С моим братом и его женой мы не общались «пара на пару», поскольку они этого совершенно не хотели. Мы стремительно отдалялись друг от друга, и больше всех разделяла нас, как я теперь понимаю, моя мама. Она всегда так старательно подчеркивала разницу между ними и нами, так противопоставляла великолепную Мурочку и моего сверхумного брата, к тому времени уже собиравшегося поступать в аспирантуру, нам с мужем, секретарше и студенту-троечнику, что дружить с нами, наверное, для них было бы просто неприлично. Да и не любили они нас, что там говорить. Сказать честно? Я переживала...
Часто мы с Шуриком ходили в кино, иногда в театр. Просто гуляли по Москве. Шурик учился кое-как, но зарплату на своем ЗИЛе получал. И у меня была зарплата. Часть денег мы, естественно, отдавали родителям на наше прожитьё, а на оставшуюся часть развлекали себя, как могли. Жизнь вошла в какую-то вполне приемлемую для меня колею.
Немного о двоюродных родственниках
Мамочка не была единственной дочкой у своих родителей, в их семье ещё были младшие брат и сестра. Впрочем, почему — были? Они и есть, дай им бог здоровья на сто лет. Сестра с мужем и сыном (то есть моим старшим двоюродным братом) до середины 80-х жила на Украине, пока их не перетащила в подмосковкую Балашиху одна очень энергичная девушка Лёля, москвичка, лучшая подружка Мурочки, на которой женился мой двоюродный брат Лёвка в середине 80-х.
То была забавная история. Если уж что приходило в голову моему братцу Сашке, то получалось по пословице «мужик, что бык...». Интересно, отчего вдруг в некоторых людях просыпается время от времени дикое желание сватать, сводить, женить? Рискну предположить, что в данном случае моим родным братцем руководила вполне здравая идея перетащить Лёвку в Москву. А заодно устроить личную жизнь не очень счастливой в этом смысле лучшей подруги любимой жены. Да и породниться с Мурочкой ещё сильнее... В общем, взялся он за это дело рьяно и с таким напором, что сами объекты его трудов, по-моему, обалдели. Поначалу, насколько я помню, ни один из них не проявил большого интереса к идее. Лёвка приехал к нам в Москву в гости, и брат настоял на его знакомстве с Лёлей. С первого раза чувств у молодых никаких не возникло. Лёвка уехал, пожав плечами. Но Сашка и не думал отступать! Он вел некие дипломатические переговоры и с Лёлей, и с Лёвкой — по телефону. И очень быстро устроил дубль два: второй приезд Лёвки в Москву. Видимо, чтоб ребята всё-таки присмотрелись друг к другу получше под его чутким руководством. Что там и как происходило — для меня тайна за семью печатями. Помню лишь результат: ни с того, ни с сего Лёва и Лёля приходят к нам домой, братец немножко растерянный и глупо улыбающийся, Лёля вся из себя розовая и смущённо-счастливая. Они сидят, обнявшись, Лёля все время нежно кладет головку на Лёвино плечо, а меня разбирает смех, который я, естественно, стараюсь сдерживать. Нет, меня смешат не они, меня забавляет сама ситуация и Сашкина победа. Вот уж кто доволен до полного восторга! Он тогда ходил с видом большого кота, успешно сперевшего и безнаказанно сожравшего свежекупленную банку сметаны.
— Я ж говорил, что я это сделаю, — повторял он время от времени. Мурочка, как всегда, хихикала. Я никогда не замечала её большой любви к лучшей подруге: обычно такое не спрячешь, правда же? То, что Лёля, просидевшая с Мурой десять лет за одной партой, обожала свою подругу, было очевидно. Да и Лёлины родители очень нежно относились к Муре. Надо сказать, та семья вообще состоит из добрых и отзывчивых людей, я им всегда симпатизировала, и они мне, кстати, тоже. Впрочем, и это в прошлом...
Итак, Лёвка женился на Лёле, которая всегда была суперактивной и деловой девочкой: она устроила обмен квартир, совершенно невероятный! — Запорожье на ближнее Подмосковье. И вот уже моя тётя с мужем живут в Болшево. Всё произошло стремительно и лихо. Так они и жили до отъезда в Израиль: тётя с дядей близ столицы, Лёля с Лёвой в Москве у её родителей. Лёвка стал москвичём. А в Израиль в 91-м году они уехали потому, что Лёля — стопроцентная еврейка, да и Лёвка по папе тоже еврей. Кстати, семья сложилась вполне себе счастливая, с большим количеством детей... Что лишний раз доказывает теорию, что далеко не все браки по расчёту плохи и бесперспективны. Очень многие так называемые «браки по любви» меркнут и выглядят позорно по сравнению со счастливым семейством моего двоюродного братца.
Но отношения двух сестёр (мамы и Люки) были всю жизнь какими-то болезненными. Казалось, тётя Люся всегда была чем-то недовольна, считала, что жизнь её незаслуженно обделила, в общем, несчастливой она мне представлялась женщиной, что там говорить. А мама, вроде, стыдилась при ней своего успеха, вроде как оправдывалась постоянно. Хотя ведь тоже, по моим наблюдениям, ни минуты не чувствовала себя счастливой, что бывало совершенно необъяснимо с точки зрения здравого смысла (полная, по её же утверждениям счастливая семья, любимый мужчина рядом (об этом твердилось часто и по всякому поводу), большой успех в творчестве... А вот поди ж ты...). Такие вот две сестрички-несмеяны, с одинаково тоненькими, скорбно поджатыми губками. Всегда в большой претензии к жизни.
Брат же мамы, дядя Саша (пять человек с таким именем в нашем семействе — кошмар какой-то!) с женой и двумя детьми, младшими моими двоюродными братом и сестрой, жили в Москве. Я очень любила Витю и Галочку, особенно сестрёнку, с которой я нянькалась чуть ли не с её рождения. И она меня любила...
Но с конца 70-х мы стали общаться с ними всё реже и реже. У мамы с братом возникли какие-то очень сложные отношения. Я не вникала. Для меня априорно было одно: мама всегда права и поступает правильно. Раз есть причины необщения, значит, виноваты те, другие. Значит, они не очень хорошие люди, значит, у них проблемы с моралью и нравственностью. Ведь мама моя — идеал порядочности. Недаром она так много о ней говорит...
Помню, пришло время забирать ставшего совсем стареньким маминого отчима из домика в шахтерском поселке. Это, конечно, непросто: вот так вдруг привезти старика из Украины в обычную малогабаритную московскую квартиру. А домик на Украине надо было, естественно, продавать — целая история, ещё одна проблема. Вот и начались между братом и сёстрами какие-то разборки-непонятки. Помню, как бледная, измученная мама принимала таблетки и твердила:
— Что за люди... Как же так? Разве можно так друг к другу относиться?
В итоге, забрал деда мамин брат, что естественно и справедливо: ведь только ему он был родным отцом, а сёстрам — отчимом. Деньги за домик, видимо, также ушли к дяде Саше, что тоже правильно. Но отношения брата и сестёр непоправимо сломались, хотя надломились они, безусловно, раньше. Нет, не было ссор и скандалов, упрёков и претензий, просто мы с ними стали видеться в лучшем случае раз в год. Так было странно и грустно, ведь никто мне ничего не объяснял. Тем не менее, было совершенно очевидно, кто «белый», а кто «красный» и на чьей я стороне. К тому же в нашем доме стали так часто появляться новые, интересные люди, до скучной ли нам родни?
Всё это невесёлые страницы нашей жизни. До сих пор, к сожалению, я не поддерживаю никакой связи с родными мне по крови людьми. А отлучение меня от всей родни и, прежде всего, «новой», приобретённой с помощью Сашкиной женитьбы, происходило постепенно и именно мамиными стараниями. Для меня загадкой будет до собственной смерти: почему, зачем она старательно, из года в год, взращивала и культивировала в кругу родственников и близких отношение ко мне, как к чему-то маловажному, возможно, даже лишнему? Неужели только для того, чтобы выглядеть самой объективной на свете женщиной, лучшей в мире свекровью?
Однажды родители Муры пригласили нас в гости. Нас всех — маму, папу, меня и Шурика. То есть — так имелось в виду, но приглашали всех через маму. И вот мама с папой стали собираться, не говоря нам ни слова.
— А вы куда? — спросили мы.
— Мы в гости, — ответили родители.
— А мы?
— А вас никто не звал, — хихикнула мама, и они с папой ушли. Когда за ними закрылась дверь, я заплакала. Я знала, что там, у Муры, собралась вся родня, мой двоюродный брат, его родители. Там, конечно, Мурина сестрёнка, тёти, дяди, в общем, все. А меня с мужем почему-то не позвали... Мне было обидно, грустно, и меня, ревущую, никак не мог утешить Шурик.
Через час раздался звонок. Это была Мурина мама:
— Ребята, почему вы не приехали? — обиженно спросила она.
— Как? Но... Ведь... — я никак не могла назвать причину нашего отсутствия, потому что получилось бы, что я подставляю маму.
— Немедленно приезжайте, а то мы обидимся.
Надо ли говорить, что через 10 минут мы были готовы и быстренько поехали к ним. Внутри меня всё пело: оказывается, нас ждут, нас хотят видеть! Мы — не парии, нам будут рады! Впрочем, очень быстро радость сменилась тоской: отчего же мама со мной так обошлась?
