ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Меня вызвала охрана, мол, на въезде непорядок. Я чертыхнулся, но поспешил к воротам, по пути туда уже слыша сигналы БТРов. Эти их гундосые бэ-бэ-бэ. По мозгам били… За воротами две боевые машины с солдатней. Будут сопровождать мой бензин. Ждут… Так что им и не надо въезжать к нам в ворота. Они, сигналя, просто баловались. Просто скучали!.. Первый БТР выдавал подчеркнуто прерывистые бэ-бэ-бэ, второй БТР отвечал, предпочитая длинные… Общались морзянкой.
Солдаты, ожидая, сидели где пришлось, на камнях… на траве… на бревне… Но как сидели!.. Не просто небрежно, а отвратительно. Похабно сидели! – вот точное слово. Расставив колени. Как бы выставив, выпятив член вперед… Бугром… Так сидят солдаты, разминувшиеся с пулей. Их дважды, как я знал, уже поутру обстреляли. По похабной посадке обстрелянных сразу узнаешь. Никаких же сомнений – именно они, уцелевшие, должны зачать детей. Они ведь должны передать потомкам свое умение выжить. Для следующих поколений… Член вперед, уцелевшие! Пережравшие боевого адреналина!.. При этом какая густая, какая сгустившаяся тоска в глазах. Они ждали женщину, бабу… дайте бабу!.. любую, всякую… а не этого сучару, майора Жилина, чего он воащще из ворот вылез!
БТРы перестали перебрасываться дурашливой самодельной морзянкой. Завидев меня… Не гудели уже… Но лица солдат, рожи их не перестали быть презирающими меня и растленными. Я для них – складской… Солдаты не вскочили с травы, с камней. Не встали… Они меня не видели. Сидели, сплевывали куда-то набок слюну. Они такие. Только-только из боя.
Въедь солдатики в ворота, на моей территории я бы их вмиг обуздал и укротил. Но здесь кричать было чревато, даже опасно… Это было взрывно… Да и, сказать честно, я их понимал. Их и их похабную тоску – правду выживших.
Я только бегло оглядел пространство за воротами. Лишь скользнув глазом по раскорякам-солдатам… Я как бы поискал на въезде знакомый джип… не он ли только что мне сигналил?.. Я и впрямь ждал Гусарцева. Конечно, я и на слух отличал, знал его машину. Но можно же и глазом поискать.
Я вернулся на склад…
Погрузка срочная. Бочки закатывали сразу в два грузовика. Их и будут сопровождать те два БТРа. Которые бэ-бэкали. И которые заново помчат под обстрел тех картинных солдат-раскоряк с автоматами на коленях.
Но не моих солдат-грузчиков… Мои все в трудах! В грохоте бочек, в мазутной черной (с бортов) пыли, солдаты трудились, как в аду. Таких красных лиц я у своих давно не видел. Они даже не матерились. Они дышали открытыми ртами… С такой скоростью загружались обе машины. Шевелись! Шевелись! – подгонял их Крамаренко, знавший утренний приказ.
Конечно, моих двух шизов и здесь удостоили круто… определили!.. Алик и Олег… ну, этим-то поблажки нигде не будет. Дураки, как известно, вперед!.. Они оба в кузове – пристраивали одну к одной мчащиеся на них с припрыгом, пританцовывающие бочки. Эти железные с приплясом подлюги!.. Танцы с солярочкой! Ефрейтор Снегирев хотя и оберегал контуженных, но не сейчас. Не за счет танцующих бочек. Ефрейтор Снегирев здраво считал, что на то и лычка, чтоб привычка… Вкалывай, где стоишь!
Я жалел, что взял их на работу. Промах!.. Но и оправдание промаху было – ведь слышал я от врача, что физическая работа лечит контузию… От толкового врача слышал. Физический, мол, труд постепенно меняет лицо контузии. Один недуг уходит – другой проявляется. Исчезает другой – выныривает третий… Таков непростой путь врачевания. Самозаменяющиеся недуги… Так исходят травмы духа.
“Присяге верны! Автоматы при нас!” – вскрикивает Олег иногда, мол, оружие не бросили. Окаменевшее чувство вины… И хватается рукой за пустое плечо, хлопает ладонью… ищет… ищет автомат на своем плече. Автоматы мы у них, конечно, забрали и унесли сразу. Подальше. Поглубже. Туда же, где отдыхают автоматы солдат-грузчиков.
У Алика, кроме заикания, из внешних признаков только слезоточение. Из левого глаза. Без повода… Одна струйка, но практически непрерывная… Потихоньку… Течет и течет. Однако если бы только это… Внутри Алика невнятный страх. Целый букет страха из неизвестных цветочков. Алик как-то проговорился. Ему бывает страшно ни с того ни с сего. Его вдруг накрывает с головой темная волна. А из этой тьмы – вдруг россыпью желтые осколки. То ли солнца осколки, то ли луны. Как зайчики от маленького круглого зеркальца. Желтые кусочки света врываются ему прямо в глаза. В самые зрачки.
У мальца что-то там, в башке, слегка сдвинулось, это ясно.
Не при солдатах… Я вызвал их обоих к себе и предложил позвонить родным. Я расщедрился. Они входили в мою офис-квартиру заметно боязливо, стараясь не следить солдатскими сапогами. В жару это нетрудно… Почти на цыпочках.
Обалдели… Смотрели на мобильный телефон, как на чудо. Сто лет ни с кем не общались.
Олежка вдруг развел руками и сказал, что у него ведь никого. Мать и отец уже умерли. Да, да, так рано… Никого… Есть только дед, но Олежка едва ли вспомнит его телефон. Он вертел в руках трубку.
Зато Алик в нетерпении повторял, весь сразу взвинтившийся: “А у меня мама… мама… мама…”.
Но именно Олежка телефон деда вспомнил. Он дозвонился в подмосковный поселок… Надо же!.. Вот только он не знал… О чем говорить. Ему слегка ударило в голову. Волнение… Их с дедом разговор никак не мог стронуться с места. “М-м-м, – мычал Олежка. – Дед, это я. Привет… М-м-м…” Дед тоже плохо его понимал.
Дед наконец спросил, придя в себя первым:
– Ну и ладно. Что ты там делаешь?
Стоя с Олежкой рядом, я хорошо слышал далекого деда – его мирный, спокойный, я бы даже сказал, сыто-спокойный, подмосковно-дачный голос.
– Воюю.
– А-а… В окопе, что ли?
– Не. На складе сейчас…
Дед, подумав, высказался:
– Ну и мудак.
– Почему?
– Ну, а баба? А девчонка у тебя есть?
Разговор, похоже, стремительно становился интимным, и я отошел на пару шагов.
Однако еще с минуту невыразительно в трубку помычав, Олежка уже дал отбой. Дед его ошеломил… Старый козел! И не подумал сказать солдату что-нибудь родственное… Сказал, что, пока пацаны воюют на складах, они, старые козлы, перетрахают девчонок.
– Живой у тебя дедок! – я засмеялся.
Трубку взял Алик, но вот его-то память как раз подвела. Он, вроде бы, знал номер. Он тыкал пальцем в цифры… Он, сколько мог, тыкал… Сердился. Вдруг шипел на случайный чей-то голос: “Да заткнись же!.. Брось трубку, кретин!.. Не тебе звоню!”. Алик снова и снова пробегал пальцем по цифрам. Уже ощупью ища полузабытый номер… “Мама?! – спрашивал.- Мама?!.”
Он вдруг замер. Смотрел на трубку. Весь сокрушенный… Он словно знал, что чудо не для нас. Вот оно, в его руках, чужое чудо… Я вдруг подумал, что он шмякнет мою трубку о пол. Мне не понравились его глаза. Они наливались белым цветом.
Я протянул руку, а он не отдавал.
– Рядовой Евский!
Я грозно рявкнул. И сам, шагнув ближе, забрал трубку из его оцепеневшей руки.
Я сразу свернул на складскую дорожку. Контузики шли следом за мной.
– Подумайте все же о кухне, – сказал я пацанам.
И прибавил ходу.
Возник у ворот Крамаренко:
– Александр Сергеич! Сейчас Гусарцев подрулит!.. Звонил!
– Иду, иду! – крикнул я.
Я шел резво, шел, ускоряясь. Но оглянулся… Бог мой! Лучше б я этого не делал… Какие они жалкие. Согнутый, сгорбленный, как червячок, Алик… И Олежка не краше – длинный, но сложивший плечи, ссутулившийся.
Сердце у меня сжалось. Вблизи они иной раз раздражали. Скажем, своей неопрятностью… Но издали… Не надо бы мне оглядываться. Надо бы о чем-то далеком и постороннем. О небе и о Млечном пути?.. Как только я видел их издали, меня прихватывало жалостью. Словно бы сердце реагировало на некий новый медикамент… У меня не мягкое сердце. Ничуть! Оно, и когда надо, необязательно сожмется.
Я вышел за складские ворота. Ага!.. Грузовые с бензином и сопровождающие их БТРы отбыли… Никого.
Глаз хочет пустоты. (Если долго шастаешь по складам, глазу надоедают предметы.) И когда здесь, за воротами, машин нет, сразу открывается даль. Незаполненное пространство. Глаз хочет, жаждет бесконечности. Или хотя бы легкой полупрозрачной пыли. За которой бесконечность от тебя скрылась, но не совсем… Играет в прятки.
Так!.. Вот и Гусарцев подрулил. На своем шустром джипе. Ах как он подрулил! Как все штабные!.. Конь, а не машина. Конечно, никаких реальных джипов здесь, в Чечне, нет. “ГАЗ-69”, старенькие армейские козлики, которых в воюющей Чечне полным-полно… и которых горделиво все называют джипами.
Притормаживая, Гусарцев зычно мне кричит – вторая колонна сегодня формироваться не будет… Ни сегодня, Саша, ни завтра!.. Причин он не знает! И позвонить он не мог. (Такое не говорится по телефону.)
Стал, продолжая кричать мне лихо и молодецки:
– Саша, едем!.. В штабе разнарядка будет на час раньше.
– Возьму машину.
