– Вор", – подумал отец Гаврон и тут же спохватился: зачем кому-то понадобилось воровать кур, когда их и на воле достаточно.
Монах еще более внимательно пригляделся и увидел, как человек ловко схватил рыжую курицу за крыло и свернул ей в одно движение шею. Через мгновение он произвел ту же процедуру с другой несушкой, а затем и с третьей.
– А ну-ка стой! – закричал с вышки Гаврон. – Стой, стрелять буду! – И передернул затвор – фоккельбохера".
Человек поднялся с четверенек и рванулся к бетонной стене, стараясь с разбегу наскочить на нее и перепрыгнуть. С первой попытки ему это не удалось, а со второй он дотянулся до бетонного края, закинул на него ногу, но застрял, удерживаемый колючей проволокой.
– Слишком малого роста вредитель, – подумал монах. – А то бы перескочил!" Гаврон спустился с вышки и побежал к ограде, распугивая на бегу жирных кур.
– Господи, – подумал он, добежав до стены. – Да это же мальчишка!"
– А ну слезай! – приказал монах.
– Не могу, – ответил Джером.
– Почему это?
– Потому что застрял. Проволока в ноги впилась.
Монах поглядел на стену и заметил, как из голой ног мальчишки сочится кровь.
– Ты, это, не шевелись, – предложил отец Гаврон. – Я сейчас за лестницей схожу.
Монах отправился за лестницей, размышляя, зачем мальчишке понадобилось сворачивать курам шеи. Садист, что ли, предположил он. Среди детей много садистов …
Между тем Джером висел на стене и думал, что с ним произойдет, когда вернется с лестницей отец Гаврон и снимет его. Мальчик попытался отцепиться самостоятельно, но ежик колючей проволоки еще крепче впился в его ляжку, вгрызаясь в самое мясо.
– Бить будет", – подумал Джером.
Через несколько минут отец Гаврон воротился, волоча за собой длинную лестницу, подставил ее к стене и, скинув тулупчик, забрался на стену.
– Больно! – взвизгнул Джером, когда монах попытался вытащить из его голой ноги железную колючку.
– Терпи! Не я вором прокрался на производство, а ты.
Мальчик закусил губу от боли, а монах расшатывал проволоку, зубьями зацепившуюся за кожу.
– Сейчас!.. – И резко дернул.
– У-У-У' – завопил Джером.
Отец Гаврон отвел мальчика в охранное помещение, где туго перебинтовал его поврежденную ногу, затем наладил самовар и, разомлевши в тепле, кинул свой тулупчик в угол.
– Ты кто? – спросил он Джерома.
– Воспитанник Интерната имени Графа Оплаксина.
– Как звать?
– Джеромом.
– А фамилия?
– Ренатов.
– Ренатов? – удивился монах. – Ты Ренатов?
– А что? – удивился в свою очередь такой реакции Джером.
– Нет, ничего… Просто я знавал одного человека с точно такой же фамилией, как у тебя.
– Кого?
– Да так… К тебе он не имеет никакого отношения. Был когда-то такой капитан Ренатов, царство ему небесное…
– Это мой отец, – сказал мальчик и поморщился от боли в ноге.
– Как твой отец? – изумился монах. – У капитана Ренатова не было детей!
– Были.
– Да ведь не было! Я бы знал об этом!
– Отпустите меня, – попросил Джером. – У меня нога болит!
– Вот интересно-то!.. Сын капитана Ренатова… А зачем же ты курам головы сворачивал?
– Зачем, зачем!.. Они заклевали моего отца!.. Ну отпустите! – взмолился мальчик.
– Да ты хоть чаю попей! – засуетился монах над кипящим самоваром. – Согрейся!
Поди, совсем замерз в коротких штанах!
– Ладно, – согласился Джером. – Чаю попью.
Отец Гаврон разлил по стаканам чай, достал из шкафчика что-то, завернутое в тряпочку, развернул ее и выложил на блюдце медовые соты, блестящие точно так же, как самоварный бок, и полные густого тягучего меда.
– Ешь, – предложил он. – Согревайся.
Мальчик взял янтарный кусочек и равнодушно принялся его посасывать, запивая чаем. Иногда он косился на отца Гаврона, словно проверяя того – не задумал ли он какую-нибудь пакость. Но монах покойно пил свой чай, позвякивая стаканом о блюдце, и смотрел в ответ на Джерома с какой-то грустью, словно вспоминал что-то сентиментальное.
– Надо же, сын капитана Ренатова, – сказал себе под нос отец Гаврон. – Ну ладно, пусть будет так.
– А вы чего, сторож? – спросил Джером.
– Сторожу, – ответил монах.
– А как же вы – монах и с ружьем? Застрелили бы меня?
– Застрелить бы не застрелил, но в воздух бы пальнул.
От горячего чая лоб мальчика заблестел мелкими капельками пота.
– Первый раз вижу монаха с ружьем, – сказал он.
– Что поделаешь, все когда-то происходит в первый раз…
Отец Гаврон задумался, взял было кусочек медовых сот, но затем положил его обратно на тряпочку.
– Все ж ты кур не убивай. Твари-то они живые. Не ты им жизнь давал, не ты и забирай.
– А чего их здесь так много? – спросил Джером, пережевывая воск и завязнув в нем зубами. – Чего они к нам в город пришли? И вообще, чего они все время клюют, жрут без конца?!
– А это только одному Богу известно.
– Я так вот считаю, – продолжал мальчик. – Если в природе кого-то много, значит, произошла какая-то ошибка. Обычно те, кого много, не приносят пользы, зачастую только вред. А те, кого мало – благородны. Вот, например, лоси. Их мало, они красивы, никому не причиняют зла, просто живут себе, пережевывая травку. Очень хорошее животное.
– Людей тоже много, – заметил монах.
– А что люди? Лучше бы стало, если бы их было столько же, сколько лосей. Да, людей много, а потому им всегда чего-то недостает. Поэтому они ищут и делят то, чего мало. Люди едят лосей после охоты, и лосей от этого становится еще меньше.
Джером глотнул из стакана остатки чая, звучно рыгнул и вытер рукавом губы.
– Отпусти-и-те меня!.. – внезапно заканючил он. – Мне идти-и надо… Меня и так все бьют!.. Мне совсем не хочется, чтобы вы меня би-и-ли!..
– Да кто ж собирается тебя бить! – рассердился отец Гаврон. – Иди себе на здоровье на все четыре стороны!
– Спасибо за чай, – сказал мальчик обычным голосом и направился к выходу.
Возле дверей он обернулся: – А вы любите курятину?
– Что?.. Курятину?.. Нет, я вегетарианец, – ответил монах.
– А-а, – кивнул головой Джером и выскользнул наружу.
– Странный мальчик, – подумал отец Гаврон. – Считает себя сыном капитана Ренатова и сворачивает курам шеи…" Пробили часы.
Пора лезть на вышку, спохватился монах, натянул тулупчик и повесил на плечо семизарядный – фоккельбохер".
– А действительно, чего у нас в городе столько кур? – задумался отец Гаврон, созерцая с вышки океан из перьев и гребешков. – Чего они пришли? Чего клюют безостановочно?.. Хорошо это или плохо, что их так много?.." Монах откупорил бутыль с формолью, налил жидкости в стаканчик, опрокинул его в себя, затем спрятал лицо в косматый воротник и задремал под завывание ветра.
– Удалось ли вам отыскать ключ? – с порога спросил Генрих Иванович и поморщился, глядя на Теплого. Уж больно неприятное зрелище он собою представлял. Глаза учителя ввалились, а белки подернулись красным. Волосы были еще более нечесаны и при любом движении с них валилась крупная перхоть. – Отыскали разгадку?
– Деньги принесли? – поинтересовался глухим голосом Гаврила Васильевич.
От этого вопроса Шаллер одновременно и обрадовался, и почувствовал, как под сердцем что-то екнуло, затем лопнуло, выпуская в кровь адреналин.
– Денег не принес, – растерянно произнес полковник. – Вам удалось это сделать?!
– Да, мне это удалось, – с высокомерием ответил Теплый. – Поверьте, это было нелегко. И это стоит моего гонорара.
– Деньги я вам принесу завтра или, если хотите, сегодня вечером… Могу ли я взглянуть на расшифровки?
– Погодите! Я только ночью второго дня отыскал ключ. Вы принесли мне более пятисот листов, и, даже зная ключ, требуется значительное время, чтобы расшифровать и переписать такое количество страниц… Помнится, вы говорили, что это лишь малая часть того, что написала ваша жена?..
– Да, это примерно шестая часть, – подтвердил полковник. – Но хоть что-то вы переписали?
Шаллер нервничал, и это не ускользнуло от Теплого.
– Пока не стоит так переживать! – сказал он и взмахнул веником своих волос. – Я переписал что-то около десяти страниц.
Генрих Иванович быстро посмотрел в глаза учителя.
– То, что я прочитал, – продолжал Гаврила Васильевич медленно, с расстановкой, – то, что я прочитал, представляется мне летописью… Летописью города Чанчжоэ… Знаете, к какому выводу пришла ваша жена уже на первой строке своих записей?.. К выводу, что название Чанчжоэ переводится как Куриный город. Не скрою, мне это льстит.
– Могу я посмотреть эти страницы?
– Да,конечно.
Теплый взял со стола папку, открыл ее, вытащил с десяток рукописных листов и передал их Шаллеру.
– Надеюсь, я заслужил свой гонорар?
– Что вы говорите? – спросил полковник, уставившись в бумаги.
– Я говорю, что моя работа заслуживает обусловленного гонорара.
