Ознакомительная версия.
За дверью все стихло, но ведь что-то было, что-то определенно было. Вы думаете, мне так уж интересно? Нисколько. Просто лишний раз я убедился в невоспитанности Тошки, в его дурных манерах – лаять не вовремя. Встреться мы с глазу на глаз, я бы дал ему пощечину, хотя в данном случае смешно само слово «пощечина». У него вся морда с гулькин нос. Я всегда удивляюсь, сколько шума в этом тщедушном теле. Но тут же я начинаю думать другую мысль: любовь – самая неизбирательная штука. Она захватывает человека, как бандит с большой дороги, и тот падает в эту любовь без остатка. И любит хоть человека-идиота, хоть черепаху, хоть козла, хоть шиншиллу, хоть безмозглых рыб. Это свойство всех людей, и оно у русских в некотором избытке, как и ненависть. Я иногда думаю: может, эта любовь – трос спасения бездумного русского, взявшись за который, он выползет из воплощенной в нем злобы и агрессивности?
Ма вернулась в спальню. Подумала, подумала и легла снова, чуть прикрыв свои тонкие беззащитные щиколотки. И закрыла глаза.
Я постоял рядом. Очень хотелось оказаться там, где все всё понимают без слов, где всегда хорошо пахнет, и только дурные собаки бьются в невидимую стену... Зачем? Замириться с нами на всю оставшуюся нежизнь? Но нам, котам, это не надо. Нам хватает друг друга и нашей памяти о тех, кто нас любил. Собаки нас не любили.
Мы, норвеги, не стайные животные в большей степени, чем все остальные животные. Одинокие – мудрее. Вот и Па похож на кота-норвега, не озабоченного сварой, что кипит рядом. Он выше этого, у него нет струн, на которых можно играть посторонним.
Ма не такая, она не просто струна, она клубок струн, задень одну – и уже – какофония страданий или счастья. Подумаешь, у соседа сломали что-то в машине – у нас вообще нет машины, и Муська рассказывала, что никогда и не было. Зачем Ма трещит пальцами и охает: «Бедняги, надо же такое горе!» «Какое горе? – хочется мне крикнуть. – Какое?» Кому-то оторвало ногу или руку? Вот это беда так беда, как с этим быть в жизни? Это ведь не смерть, освобождающая тебя от физики вообще. Физики тела, физики чувств. Смерть – это новое воплощение, без боли, без страдания, воплощение в духе.
Кот Матвей видел, как дух Толстого вышел на крыльцо астаповского дома, взмахнул невидимыми крылами и исчез в небе. Матвей уверяет, что слышал его счастливый смех. Не знаю. Скорее не верю. Я не видел умирания, но я так много видел тех, кто уже там. Котам это дано. Люди научают нас думать. Не специально, а просто по ходу жизни. А мы способные. Собаки, к сожалению, нет. Хотя им, как и всем – дельфинам, лошадям, слонам и козам, – тонкий мир тоже доступен. Но только мы, проживающие бок о бок с людьми, понимаем смысл и значение нового воплощения, а главное, его возможности мыслить, общаться и быть куда более живым, чем при жизни. Кстати, в том мире я никогда не видел кур. Надо будет об этом спросить у Мурра, но он страшный зазнайка и даже если что знает, то может не сказать – из вредности. Чванлив барин, ничего не скажешь.
Сегодня ночью я обязательно сбегаю на форум. Будет выступать кот, о котором его хозяйка написала книжку «Мы с тобой одной крови». Вот он как раз не зазнайка, хороший, простой, часто бегает к своей покойной хозяйке, у них бесконечная тема: существует ли новое земное воплощение или это чушь? Хозяйке хочется думать, что чушь. Ей нравится тот мир, а герою ее романа хочется еще раз глотнуть физики земли. А на самом деле дурачок хочет посмотреть, кто читает книгу про него. В сущности, не штука заглянуть в наш Интернет. Но... Не каждый им владеет, хитрая придумка не всем дается. Признаюсь не без гордости, компьютером тонкого мира я овладел так же быстро, как и земным, человеческим. Там все немножко не так, но если знаешь грамоту земли, усвоишь и эту.
Меня уже тянет туда, и я жду не дождусь ночи.
Нервные мысли хозяйки.
Я не сплю. В ногах Мурз. Он снова вчера исчезал. Мы оба были на кухне, он крутился под ногами, все двери и окна были закрыты, а я кинься – нигде его нет. В этот раз я не кричала, не билась об стену, я медленно обошла квартиру, заглядывая во все емкости. Я тихо его звала, тихо, чтобы не слышал муж, он ставил в свой компьютерный журнал очередную статью, и я не хотела сбивать его с толку. У меня колотилось сердце, а кота нигде не было. И он не мог никуда деться. Ну, не мог! Я взяла себя в руки и решила подождать еще хотя бы полчаса. Это огромное время для неизвестности. Каждая минута из тридцати вгрызается в тебя без остатка, она торит себе дороги в твое трепыхающееся сердце, и ты отдаешь себе отчет: какая-нибудь двадцать седьмая, можно сказать, никакая из себя минутка перекусит связь сердца с мозгом, и ты кувыркнешься в никуда.
Он появился на двадцать второй, весь вальяжный, только вот глаза, его дивные изумрудно-серые глаза, были чуть-чуть чужими. В них не было меня.
– Где ты был, сволочь? – спросила я его.
Он ткнулся мне мордой в подбородок. Он не так пах. Бывают ли сиреневые запахи, если сирени нет и в помине? От него пахло холодной подмороженной сиренью, но морда была теплой и привычной.
Вот почему я не сплю ночью. Я хочу уследить, куда он спрыгнет с моих ног. Мне хочется узнать его укрытие. Но предатели-глаза смежаются. Я переключаю мозги на грохочущие мысли типа: а если этот кризис не кончится, как предыдущий – покупкой килограмма гречки за какую-то неимоверную цену (38 рублей)? Я спрятала ее тогда на черный день, а нашла через восемь лет, в день, когда заговорили о новом кризисе, и выкинула ее, нераспакованную, к чертовой матери. Теперь я принципиально не покупаю гречки, хотя внутренний голос шепчет: «Купи! В тот раз ведь все обошлось. Поворожи гречкой».
Так и бывает. Я заснула под громкие мысли о грядущем безденежье, кот, свернувшись, спал. Мне же снился нелепый сон. Люди в пальто из гречки. У меня самой – шляпа с крутым заломом, тоже из гречки. Чай мы пьем с гречишным медом. А зовут меня Греча. Вот в такой дури я спала крепко и безмятежно, а проснулась от кошачьего скреба: кот сходил в свой туалет и зовет нас немедленно, он не выносит беспорядка в своей уборной. Полусонно думаю, что мой эксперимент выслеживания провалился. Кот как кот. Как все коты. Конечно, наш лучше всех, но это ведь любовь, а не истина. Любовь – лукавая преобразовательница всего, на что смотрит любящий глаз.
Кот «делает спинку». Истошно лает Тошка и хлопают двери. Я слышу, как Алена выводит его на улицу. Будь у котов эта же привычка, я бы тоже вышла с ними, прогулялась. Пожилым дамам это полезно, но, боже, как я люблю эту возможность не выгуливать кота. Не подчиняться его физиологическим процессам вдалеке от дома.
Я знаю и вижу из окна это братство собачниц. Вот уж воистину незыблемое основание для дружбы. Боже, сколько простых проблем они решают, пока писают их собачки. Кот – хранитель человеческого одиночества. Он его ангел. Вот только куда он убегает, в какое еще большее одиночество? Или в неведомый мне мир его общения?.. Значит, ему, хулигану такому, нас с мужем мало? Думайте, девушка, думайте. Вот и скажите, как тут не дойти мыслью о под– и надпространстве, о тонком мире и о неведомой жизни, где живут души?
У меня выкипел чайник.
Она уснула, и я ушел на форум. Матвей держал мне место возле себя. С другой стороны выеживалась Королевская аналостанка. Горе мое! Все коты, о которых написаны книжки, как бы ни были умны от природы, становятся после славы весьма противными. Я ведь уже говорил, как мы не любим Мурра. Сегодня доклад делал много путешествующий кот Мури, о котором только что вышла книжка. Видели бы вы повороты его головы и вертикальную задумчивость его хвоста. Мури многое видел, и все это было интересно, но вот что он понял из увиденного – его не озадачивало. А мы на форуме любим слушать мысль, находить кристалл мысли духа. Ибо если мы здесь, на форуме ли, в раю ли, аду или где еще могут жить души, окончательно освобожденные от бренного тела или прилетающие сюда собственной силой, а не силой смерти, не вычленим мысль из всемирного опыта добра и зла, то грош нам цена. Ведь даже лесному ежу понятно, как запуталось человечество в собственных ошибках, в непереставаемой дури, и одновременно с этим пребывает с раздутым, как у индюка, зобом – образец воинственного самодовольства.
Мы перестали слушать Мури. Мы треплемся с Матвеем о своем.
Он спросил меня, как с кризисом. Всякое потрясение в грубом мире отражается и на тонком. Ведь нетрудно себе представить количество душ, перешедших в этот период в мир иной. Перешедших не по движению жизни, а по жестокости и глупости. Бедные несчастные животные, выброшенные, потому что «самим есть нечего». А души самоубийц, разрывающие ауру небесья. Мы просто обязаны придумать мудрую мысль спасения людей – в сущности, для самих себя.
Матвей вдруг просто зашелся от смеха. Люди думают, что мы не умеем смеяться. Еще как умеем. Для этого не надо открывать рот, пускать слюни и издавать звуки. Смех – явление не грубое, оно самое тонкое из тонких и одновременно чудесно материальное. В распоряжении смеха есть изгибы хвоста, отлетающий пух, шевеление ушами, зеленение очей. К смеху Матвея, например, надо прибавить какое-то странное сближение глаз. Будто их не два, а на пол-лица один. Рыжий растянутый глаз посверкивает странным светом. Я-то понимаю, это Матвей заходится смехом-издевкой над дураком-собеседником, то бишь мною, думающим над идеей спасения людей.
Ознакомительная версия.
