Ознакомительная версия.
– Тут фотография обвиняющего. Согласно закону это достаточно. Но чтобы защитить права обвиняемого, я попрошу мнение нескольких сидящих в зале.
Мгновенно выстраивается очередь.
– Ваша честь, – обращаюсь я к судье – да ведь это все свидетели враждебные. Я видел их взгляды и требую доброго глаза, а не злого сглаза.
– Пожалуйста, кого ты требуешь в свидетели?
– Госпожу Руткин.
– Но мы вывели всех женщин из зала, чтобы защитить их от непристойного поведения голого мужчины, ворвавшегося в уважаемое общество, а ты еще осмеливаешься требовать, чтобы суд вызвал в свидетели жену судьи.
– Ваша честь, это я дал указание обвиняющему меня прийти на прием в сад нагим, а он это указание нарушил.
В зале воцаряется тишина.
– Это очень серьезное заявление, требующее вмешательство специалиста по психиатрии, – говорит судья.
– Я думаю, что всё, что здесь происходит, должен исследовать психиатр, – говорю я.
– Слово предоставляется обвиняемому.
Я потягиваюсь, выпрямляюсь и говорю:
– Вот, я дал вам глаза – видеть величие и великолепие мира, доброе сердце – радоваться утренней звезде, возносящейся к короне царства. Видящий увидит и слышащий услышит…
Ржание коней опять прерывает мои слова.
– Слышал? – спрашивает судья.
– У меня хороший слух, – говорю я.
– И что ты слышал?
– Ржание коней.
– Отлично, а теперь я обращаюсь к двум специалистам – профессору доктору Великолепному и профессору доктору Величко. Они и должны, после глубокого исследования, решить, в своем уме обвиняемый или нет. Если в своем – он пойдет в острог. Если нет – в психушку. На этом заседание суда объявляю закрытым.
Зал мгновенно пустеет. Извозчик в испуге отступает и роняет кнут. Подбираю. Башити убегает. Ему кажется, что сейчас хлестну его. Я ведь, вернее всего, не в своем уме и от меня можно всё ожидать. Он падает, поворачивается, ползет к моим ногам на жирном своем брюхе, пытаясь поцеловать мне кончики пальцев ноги.
– Не смей, – кричу я ему, совсем обалдевшему, и резкий запах пота и страха, исходящий от его тела, не дает мне дышать, – где они, эти специалисты?
– Вон, там, – указывает он одной рукой на лошадей, впряженных в карету, другой все еще прикрывая голову.
Стоят они, помахивая хвостами, отгоняя мух.
– Специалисты, где вы?
– Ш-ш-ш, не кричи так громко, – говорит лошадь, которая слева.
– Почему?
– Ты можешь его разбудить, – указывает он головой в сторону напарника.
– Что за чепуха, он ведь стоит с открытыми глазами.
– А ты хочешь, чтобы и он валялся в твоих ногах, как этот дурак-извозчик?
– Так разбуди его.
– Нельзя. По тысяче и одной причине.
– Назови мне лишь одну, последнюю.
– А это всё равно. Что последняя, что первая. Дело в том, что я делаю всю черную работу, тяну лямку, а премии получает он. Мне – кнут, ему – пряник. Вот и ты замахиваешься на меня, и не думая дать, я знаю что, морковь или кусочек сахара.
– Извини, пожалуйста, но я бы и сам не отказался от моркови или кусочка пирога. С утра ни росинки во рту.
– Как это могло случиться?
– Да все этот человек. Он украл у меня одежды, вел себя непристойно, а обвинил в этом меня.
– Что значит – непристойно?
– Дело в том, что его поведение понравилось жене судьи, она даже купила ему галстук под цвет его голубых глаз. Потому судья и счел его поведение непристойным.
– Но ведь у тебя голубые глаза?
– Вот-вот. Он у меня украл и цвет глаз.
– Выходит, что он делает то же, что и мой напарник, доктор Великолепный. Он ведь у меня украл не только всё, мной достигнутое, но даже цвет глаз. А вообще, ты мешаешь мне съесть сено. И если я не успею это сделать до того, как он проснется, он и это заберет у меня.
– Не торопись так. Ты же можешь задохнуться. Так каково твое заключение?
– Тебе надо обследоваться у психиатра. Это в твоих интересах. Ибо если я скажу это судье, он, как всегда, сделает наоборот.
«Надо срочно разбудить его напарника, – думаю я, – профессора доктора Величко». Профессор доктор Величко словно бы читает мои мысли.
– Если он проснется, ты исчезнешь вместе со своим сном. Ты вообще всего лишь нечто во сне профессора доктора Великолепного. Стоит ему проснуться, и от тебя ничего не останется.
Это меня вовсе не пугает. Предпочитаю быть этим нечто во сне любой лошади, чем быть чем-то во сне араба-извозчика и даже во сне лорда, особы, приближенной к правящей фамилии Британии. Ведь лошади настолько прекрасны, грациозны, аристократичны в каждом своем движении, чисты во всех своих помыслах, даже ревности. Конечно, я предпочел бы, чтобы они были частью моего сна, а не наоборот.
– Не забывай, что он может стереть тебя из сна, не просыпаясь. Он уже так стер лорда Редклифа. Тот раньше времени уехал в Англию. Вместо него во сне возникла женщина. Еще неизвестно, кто она…
Но тут стерла всех из сна Орита, которая вернулась на карете к дому Габриэля. Во сне ведь самое длительное действие, спектакль в трех актах, проносится в считанные мгновения.
Вот Орита простучала каблучками и, приподняв платье, прыгнула в карету. На мгновенье сверкнули ее высокие икры, гладкие и загорелые, и заполнили атмосферу золотом и свежестью. И после того, как карета покатилась вниз по склону улицы и исчезла из вида вместе с красной феской извозчика, золото и свежесть продолжали пронизывать воздух. Вожделение в боге утренней звезды, пробужденное мгновенным высверком икр Ориты, упругих и полных, в страсти, страхе и раскаянии ощущалось как измена утренней звезде, которая ведь всего каких-то десять минут назад покинула бога.
Но почему поклонение солнцу днем должно помешать освящению луны ночью? Ведь он же не похож на друга своего, маленького Срулика, заключенного в карцер безнадежной любви. «Какое было бы для меня счастье быть свободным, как ты, Габи. Да здравствует страсть к свободе!»
Но ведь у Габриэля – «великая идея», разрабатываемая им в синем блокноте. И это лучшая панацея от болезни, называемой любовью, от которой Срулик вряд ли вылечится. «Великая идея» привлекла уже небеса и землю, звездное воинство, играющие немалую роль в каббалистическом видении мира.
Что же касается таких разных существ, как Белла и Орита, одна дополняет другую, углубляет, сливает, как два луча – голубой и алый, которые с детства видит Габриэль. Особенно они обозначились года три назад, когда он с того места, на пересечении долин Иегошуафата, Геенны и Привидений следил за восходом солнца. С исчезновением луны усилился свет на востоке. Он поднялся до шотландской церкви, купол которой одной стороной был обращен к железнодорожному вокзалу, другой – к далям за Иорданом. Полоса света обозначила горизонт поверх гор Моава. Прикрыв глаза, он бормотал про себя: «Я еще раскаюсь в том, что совершил. Это плохо кончится». Но вопреки этой мысли, сердце его наполнялось радостью от возникшей в памяти картины: мать в детстве выходит из комнаты, прямая, улыбающаяся, в широкополой шляпе и перчатках, доходящих до локтей, на высоких каблуках, с сумкой в руках, говорит с веселым нетерпением:
– Идем, дорогой, немного прогуляемся.
Что-то неуловимое, похожее ощущалось в облике матери и Беллы – в профиле, в копне волос, соскальзывающих на завиток уха, в линии лба и носа, тонких ноздрей, ямочках на щеках недалеко от губ.
Неповторимые минуты, вершащиеся в небесах с закатом луны и восходом солнца, будоражили его сердце одновременно возбуждением и усталостью. Но требовалось, как продолжать нить самой жизни, зафиксировать это в синем блокноте. И он знал, что, записав то, что в эти мгновения пробуждалось и накапливалось в его душе, тут же упадет, подобно камню в колодец, в долгий сон.
Но вот наступает утро, и он видит ресницы зари, трепещущие над горами Моава на востоке. Солнце заливает весь мир новым светом, сильным, полным радости жизни, глубоко вдыхает в себя голубизну неба. И этот переход от переживания лунной ночи к переживанию солнечного дня подобен переходу от одной эмоциональной картины в душе к другой или – единой длящейся симфонии. К переходу из лунного храма в солнечный – со знаками Зодиака и всем небесным воинством. Но когда, после бритья, умывания и одевания, Габриэль обратился к синему блокноту, мысль его была не о Белле или Орите, а о Млечном пути. И он нашел там запись перевода из французской энциклопедии статьи о Галактике: «…Количество от миллиарда до ста миллиардов солнц держатся силой притяжения… Наше солнце находится в Галактике, называемой Млечным путем. Еще тридцать Галактик близки к ней. И все вместе они представляет как бы местный фрагмент вселенной. Форма нашей Галактики, Млечного пути, подобна плоскому диску, диаметр которого сто тысяч световых лет…»
Эта бледная полоса в ночном небе и вправду походит на капли пролитого молока. Эти невообразимые расстояния, фиксируемые рукой в синем блокноте, вселяли в душу некий странный покой.
Ознакомительная версия.
