Через неделю после аварии на шахте президент Себастьян Пиньера отправил в отставку главу Агентства по обеспечению безопасности горных разработок, национальной геологоразведки и горнодобывающей промышленности и двух его заместителей, которые проявили халатность и не уследили за развитием кризисной ситуации на шахте «Сан-Хосе». Собственно, и сама спасательная операция грозила обернуться крупными неприятностями для правительства Пиньеры, особенно тех министерств, чья деятельность так или иначе касается области связей с общественностью. Но с таким же успехом операция могла оказаться для правящей элиты и золотой жилой. Советники президента, обязанные обратить внимание босса на все риски и выгоды принятого решения, сознавая возложенную на них ответственность, провели опрос общественного мнения. Опрос касался рейтинга лиц, непосредственно связанных с катастрофой и спасательными работами. В отчете Карлоса Вергары Эренберга об аварии и ходе спасательных работ операция получила название «Operaciòn San Lorenzo»[14]. Так вот, рейтинги Пиньеры и Голборна оказались очень высокими, тогда как владельцы шахты превратились в едва не самых непопулярных людей в стране.
Бон и Кемени жили в Сантьяго, но 12 августа оба вернулись в Копьяпо, чтобы дать интервью двум крупнейшим чилийским газетам. Владельцы наотрез отказались признавать какую-либо ответственность за катастрофу и предположили, что в случившемся повинны сами шахтеры. Хуже того (с точки зрения правительства Чили), оба были в красных куртках, которые носили и правительственные чиновники, работавшие на месте аварии. «Эти идиоты нас просто подставили, – с раздражением заявил тогда президентский эмиссар Барра. – За каким чертом им понадобилось надевать еще и красные куртки?» Но через несколько дней Голборн совершил куда более серьезный промах: в телевизионном интервью он заявил, что не очень-то верит, будто шахтеры еще живы. Он тут же выступил с опровержением, отказавшись от собственных слов, но правда заключалась в том, что правительство, если верить Вергаре Эренбергу, втайне начало готовиться к самому худшему. Если горняков найти не удастся, то руководство страны планировало закрыть рудник «Сан-Хосе», завалив все входы и выходы, и объявить его «сакральной территорией», с запретом на ведение любых дальнейших разработок.
Мужчины добывали на шахте руду, женщинам же строго-настрого запрещалось приближаться к «Сан-Хосе». Существовало поверье, что женщина на шахте – к несчастью, но теперь у входа на территорию горнодобывающей компании «Сан-Эстебан» собралась шумная и все увеличивающаяся толпа шахтерских жен, дочерей, сестер и подруг. Первые лучи солнца разогнали промозглый туман, заливая безжалостным светом голую пустынную местность, и у многих из этих женщин буквально открылись глаза, включая тех, кто, подобно Кароле Бустос, приехал из Сантьяго и других южных городов. Дневной свет со всей очевидностью продемонстрировал, насколько оторвана и далека от цивилизации шахта. Узкая полоска потрескавшейся асфальтовой дороги, ведущая от главного шоссе к воротам, выглядела откровенно жалко и уныло: казалось, вы вдруг перенеслись на экран, где разворачиваются первые кадры фильма о какой-то богом забытой и заброшенной местности. Они вдруг увидели, сколь малы и неухожены домики горнодобывающей компании. Переведя же взгляд на свои мобильные телефоны, женщины начали понимать, что мужья и возлюбленные говорили правду, когда уверяли, что здесь отсутствует сигнал сотовой связи. Некоторые из них даже злились на своих мужчин за то, что те согласились работать в таком унылом заброшенном и потенциально опасном месте – потому что сейчас они собственными глазами увидели, насколько примитивен и жесток рудник, являющий собой, в сущности, лишь дыру в теле горы, а вовсе не приличное и безопасное предприятие, на что многие из сеньор и сеньорит втайне надеялись. Их мужчины уверяли, что платят здесь совсем недурно, гораздо лучше, чем на любой другой работе, но, совершенно очевидно, из тех колоссальных доходов, что приносила шахта, вкладывалась в нее лишь малая толика. А что до людей, которые тут работали, то, говоря по правде, они просто грабили эту гору, верно? Поспешно и торопливо лезли внутрь, чтобы в буквальном смысле успеть урвать как можно больше золота, прежде чем камень, в который они вгрызались, обрушится им на головы. Кое-кого из жен и подруг горняков охватила досада и раздражение, оттого что они позволили одурачить себя, несмотря на то, что крутые парни, с которыми они спали, недвусмысленно давали понять, что собой на деле представляет «Сан-Хосе». И вот теперь они здесь и в который уже раз должны попытаться сохранить дом и семью после того, как мужчины все испортили. Разумеется, в той беде, что приключилась с шахтерами, виноват не их конкретный мужчина, а те, кому принадлежит рудник. И теперь каждой из женщин предстояло сражаться за своего мужчину, потому что его детям – их общим детям – он нужен дома, несмотря на его беспробудное пьянство, ухлестывание за чужими юбками и дурной нрав.
Труднее всего пришлось матерям, инстинкты и сердца которых разрывались под наплывом самых противоречивых чувств. Едва прибыв в Копьяпо, жена Марио Сепульведы, Эльвира Вальдивия, немедленно отправилась на рудник в сопровождении детей, тринадцатилетнего Франсиско и восемнадцатилетней Скарлетт. Но, пробыв совсем немного в окружении рыдающих жен и отчаявшихся матерей, собравшихся у входа на территорию шахты, которых криками и уговорами пытались разогнать местные чиновники и полиция, Эльвира поняла, что не сможет провести здесь с детьми еще и ночь. Скарлетт вдруг вновь превратилась в маленькую девочку, насмерть перепуганную и совершенно беспомощную, отчего Эльвире пришлось даже обращаться к врачу, который выписал успокоительное, чтобы Скарлетт могла хотя бы спокойно спать по ночам. Кроме того, Эльвира умудрилась заставить компанию заплатить за номер гостиницы в Копьяпо, окна которого выходили на главную площадь. По ночам, оставаясь одна в комнате с Франсиско и Скарлетт, она мысленно заглядывала себе в душу, стремясь обрести силы и защитить детей в возможной перспективе смерти и горькой утраты. Материнский инстинкт подсказывал, что она нужна детям, что она должна заставить их поверить в обязательную скорую встречу с отцом. Но как же это нелегко, когда собственными глазами видел угрюмую скалу, которая заживо погребла его под собой.
Тем не менее именно мысль о том, что ее Марио не похож на большинство мужчин, и помогла продержаться в те первые страшные дни. «Я знала, что он не позволит себе умереть, – признавалась впоследствии Эльвира. – Нет, Марио – из тех, кто готов питаться человечиной, если это поможет выжить. И если ради этого нужно есть землю под ногами, что ж, Марио пойдет и на это». Поэтому с первых дней Эльвира была совершенно убеждена в том, что ее супруг жив. «Если бы я считала, что надежды нет, то просто развернулась бы и отправилась домой, потому что в таких вещах я безжалостна и хладнокровна», – говорила она. Однако жена Перри изрядно беспокоилась из-за того, что муж не имеет возможности принимать лекарство, которое не дает маятнику его вспыльчивости раскачиваться слишком уж сильно. Вот уже двадцать лет Эльвира мирилась с перепадами настроения мужчины с «сердцем собаки» и бесконечными поисками работы, которые гоняли его из одного конца Чили в другой. Урок, усвоенный ею после всех этих лет, гласил, что Марио всегда возвращается, победив безработицу или справившись с депрессией, заставляет Скарлетт смеяться и остается героем для Франсиско. И каждый вечер в комнате гостиницы она призывала к себе детей, чтобы помолиться за него.
А вот Моника Авалос, напротив, расположилась напротив входа на рудник с твердым намерением никуда отсюда не уходить. Первые несколько дней и ночей дались ей невероятно тяжело, и сон бежал от нее. По ее же собственным словам, она буквально разваливалась и даже потеряла из виду своего восьмилетнего сына Байрона. Моника по-прежнему стояла у входа, когда вдруг сообразила, что мальчика давно нет рядом, – и тогда Исайя, друг ее мужа, сообщил ей, что за малышом присматривает его жена.
– Не беспокойся, Нати позаботится о нем. Ему не во что переодеться, но они что-нибудь придумают.
Старший сын Моники, Сезар Алексис, в сущности совсем еще подросток, предложил матери вернуться домой, искупаться и выспаться, но она ответила, что не может этого сделать. «Мысль о том, что надо принять ванну, даже не приходила в голову – меня вообще ничего не интересовало. Ровным счетом ничего. Люди говорили мне: “Моника, ты должна быть сильной”, – но только сил у меня уже не оставалось», – вспоминала она. В свою первую ночь на руднике она задремала на несколько минут, сидя на твердом сером камне; на вторую она отыскала где-то деревянный поддон, на котором и прикорнула, свернувшись клубочком в тех же спортивных брюках, что были на ней, когда она готовила Флоренсио суп, так и несъеденный. Третья ночь застала ее на вершине горы, под звездами. Она опустилась на прямоугольный валун, закрыла глаза и заснула, а когда пришла в себя, то обнаружила, что находится в совершенно другом месте. Она бродила во сне по склону горы, в недрах которой попал в ловушку ее муж, словно сомнамбула, коего подсознание заставляет безошибочно перемещаться по неровной и каменистой поверхности.
