Белый свет заливал пустынный мир, играл в мельчайших капельках тумана. Лукарий все дальше уходил от Земли, и наслаждение свободным полетом переполняло его, радость собственной мощи пьянила. Он жаждал сражения, ставшие броней мышцы напряглись в предчувствии смертельной схватки, и он стремил свой полет в пространство, в открытый силам Добра и Зла холодный мир звезд. Свобода! Где-то далеко исчезающей белой точкой растаяла Луна. Солнце из мирового светила превратилось в маленькую звездочку, а он все летел, с жадностью пожирая пространство, нанизывая его на невидимую нить своего стремительного движения. Вот сейчас где-то там, на окраине галактики, он увидит яркую вспышку, и, набирая скорость, черный, как сама космическая ночь, на него устремится тот, кто продал душу дьяволу, тот, с кем он схлестнется в своей последней схватке, — Серпина! То будет открытый бой, дуэль, когда все сомнения отринуты и лишь холод ума и холод поднимающегося пистолета!.. «Господи! — взмолился Лукарий. — Не отнимай у меня радость сражения!» Он ждал, и соленый вкус пота и крови уже коснулся его губ, уже грудь вздымалась в предвкушении сечи… но лишь чернота галактической ночи и космическое одиночество обступали его. Он метался, он изнемогал… противник медлил. Незаметно, нежным касанием кисеи, мельчайшая сеть покрыла все его затянутое вороненой сталью тело. Сперва легко, потом все сильнее и сильнее она обнимала его, давила, сжимая прессом, начала крушить. Он понял все. Объятия ада смыкались на нем, он уже видел разверзшиеся глубины готовой поглотить его черной дыры, с каждым мгновением все яснее чувствовал ее страшное, неотвратимое притяжение. Тонким осенним ледком хрустела сталь, стонал, не выдерживая напряжения, бронированный панцирь… Что оставалось сил Лукарий рванулся. Огибая ненасытную пасть черной дыры, устремился к Земле. Он знал, что лишь припав к ней, раскинувшись на шелковистых ее лугах, найдет спасение!
В ту ночь все обсерватории мира зафиксировали появление летевшей на невероятной скорости к Земле неизвестной дотоле кометы. Столкновение было неизбежно, его последствия апокалиптичны. Увидев ее, старик академик бросился звонить домой, предупредить… О чем? Он усмехнулся, закурил после тридцатилетнего перерыва, подошел к окну. В саду обсерватории цвела вишня, весенняя ночь была тиха и нежна. Академик поднял глаза к небу, комету уже было видно невооруженным глазом, скорость ее приближения была чудовищна. Старик перекрестился, закрыл глаза: раз! два! три!.. Он досчитал до десяти, бросился к телескопу: вид звездного неба удручал своей привычностью. Как громом пораженный стоял он у самого мощного в мире аппарата, совершенно ясно сознавая, что ничего не понимает не только в жизни, но и в своей науке. Единственное, что старик знал наверняка, — он был счастлив! И впоследствии, на специально созванном международном конгрессе, крупнейшие ученые лишь разводили руками. Нашлись экстремисты из молодых, предлагавшие принять резолюцию, что такого явления не было в природе, но их пристыдили, и ученые ни с чем разъехались по домам. Журналисты, естественно, изгалялись как могли, но и они не знали правды о случившемся. Ее знал один Колька Буров.
Прибежав к месту падения звезды, он увидел распластавшегося на земле мужика. Весь израненный и истерзанный, он всем телом вжимался в суглинок и то ли плакал, то ли смеялся.
— Э… как тебя отделали! — Николай снял с плеча ватник, переложил на него несчастного. — Потерпи, браток, я за водкой сбегаю, тебе и полегчает!
Буров рысью понесся к избе, а когда вернулся, на примятой земле лежала лишь его одежка.
— Дела-а… — сказал Николай, и это было все, что он мог сказать.
— Детство кончилось, Лука, мы теперь играем совсем по другим правилам! — Серпина с прищуром смотрел на стоявшего перед ним Лукария, чей истерзанный вид мог вызвать сострадание даже у профессионального палача. Живописные лохмотья, бывшие когда-то отменного качества костюмом, прикрывали все в ссадинах и кровоподтеках тело. На залитом кровью лице угольками горели глаза. — Ты так и не понял, что изменилось время, и все эти дуэли и прочие донкихотские штучки давно уже вышли из моды. Холодный расчет и прагматизм — на сантименты не остается сил. Теперь весь мир живет по этим законам. Человек, отойдя от звериного, приблизился не к божескому, а к состоянию программируемой машинности. Ты просто дышишь пылью ушедших столетий. Мы с тобой живем в жестоком мире, и хочешь ты того или нет, а к нему надо приспосабливаться. Тебе, мой друг, — Серпина покровительственно улыбнулся, — удалось восстановить против себя все силы ада, и то, что ты вырвался из его объятий, можно отнести лишь к разряду чудес. Ладно, хватит, — оборвал он себя, — будем считать, что урок тобой усвоен! Говори, что ты сделал с Циссоидом Хроноса, и можешь идти к Анне, она ждет!
— Ты ведь меня обманешь, Серпина! — Каждое произнесенное слово давалось Лукарию с трудом, разбитые губы кровоточили.
— Нет, Лука, на этот раз нет! Я знаю тебя — однажды вступив на этот путь, ты уже не свернешь. Это только слабые духом думают, что никогда не поздно выйти из игры, ты же прекрасно понимаешь — это невозможно. Дорогу вниз придется пройти до конца. У тебя нет выбора, даже светлый дух, обладающий твоими возможностями, не способен вырваться из силовых сетей преисподней. Ты слишком много всего натворил…
— И я вернусь на свое место в Департаменте Светлых сил?
— Обещаю!
— И вы ее не тронете? — Покачиваясь на неверных ногах, Лукарий шагнул вперед. Действительный тайный советник поджидал его, стоя у кресла, с улыбкой наблюдал за побежденным противником. Тяжело ступая, тот подошел, остановился напротив. Взгляд его был пуст и печален.
— Значит, по рукам? — Серпина не мог сдержать выплывшую на его круглое лицо довольную улыбку.
— И по рукам тоже! — Легким движением Лукарий отстранил протянутую ему для пожатия руку, коротко, без размаха ударил тайного советника в солнечное сплетение. Глаза сотрудника Службы тайных операций полезли из орбит. Согнувшись пополам, он начал хватать ртом воздух. Второй удар отправил подчиненного Черного кардинала в нокаут.
— Ну вот, совсем другое дело! — Лукарий обтер кровь с лица. — А то: «силы ада, силы ада»… В этом мире, старина, действуют совсем другие законы. Есть все-таки преимущества работы в человеческом облике!
Он посмотрел на лежавшее на полу тело и, все еще неверно держась на ногах, выступил из астрала.
— Если в формуле разделить переменные и вынести за скобки гравитационную постоянную, — шептал Сергей Сергеевич, прикусив от усердия язык, радуясь и одновременно негодуя на необходимость промежуточных преобразований, — а потом… — От возбуждения он грыз кончик карандаша. — А потом умножить обе части на скорость света в квадрате!..
Какое-то движение случилось у него за спиной, и, моментально раздражаясь, Телятников резко обернулся, с разом вспыхнувшей злобой посмотрел в сторону двери. Там, держась рукой за косяк, бледная как полотно, стояла Анна.
— Сережа, — сказала она еле слышно, — мне плохо!
— Как плохо? Почему плохо? — испугался Сергей Сергеевич. «Но ведь „плохо“ нельзя подставить в формулу из-за неправильной размерности!» — пронеслось в растревоженном, воспаленном мозгу доцента. Он хотел было уже сказать об этом жене, спросить, нет ли чего другого, более подходящего для замены переменных, но она вдруг отпустила косяк, шагнула в комнату и как подкошенная повалилась на застилавший пол ковер. Слабо понимая, что происходит, Телятников в полной растерянности поднялся из-за стола и широко раскрытыми глазами уставился на лежавшую в беспамятстве жену. Порыв ветра распахнул окно, белая занавеска тревожно и страшно взметнулась, повалив на пол вазу с давно уже засохшими цветами. Сергей Сергеевич испуганно обвел взглядом комнату. Ему вдруг показалось, что прямо из стены, морщась и припадая на одну ногу, вышел весь в крови и лохмотьях мужчина и, взяв Анну на руки, тут же исчез. Однако, странным образом, жена оставалась лежать на ковре, а сам он, Сергей Сергеевич, какой-то неведомой силой был возвращен на свое место за столом. Потом из угла комнаты выскочил на свет давешний его знакомец Шепетуха, но почему-то голый, поросший по серой коже редким, в зелень, волосом. Высоко подбрасывая колени и дрожа лапками, профессор приблизился к Анне, заглянул ей в лицо и вдруг, жутко заверещав, бросился назад.
— Скорую! — закричал пришедший в себя Телятников. — Ско… — Но звуки сами собой застряли у него в горле. Взявшийся неизвестно откуда врач уже хлопотал над Анной. То и дело хватаясь то за челюсть, то за живот, он в возбуждении ходил вокруг распростертого тела, отчаянно жестикулируя и ругаясь по-латыни. Глаза женщины закатились, дыхания не было, и только тоненькая ниточка пульса говорила о том, что где-то внутри тлеющей лучинкой теплилась жизнь. Семенивший за доктором Шепетуха норовил заглянуть ему через плечо и жалобно причитал:
