Особенно забористые ночки начались, когда я облюбовала для своих визитов гостиницу, в которой погиб известный поэт. Ко мне туда даже банки из Кунсткамеры приходили. Во сне, конечно.
Но все люди по-разному относятся к мистическому и трагическому. На стене той гостиницы висит мемориальная плита с напоминанием о том, что здесь такого-то числа такого-то года «прервалась жизнь поэта». И что вы думаете, она окружена печальными девами с выплаканными глазами и современными пиитами, питающимися вдохновением от печальных стен? Черта с два! Под плитой фотографируются на память туристы. Семьей, парой, целыми классами. И ладно бы еще в минорных чувствах стояли. Нет! Счастливы! Радуются, словно это не эпитафия, а обещание обязательно вернуться…
А на Марсовом поле я вообще черта видела. Стоял у вечного огня и… жарил картошку на ветке. Клянусь! Мне правда страшно стало. Поле. Кругом – никого. Темнота. Тишина. По левую сторону – дом старухи, морочившей тремя треклятыми картами голову Германну, по правую – и вовсе Михайловский замок с августейшим призраком за занавесками. А тут бес со своим ужином. Обернулся на мои шаги, смотрит, улыбается… Только я рот открыла, как из пустоты на меня вышли обожженные то ли пламенем, то ли временем революционеры. О чем-то спросили, отвлекли, а я смотрю – у костра-то пусто. Только запах золы и горелой картошки в воздухе…
Мистика мистикой, но жизнь полна контрастов. Однажды я приехала в Питер по делу. Решила не шиковать, заказала первую попавшуюся гостиницу. В самом центре, недалеко от вокзала, плохо, что ли? Денег сэкономлю, а не потрачу, как обычно.
Вечером, закончив все дела, я направилась на отдых. Ужин, ванна, полчаса на мягкой кровати перед телевизором и сладкий сон утомленного трудами человека… Ха-ха! Сначала я со своим чемоданом долго топталась туда-сюда по улице. Что за штучки? Дом вижу, табличку с номером дома вижу, даже рекламу гостиницы вижу, гостиницы не вижу в упор. Сунулась за помощью к прохожим, но не тут-то было. Петербуржцы… Все спокойно выслушивают, с улыбкой пожимают плечами и идут своей дорогой. Мне прямо не по себе стало. А уже ночь, даром что на дворе светло. Июльские аномалии северной столицы.
В общем, в сто пятый раз заглядываю в заплеванный внутренний дворик, думаю, нет, ну точно не может быть, но ладно, на всякий случай, пойду, дойду до конца.
В конце стоял мусорный контейнер, а напротив него на распахнутой в тьму, плесень и гниль двери фломастером было нацарапано… название моего отеля. Такой-то, такой-то, этаж последний.
Иногда бывает чувство, что вам точно не надо туда, куда вы направляетесь. Я карабкалась по лестнице, заплеванной окурками 17-го года, и точно знала – зря карабкаюсь. С другой стороны, в тот лифт влезало что-то одно – или я, или чемодан, расставаться с багажом мне не хотелось, поэтому на верхнюю площадку я ввалилась в мыле, грязи и ярости. Я не верила, что после всего увиденного на лестнице меня встретит «чудный номер с прекрасным видом из окна» так же, как не верю в Лохнесское чудовище. Но я все равно шла вперед и от этого злилась на себя еще больше.
За входной дверью было то же, что и на лестнице, только выкрашенное в оптимистический ядовито-зеленый цвет. В узком, как щель, коридоре стояли полуголый мужчина в трусах и домашних тапочках и пожилая больная женщина в вязаных носках, халате и шерстяной шапке. Девушки за столом – это здесь был ресепшен – выдавали ей бутерброды с колбасой. Каждый был упакован в целлофановый пакет. По их разговору я поняла, что они скармливают ей мой ужин.
На автопилоте я взяла ключ и направилась в свой «номер», с трудом проталкивая чемодан по коридору. В том месте, где стоял мужчина, чемодан застрял и движение остановилось. Я попыталась объяснить, что в такой непростой ситуации надо постараться разойтись и дать друг другу дорогу, но вовремя заткнулась. Мужчина был настолько пьян, что не мог сдвинуться с места. Он врос тапочками в линолеум и смотрел на меня не моргая, как речной карп.
В номере, до которого мне в тот вечер все-таки удалось добраться, стоял колченогий топчан Козетты, при одном взгляде на который становилось нехорошо на душе. От вида пары кривых стульев щипало в носу. Выглянув в окно и уткнувшись носом в кирпичную кладку, я поняла, что еще немного – и пущу слезу. В комнате напротив, очевидно, все было еще хуже. Там неизвестные вдохновенно ревели навзрыд.
– Вы что, уже уходите? – потрясенно спросила девушка, наблюдая за тем, как я в обратном направлении проталкиваю чемодан между стеной и окоченевшим мужчиной.
Я издала звук, очевидно, означавший: «Нет, что вы, как можно… Просто мы с чемоданом хотим немного покататься в лифте, свежим воздухом подышать, развеяться…»
Короче говоря, я сбежала. Когда я добралась до номера в другой гостинице, кстати, оказавшегося немногим дороже того приюта, у меня не было сил ни радоваться, ни раздеваться. Я повалилась на кровать и очнулась глубокой ночью. Ни сфинксов, ни стихов, ни окоченевших младенцев в банках со спиртом в ту ночь я не видела.
Позже, придя в себя, отобедав и отвалявшись на гипоаллергенных перинах, я поняла, чем мне нравится эта гостиница. Да всем! Я обожаю большую высокую кровать, красный плед и полосатое покрывальце. Мне нравится вид из окна. Успокаивает мысль о том, что он неизменен с позапрошлого века и вряд ли что-то изменится в нем в течение ближайшего (зачем только надо было присобачивать водосточную трубу поперек храмового фасада на видном месте?). Я просто счастлива, что в мой номер постоянно ломятся милые женщины, предлагая безвозмездные вечерние и утренние уборки. Мне нравится ресторан внизу, где меня всегда накормят и напоят, а в специально отведенном помещении на четвертом этаже еще и пустят в баньку погреться. Да, все это стоит приличных денег, и миска пюре обходится мне дороже полного бака машины, но я воровать готова, чтобы хоть раз в квартал приезжать сюда и падать на эти белые простыни!
Я слышала, есть люди, которые недолюбливают этот город. Да что говорить, есть те, кому и Париж не в радость и тошнит от Венеции. Города как люди – всем не угодишь.
Но мне здесь хорошо. И в дождь, и в снег, и в мороз, и в белые ночи. Нет, может, мне было бы неплохо и в Донецке, окажись я там без дел, в хорошей гостинице, с любимым, кучей денег и хорошей книжкой… Но все-таки есть что-то особенное в питерских кварталах и площадях. Что-то томительное, печальное, с привкусом горечи и запахом стоячей воды. Ну что делать, нравится мне это. С одной поправкой – засыпать я хочу все-таки на белых простынях, а не в загаженных подворотнях, которыми кишмя кишит этот волшебный город!
P. S. И конечно, никогда и ни за что не пойду на воровство, даже ради недели в любимой гостинице!
Самое ближнее зарубежье, самая миролюбивая граница, самая улетная экология. На вокзале в центре города пахнет морем. На центральной площади гуляют чайки и торгуют живой золотой рыбой, грязи нет нигде вообще, и самые страшные финские алкаши вежливо предупреждают дам, что сейчас они срыгнут им под ноги.
Несмотря на то что страна совершенно безнадежна с точки зрения привычного нашему сердцу культурного досуга, я ни разу не уезжала оттуда недовольной. Возможно, потому, что мне для того, чтобы ощутить радость жизни, просто не надо напиваться до состояния животного и укатывать свою или чужую физиономию в асфальт перед рестораном. Возможно, это и роднит меня с финнами. И я в этом вопросе предпочту быть скорее скучной, чем невменяемой.
Поезда, набитые хмельными гражданами, каждый день курсируют между двух столиц. Нет, надо признать, финны тоже пьют будь здоров как. В мое купе по ошибке однажды влетела такая стокилограммовая обезьяна, что я, словно потрясенный йоркширский терьер, едва не умерла на месте от разрыва сердца. Глазами, похожими на куриные яйца, пьяное волосатое чудовище обвело чужую территорию, удивилось, практически без акцента произнесло «…твою мать» и вывалилось обратно в коридор. Так что пить эти ребята и сами умеют. Больше того, они умеют делать это целым городом…
Были майские праздники. Тепло, светло, погодка чудная и как-то везде подозрительно тихо. Мы с любимым лениво волоклись от одного закрытого ресторана до другого, радостно приветствуя редких прохожих, попадавшихся на нашем пути. Через час мы вышли на балкон гостиницы и потеряли сознание. Было похоже, что в Хельсинки притащили Каабу и начался грандиозный скандинавский хадж. Город затопило людьми. Их были тысячи. Почти все нацепили белые бескозырки в стиле Никиты Михалкова, и все были пьяны в сосиску. Понятное дело, мы не могли оставить все это без внимания, быстренько собрались и поскакали навстречу судьбе.
Догадываюсь, почему тогда так веселился любимый. При виде ТАКОГО количества пьяных любой мужчина понимает, что шансов ввязаться в кровавую и беспощадную драку намного больше, чем в двухместном номере приличного отеля. У него прямо ноздри раздувались, пока мы переходили от одной группы веселых финских парней к другой. К тому времени я уже понимала, что мужчина – это гибрид животного и ребенка, если повезет – кое-как обученный мамой не есть руками и не писать в общественных местах, поэтому желание любимого немедленно убить кого-нибудь в этой толпе воспринимала как милую и даже полезную для его организма шалость. Однако в тот день у него ничего не получилось.
