А Костька все больше летом на Байкал к деду с бабулей.
Так дача на Карельском и не пригодилась. На ней мама Геннадия в основном жила.
Там и скончалась шесть лет тому.
А этот дом Гена построил как только они с партнерами приватизировали свое строительно-монтажное управление, да как только дела в середине девяностых крепко в гору пошли.
Дом большой. Сто двадцать квадратных метров только нижний этаж. Семь комнат, три ванных, бассейн и биллиардная…
Геннадию сильно хотелось показаться в этом доме.
Показаться тестю – Николаю Александровичу, что он – Гена – не лыком шит и не лаптем щи хлебает.
Тесть когда приехал поглядеть – долго молчал, хмыкал, мычал, хрюкал даже. А потом сказал, – Костькиным деткам раздолье здесь будет!
В общем, решили с Настей, что пригласят всех к себе в Сиверскую.
Настька – его Настюшка, ах, как к ней все шло!
К ее фигурке…
Ей сто сорок раз делали предложения самые раскрученные питерские и московские агентства – сняться в рекламе мехов, драгоценностей, дорогих автомобилей…
Она была всегда на виду – балетмейстер питерского мюзик-холла.
Настя Сайнова.
И вот ей сорок.
А разве скажешь?
Двадцать восемь – больше не дашь!
Он полюбил ее сразу вслед за тем, как полюбил их сына.
Он полюбил ее, когда она грудью кормила их Костика.
Полюбил и забыл ту – старую свою боль.
И вот уже двадцать лет прошло.
Двадцать лет…
Настьке все шло.
С ее ногами бы только мини носить, но на День Рожденья к приему гостей – надела Настя легкие свободные шелковые брюки.
Спустилась из спальни по их любимой широкой лестнице в холл с камином, придирчиво оглядела паркет… Все вроде как хорошо. Полотеры потрудились на славу.
Встала на цыпочки, даром что балетных туфель не надела.
– Генчик! Генчик, посмотри на жонушку на свою!
Ножкой взмахнула, еще, еще, потом фуэте, батман, еще батман…
Муж хлопает.
Обнимает.
Целует…
– Люблю тебя.
– И я тебя.
Первыми прикатили Боровские на своем новом американском джипе, что размером с небольшую однокомнатную квартиру будет.
Огласили окрестности сиреной.
Вышли – у Мишки в руках пакет огромный, а у Людмилки – охапка роз… Никак сорок штук? И дети с ними – Владик и Леночка. Тоже с цветами и с пакетиками.
Настюша детей расцеловала, артистично изобразила приятное изумление, приняв и развернув подарки.
Детей в игровую комнату с нанятой на этот вечер воспитательницей, а взрослых – в бар, с нанятым, тоже на один вечер – барменом.
Потом прибыли Гуляевы.
Потом Коровин Лешка.
Потом еще подъезжали, подъезжали, всех и не сосчитаешь.
Пили много, но никто не напился.
Танцевали, смотрели в саду над рекою фейерверк, что устроили Леша с Геной, много и вкусно ели…
А уже поздно за полночь, когда кое-кто из гостей, утомившись, все же предпочел празднику постель в гостевой комнате, наиболее стойкие собрались в холле у камина.
Кроме хозяев – были Миша и Люда Боровские, Алеша Коровин и Вадик Снегирев со своей новой девушкой, имя которой Гена все никак не мог запомнить. Снегирев развелся два года назад и вот все теперь искал… Меняя каждые три месяца. Но приличий не нарушил – позвонил загодя Насте и спросил разрешения, удобно ли будет приехать с гёрлфрендом?
А Настя на этот счет без комплексов.
Пусть расстраиваются те, кто форму держать не умеет. Лично ее – присутствие в компании юной любовницы одного из приятелей мужа – не смущает. Это когда все жены старухи, а кто – то из мужчин приводит с собой молоденькую, вот тогда в женском стане случается смятение. А Настя – сама на двадцать восемь лет выглядит.
Сидели с раскрытыми в сад широкими дверьми… Воздух свежий – с реки.
Когда музыку выключили, так тихо-тихо вдруг стало.
И только поленья в камине – тресть-тресть!
Настюшка привалилась спиной к Генкиному плечу. Ножки под себя на диване поджав…
Люда Боровская – та вообще легла, пледом укрылась, и голову мужу – Мишке на колени положила.
Вадик Снегирев свою… Не то Таню, не то Олю… обнял за плечи к себе прижимая.
И только Лешка Коровин, как всегда – один.
– Лешк, а Лешк! – сонным голоском пропела с мужниных колен Люда Боровская, – ты женишься когда? Почему мы ни на помолвке, ни на свадьбе, ни на крестинах не гуляем у тебя? Ты что, на нас экономишь что ли?
– И верно, Леха! Ты чего? – подхватила Настя.
– Чего пристали к человеку? – вступился за друга Миша Боровский.
– Нет, пусть он нам теперь расскажет, – властно сказала Настя, – я на правах хозяйки сегодня буду распоряжаться нашей беседой, и я приказываю, пусть сейчас каждый по очереди откроет самую потаенную тайну своего сердца, и Леша будет первым…
– Это почему я первый? – возмутился было Алексей, но его оборвал Мишка Боровский,
– Разговорчики в строю! Приказы нашей королевы не обсуждаются.
– И то верно, давай, Лешка, рассказывай, – поддержала мужа Людмила Боровская.
Все притихли.
Только последняя электричка вдали прогудела своими стальными колесными парами по мосту через Оредеж: ду-ду, ду-ду…
– Ну, чего вам тут рассказывать то? – неуверенно начал Алексей, – я и не знаю, что вас вообще интересует?
– Подробности! – выкрикнул Снегирев и его девушка прыснула – не удержавшись.
– Смешливая тебе какая попалась на этот раз, – заметил Алексей.
– Ага, – подтвердил Боровский, – помните, как у Хармса, Лев Толстой очень любил детей, бывало придут к нему писатели, он посадит каждому на колени по ребенку и все следит, чтоб все писатели гладили их по головкам, только Тургеневу все не везло – то вшивого приведут, то кусачий попадется.
Девушка опять прыснула.
– Это хорошо, когда женщина юмор понимает, – сказал Гена.
– А что? Разве у нас с тобой в этом проблемы? – спросила Настя.
– У нас с тобой, родная, никаких проблем, – ответил Гена наклоняясь и целуя жену, – только что же Леша не рассказывает?
Алексей налил всем виски, поднялся с дивана, подал стаканы тем, кому было не дотянуться до столика.
– Ну, извольте слушать. Извольте, извольте!
Леша рассказывал долго.
Взошла луна.
В деревне все затихло и даже с шоссе не доносилось в ночи ни единого звука.
И можно было бы подумать, что все давно уже спят.
Но чья либо протянутая за сигаретами рука, чья либо чиркнувшая в полу-мраке зажигалка, выдавали…
Не спят.
Слушают…
Я из школы девственником вышел.
Время такое у нас целомудренное было тогда.
Это теперь детям в школах презервативы раздают, а тогда у нас даже самые отъявленные ловеласы и те все больше трепались, нежели действительно какую то реальную практику любовную имели…
Конечно, мечталось о своей девушке, хотелось женщину, но тогда даже с экономической точки зрения все эти любовные движения были обречены на единственный негативный результат. А мне жениться не хотелось. Я брака боялся, как таракан борной кислоты. Я всегда был уверен, что за свадьбой следует лишь нудная череда скучнейших обязанностей, заканчивающаяся старостью, пенсией и могилой. Даже тот знаменитый фильм одного из братьев Михалковых – Романс о влюбленных, он мне верной вешкой врезался в сознание, тем местом, что до свадьбы героя мир там был цветным, а после – стал черно-белым… Поэтому я всегда держал себя на самоконтроле. Не влюблялся. И уж в институте были у меня девушки, разумеется, но доводил я с ними отношения только до определенной черты, а там – стоп!
Выходило, что постоянной девушки не было у меня.
Встречался с ними месяц – другой, а как начинали привыкать друг к дружке – я убегал. Я вообще то кот по годовому гороскопу. Так что вел я себя всегда как кот – эскейпист. Кота ведь, если ему что-то не нравится, никакому хозяину не удержать на месте. Уйдет кот искать себе чего то более мягкого и теплого.
Многие девчонки хотели иметь меня насовсем.
Но ни у кого не получалось.
Не выходило.
И вот однажды, пошел я в филармонию.
Пошел вместо мамы, чтобы абонемент не пропадал.
Мама слезно просила, а я ей отказать никак не мог, хоть и относился к симфонической музыке более чем пренебрежительно. Но только до той поры так относился, покуда не увидал в оркестре одну девушку. Скрипачку. Она на третьем стуле позади первой скрипки сидела.
Я ее как увидал со своего пятого ряда, так и забыл сразу обо всем.
Ни одного концерта потом у этого оркестра не пропустил.
У мамы ее абонемент отобрал и еще себе других накупил…
Ходил в филармонию, как на работу.
Девушку эту караулил у дверей после каждого концерта. Но не решался подойти. Она то с подружками, то с каким то серьезным, который ее на машине увозил…
Наконец, решился я, да и вышла она почти что одна – с подружкой какой то неважнецкой. Я за ними – в метро. Догнал. Извинился, смутился, попытался что-то сказать…
Я ее проводил до ее дома на Чайковского…
Я до сих пор помню тот мой восторг, когда она дала мне свой телефонный номер.
