Как это ни странно, то же самое отношение я заметил и у полицейского, который каждое утро открывал ворота, садился, откинувшись на стул, и крутил свои сигареты; только на второй день моих стрельб я понял, что он здесь шеф, у него на фуражке была косичка, которой не было ни у кого другого, даже у сержантов, по рукам этого немолодого брюхастого человека в рубашке с короткими рукавами можно было судить о его прежней силе; мне казалось, полицейский чин мог найти себе занятие и получше, чем собственноручно открывать ворота стрелкового тира для заплативших ему горожан и ошиваться поблизости, впрочем, в Онондаге времени у него было навалом, он вполне мог понаблюдать за мальчишкой; стреляя по мишеням, я думал об улыбающемся полицейском у меня за спиной, занятом, как и отец Монтень, мелкими делами в глухом местечке, и пусть кругозор его невелик, он доволен своей жизнью; дым от его крепкой сигареты все время напоминал мне о его присутствии, было в нем что-то от фермера, который сидит на крыльце своего дома и глазеет на проходящий мимо парад.
Впервые после приезда в Онондагу я почувствовал, что занимаюсь чем-то серьезным, эти несколько дней пальбы по мишеням так захватили меня, что по утрам я с трудом мог дождаться отъезда на стрельбище, а когда вечером возвращался голодный в отель, в ушах все еще звучало эхо выстрелов, а нос щекотало от едкого порохового дыма. Они, без сомнения, учили меня, и я теперь понимаю, что во внешне хаотичной жизни мистера Шульца все было прекрасно организовано, они терпеливо решали самые разные задачи — улаживали сегодняшние неприятности с законом и готовились к будущему; следили за своими делами в Нью-Йорке и пускали пыль в глаза жителям этого северного графства; а попутно еще и кое-какие проблемы решали или, как мистер Шульц, даже прогуливались верхом с красоткой. Чем не жонглирование, когда все предметы находятся в воздухе одновременно?! Стрелять из пистолета мне и вправду нравилось; по моим оценкам, я был самым молодым мастером стрельбы в истории преступного бизнеса, не думаю, что я тогда открыто хвалился этим, но по ночам я представлял, как за мной по Вашингтон авеню гонятся соседские обормоты, а я вдруг останавливаюсь, поднимаю руку с пистолетом в их сторону и вижу, как они тормозят, падают, спотыкаясь друг о друга, и ползут под машины, эта картина вызывала у меня в темноте улыбку.
Все остальное, что я мог мысленно сделать с помощью пистолета, улыбки у меня не вызывало.
Тут я должен сказать, что, кроме той жизни, которую я описываю, продолжалась и другая, с которой я не был связан.
Мистер Шульц по-прежнему собирал ставки подпольной лотереи, торговал пивом, руководил профсоюзами мойщиков окон и официантов, пару раз он ездил в Нью-Йорк, но большей частью вел дела на расстоянии, что нe очень удобно для человека по природе своей подозрительного, не доверяющего никому, кроме ближайших сообщников, да и то если с них не спускать глаз. Я часто слышал, как он кричит в специальный телефон мистера Бермана, толстые стены не позволяли разобрать слов, но я легко различал тембр, высоту и силу голоса, и как человек, который просыпается, если нет привычного шума поездов под окнами, я бы крайне удивился, если хотя бы один день не услышал его крика по телефону.
Микки часто ездил в Нью-Йорк, то днем, то ночью; в Онондагу приезжали на машинах люди, которых, кажется, знали все, кроме меня, они ужинали с Лулу и Ирвингом за другим столом; как мне помнится, каждую неделю я видел два-три новых лица. Все это давало мне представление о широте операций банды, о величине недельной выручки; с моей теперешней позиции я вижу, что мистер Шульц изо всех сил пытался сохранить свое положение после потерь, вызванных неприятностями с налоговым ведомством. Но тогда об этом мне трудно было судить, он изображал из себя человека обиженного, обманутого, которого принимают за идиота. Мистер Берман весь день корпел над бухгалтерскими книгами, иногда к нему присоединялся мистер Шульц, обычно они уединялись поздно вечером; как-то, проходя мимо открытой двери номера мистера Бермана, я заметил в комнате сейф, рядом с ним валялись пустые парусиновые почтовые сумки, и тут я понял, что все деньги хранятся здесь, через коридор от моей комнаты, и от этого мне стало не по себе. Если не считать мелких сумм на чисто политические цели, мистер Шульц не держал денег в банке, потому что банковские счета можно арестовать, вклады конфисковать, а его самого привлечь к суду за неуплату налогов; с него было вполне достаточно дела, которое возбудили агенты ФБР, найдя в конторе на 149-й улице платежные ведомости и записи выигрышей подпольной лотереи. Так что все расчеты проводились наличными; вклады, выплаты, зарплата, прибыль мистера Шульца — все была чистая наличность; и однажды ночью мне приснилась громадная приливная волна денег, мистер Шульц бегал по берегу и, словно картошку, собирал лопатой в джутовые мешки то, что оставил на песке прибой, во сне я понимал, что вижу сон, потому что наш городишко оказался на берегу моря, но как бы то ни было мистер Шульц долго сгребал деньги и наполнил банкнотами очень много джутовых мешков, банкноты потом превратились в золото, но во сне я не знал, куда он его спрятал, а когда проснулся, загадка не стала яснее.
Приблизительно в это время из Нью-Йорка на седане «нэш», за рулем которого сидел кто-то из членов банды, в Онондагу приехал адвокат мистера Шульца Дикси Дейвис, которого я не видел с той памятной встречи в лотерейной конторе. Дикси Дейвис был для меня образцом модника, свои нарядные ботинки я купил, подражая ему; теперь на нем были летние туфли с сеточкой, коричневые туфли с кремовой сеточкой, идущей от шнурков до носка, на меня они не произвели впечатления, хотя в них, похоже, было не так жарко. Дикси Дейвис был одет в легкий желтый двубортный костюм, который мне понравился, и полотняный полосатый галстук, полосы были светло-голубые, серые и розовые, — красивый галстук, но самой потрясающей деталью его туалета оказалась соломенная широкополая шляпа, которую он водрузил на голову, едва выбравшись из машины. Я спускался по лестнице, когда увидел, как мистер Берман, сам не чуравшийся модных сочетаний цветов, приветствует у вращающейся двери адвоката. Дикси Дейвис держал в руках портфель, который, казалось, лопался от таинственных юридических проблем. Адвокат был мало похож на того человека, которым я его помнил; возможно, на него так подействовало ожидание встречи с мистером Шульцем; войдя в холл, он снял шляпу и нервно огляделся, портфель он держал двумя руками и, несмотря на улыбку, выглядел бледным, некрасивым, озабоченным, в манере его было что-то елейное, а в улыбке — кисловатое, в Бронксе мы называли такую улыбку говноедской, она осталась на его лице и когда он шел за мистером Берманом в лифт.
Мистер Шульц собирался работать весь день, поэтому попросил Дрю Престон на это время побыть в роли моей гувернантки. Мы стояли с ней у лестницы, ведущей к индейскому музейчику, который помещался в полуподвальном помещении краснокирпичного здания суда.
— Послушай, — сказала она, — там всего несколько скальпов, боевых копий и прочей ерунды, и кто там оценит, какая у тебя прекрасная гувернантка? Давай устроим пикник, если ты не против.
Я сказал, что все готов делать, только бы не учиться. В моем любимом кафе мы запаслись сандвичами с куриным салатом, фруктами и пирожными, потом в винной лавке она купила бутылку вина, и мы отправились на восток, в горы. Прогулка получилась намного продолжительнее, чем представлялось вначале, большинство моих предыдущих вылазок я совершал на запад и на север, в поля, а горы всегда кажутся ближе, чем они есть на самом деле; и мы уже давно миновали мощеные городские улицы и прошли порядочно по широкому серпантину проселочной дороги вверх по холму, а гора, возвышающаяся над отелем «Онондага», осталась на том же расстоянии, на каком была видна из моей комнаты: с одной стороны, протяни руку — и дотронешься, а с другой, когда я повернулся и увидел весь немалый пройденный путь, она не стала хоть на йоту ближе.
Дрю Престон шла впереди, но у меня не возникало желания догнать и перегнать ее, мне нравилось наблюдать, как сокращаются мышцы ее стройных белых икр. Как только мы очутились за городом, она сняла с себя гувернантскую юбку и перебросила ее через плечо, отчего сердце мое на миг остановилось, но под юбкой у нее обнаружились шорты, какие носят самые смелые модницы, походка ее пленяла — длинные стройные ноги ступают ловко и красиво, голова опущена, свободная рука мерно покачивается, ягодицы попеременно опускаются и поднимаются, к чему я вскоре привык; она быстро идет в гору, ее маленькие ножки в остроносых туфлях на низком каблучке и белых носочках мелькают у меня перед глазами; и вдруг дорога выровнялась и перешла в тропу, солнечное пекло сменилось сосновой тенью, и мы попали в совершенно другой мир, под ногами стлался мягкий ковер из толстого слоя коричневых сосновых иголок, сухие сучки трещали в тишине, солнце едва проникало в этот коричневатый мир под вечнозеленым пологом, оставляя на земле лишь крапинки или небольшие заплаты света. Раньше мне не доводилось бывать в таком большом лесу, в Бронксе встречались грязные рощи громадных, похожих на деревья сорняков, запутанные и непроходимые, но в них нельзя было затеряться; даже в самых диких углах зоопарка в Бронксе я не испытывал чувства, которое возникает у тебя в пещере или подземелье, я раньше и представить не мог, что человек ходит по дну лесов.
