– Нет, мы в Манхэттен на плоту плаваем, – шутит она. – Можно вызвать, – добавляет Мия после паузы.
Я встаю и направляюсь к кухонному столу, к ее телефону.
– Скажи номер, – прошу я.
– Семь, один, восемь, – начинает она. – Погоди.
Поначалу я подумал, что она забыла номер, но потом вижу ее неуверенный и умоляющий взгляд.
– Осталось еще кое-что, – нерешительно говорит она. – Кое-что твое.
– Футболка с лого «Вайперсов»[30]?
Мия качает головой.
– Боюсь, ее давно уже нет. Идем, оно наверху.
Я поднимаюсь вслед за Мией по скрипучей лестнице. На узкой площадке справа я вижу ее спальню со скошенным потолком, а левая дверь закрыта. За ней – набольшая студия. В углу стоит шкафчик с клавиатурой. Мия набирает код, и дверца открывается.
И когда я вижу, что она оттуда достает, первая мысль у меня: «Ну да, моя гитара». В бруклинском домишке Мии оказывается мой старый «Лес Пол Младший». Электрогитара, которую я подростком купил в ломбарде на деньги, заработанные доставкой пиццы. Гитара, на которой записаны все наши вещи, вплоть до «Косвенного ущерба» – включительно. Та гитара, которую я продал с аукциона, о чем по сей день и жалел.
В старом футляре, со стикерами студии записи «Фугаци и Ко», даже с наклейками бывшей группы отца Мии. Все точно такое же, и ремень, и вмятина с тех пор, как я уронил его со сцены. Даже запах пыли кажется знакомым.
Я смотрю на нее, но только через какое-то время до меня доходит. Это и есть моя гитара. Она у Мии. Она купила ее за какие-то дикие деньги и, значит, знала, что гитара была выставлена на торги. Я смотрю по сторонам. Ноты, всякие аксессуары для виолончели и стопка журналов с моим лицом на обложках. И еще я вспоминаю, как на мосту Мия цитировала «Рулетку», когда оправдывалась за то, что бросила меня.
У меня как будто всю ночь были закрыты уши, и лишь теперь затычки вывалились, и все, что до этого звучало приглушенно, стало ясным. Но в то же время громким, режет слух.
Моя гитара у Мии. Это так просто, хотя не знаю… Вряд ли бы я удивился сильнее, если бы из этого шкафчика сейчас выпрыгнул Тэдди. Мне кажется, что я сейчас упаду в обморок. Я сажусь. Мия подходит, протягивая гитару за гриф, возвращая ее мне.
– Ты? – это все, что я могу из себя выдавить.
– Как всегда, я, – отвечает она тихо и застенчиво. – Кто же еще?
Мой разум покинул тело. Я могу говорить лишь простейшие слова.
– Но… почему?
– Кто-то же должен был спасти ее от Хард-рок-кафе[31], – со смехом отвечает она, но я слышу, что ее голос тоже дрожит.
– Но… – я хватаюсь за слова, как утопающий за всякие обломки… – Ты же сказала, что ты меня ненавидела?
Мия тяжело вздыхает.
– Да, знаю. Мне нужно было кого-то ненавидеть, а тебя я люблю больше всех, вот на твою долю это и выпало.
Мия все протягивает гитару, подталкивает, хочет, чтобы я ее взял, но я сейчас и кусочек ваты не в силах был бы поднять.
А она все смотрит, все держит ее.
– А как же Эрнесто?
Мия сначала озадачена, потом ей становится смешно.
– Адам, это мой ментор. Друг. Он женат, – Она ненадолго опускает взгляд. Когда она снова смотрит на меня, я вижу, что она уже не улыбается, а защищается. – К тому же тебе какое дело?
Я слышу голос Брен: «Возвращайся к своему призраку». Хотя тут Брен не права, это она жила с привидением – призраком человека, который так и не смог разлюбить другую.
– Никакой Брен и не было бы, если бы ты не решила начать меня ненавидеть, – отвечаю я.
Для Мии это словно удар.
– Я тебя не ненавижу. Да и раньше, наверное, не ненавидела. Это была просто злость. И когда я посмотрела ей в глаза, поняла ее природу, она иссякла. – Мия снова опускает взгляд, вдыхает поглубже и выдыхает целый ураган слов. – Я понимаю, что должна попросить у тебя прощения; я всю ночь пыталась себя заставить, но кажется, что эти «прости», «извини» слишком ничтожны по сравнению с тем, что я тебе задолжала, – она качает головой. – Я понимаю, что поступила с тобой ужасно, но тогда казалось, что мне это нужно, чтобы выжить. Не знаю, может ли и то, и другое быть правдой, но именно так все и было. Если тебя это утешит, то через какое-то время, когда эта потребность уже отпала, я поняла, что совершила ужасную ошибку, и мне оставалось лишь осознавать ее масштаб и скучать по тебе. Мне пришлось наблюдать за тобой с расстояния, за тем, как ты идешь к своей мечте, как живешь идеальной, как казалось бы, жизнью.
– Она не идеальная, – отвечаю я.
– Теперь я это поняла, а тогда – разве я могла? Ты был очень далеко. И я с этим смирилась. Приняла свое наказание за содеянное. А потом… – она смолкает.
– Что?
Мия хватает ртом воздух и корчит рожу.
– А потом Адам Уайлд приходит в Карнеги-холл в самый важный для моей карьеры день, и мне показалось, что это не просто совпадение. Что это подарок. От них. После самого первого концерта они подарили мне виолончель. А после этого – тебя.
У меня по всему телу пошли мурашки, будто пробежал холодок.
Мия спешно вытирает с глаз слезы тыльной стороной ладони, делает глубокий вдох.
– Ну, так ты возьмешь или нет? Я не настраивала уже какое-то время.
Мне снилось такое во снах. Как Мия возвращается из мертвых, стоит передо мной – вновь живая. Но я даже во снах знал, что все это нереально, ждал звонка будильника, так что и сейчас я прислушиваюсь, не затрезвонит ли он. Но этого не происходит. И когда мои пальцы смыкаются на гитаре, дерево и струны оказываются столь реальными, что возвращают меня на землю. Они меня пробуждают. А она не исчезает.
Мия смотрит на меня, на мою гитару, на свою виолончель, на стоящие на подоконнике часы. Я знаю, чего она хочет, и я уже много лет хочу того же самого, но я поверить не могу, что теперь, когда прошло столько времени и когда его уже нет, она об этом просит. Но я все же легонько киваю. Она подключает гитару, бросает мне шнур, врубает усилок.
– Сыграй мне, Ми? – прошу я. Мия дергает струну на виолончели. Я настраиваюсь и беру ля-минор, аккорд отскакивает от стен, и по позвоночнику пробегает электрический разряд, чего со мной не бывало уже очень и очень давно.
Я смотрю на Мию. Она сидит передо мной с виолончелью между ног. Глаза у нее закрыты, и я знаю, что она опять прислушивается к чему-то в тишине. А потом она вдруг как будто бы услышала то, чего ждала. Открыв глаза, она снова смотрит на меня, словно и не закрывала. Затем Мия берет смычок, легким кивком указывает на мою гитару.
– Готов? – спрашивает она.
Мне так много хочется ей сказать, и самое главное – что я всегда был готов. Но я вместо этого врубаю усилитель, достаю из кармана медиатор и просто говорю:
– Да.
Казалось, что мы играем уже несколько часов, дней, лет. Хотя, может, и несколько секунд. Я уже не понимаю. Мы то ускоряемся, то замедляемся, кричим на наших инструментах. Потом становимся серьезнее. Потом смеемся. Играем тише. Играем громче. Мое сердце неистово колотится, кровь почти закипает, все тело вибрирует, и я вспоминаю: «концерт» не означает, что ты стоишь, как мишень, перед тысячами незнакомцев. Это значит единение. Это значит гармонию.
Когда мы, наконец, останавливаемся, я весь в поту, Мия тяжело дышит, как будто пробежала не меньше десятка километров. Мы сидим в тишине, ритм нашего дыхания одновременно стихает, пульс тоже замедляется. Я бросаю взгляд на часы. Уже больше пяти. Мия это замечает и откладывает смычок.
– А теперь что? – спрашивает она.
– Шуберт? «Рамоунз»?[32] – отвечаю я, хотя и знаю, что она не играет по просьбам. Но мне хочется лишь продолжать, впервые после длительного перерыва у меня не осталось никаких других желаний. И мне страшно думать о том, что будет, когда музыка закончится.
Мия показывает на зловеще мерцающие на подоконнике электронные часы.
– Мне кажется, ты на самолет не успеешь.
Я пожимаю плечами. Мне даже все равно, что сегодня есть еще как минимум десяток других рейсов на Лондон.
– А ты на свой?
– Я и не хочу успевать, – робко говорит она. – У меня есть день до концерта. Могу завтра вылететь.
Я вдруг воображаю, как Алдус нервно расхаживает по залу вылетов Вирджин и гадает, куда я запропастился, названивая на сотовый, который так и валяется в отеле на тумбочке. Думаю я и о Брен, она в своем Лос-Анджелесе даже не представляет, что здесь, в Нью-Йорке, началось землетрясение, от которого у нее там скоро начнется цунами. Но тут я понимаю, что перед «потом» есть «сейчас», которым надо заниматься.
– Мне надо бы позвонить, – говорю я Мие. – Менеджеру, он меня ждет… и Брен.
– Конечно, – говорит она и, помрачнев, вскакивает, от волнения чуть не роняя виолончель. – Телефон внизу. Мне тоже надо бы позвонить в Токио, хотя я почти уверена, что там у них полночь, так что я напишу письмо, а наберу позже. К тому же человек, который организовывает поездку…
– Мия, – перебиваю я.
– Что?
– Разберемся.
