- Вот этого всегда приводи!
То есть меня: значит, понравился я ей.
Идем в весеннем рассвете. Спрашиваю корешка:
- Кто такая будет эта Валька?
- Это и есть главная Васькина женщина.
Все мы тогда знали, кто такой Васька. Отец и Учитель у нас был один, и сын Васька у Отца и Учителя тоже был один.
Короче, узнаю я Валькин телефон у друга моего - и на следующий же день к Вальке снова. И опять - веселье, аккордеон. Ну-с, далее пропускаю…
Но одну историю, которую она мне тогда рассказала (правда или нет, уж не знаю - дело пьяное), короче, вот эту самую историю, как я слыхал, так и перескажу.
Значит, Вальке слово.
"Васька любил меня одну. Все эти его актерки, пловчихи, певицы - тьфу! (Она сказала другое слово.) И что б ни случилось, с кем бы он ни был - все равно ко мне возвращался. Стучит посереди ночи:
- Открой! Открой! Арестую! Открой! Убью! Открой, миленькая лапочка! Открой, сука!
И ведь открывала! Кто был - тех выгоняла, а ему открывала, черту рыжему.
И вот как-то, году в сорок пятом, как раз кончалась война, - стук в дверь. Открываю: стоит летчик знакомый - назовем его Иван Петров. Красавец, герой, полковник. Говорит:
- Велено доставить тебя в Германию к хозяину.
- Когда собираться?
- Сейчас же.
И ведь вся заволновалась! Ах он, сволочь рыжая, а все ж таки муж. Потому что только его я мужем своим и считала. Но гляжу я на Петрова, а Петров - высокий, ладный, в орденах и все при нем. Я и говорю Петрову:
- Хрен с ним, пусть подождет рыжий, мы ведь с тобой, Петров, сколько не виделись?
- Да ведь нельзя: хозяин!
- Ничего, придумаешь что-нибудь.
И провели мы с Петровым вот такую ночь!
Утром собираюсь - и летим мы к рыжему. Подлетаем, кажется, к Кенигсбергу. И говорю я Петрову:
- Вань, тут Жорик Семенов служит…
- Точно так, эскадрилья теперь у него.
- Вань, - говорю я, - тыщу лет я не видела Жорика. Христом-Богом прошу, посади самолет!
- Да как же?..
- А ты придумай что-нибудь, а, Вань? Ведь Жорик - свой парень.
И Ванька тоже был свой парень. Связались мы по рации, сели у Жорика. Ну, провела я у Жорика вот такую ночь!
А на прощанье Жорик и спрашивает:
- Ты у своего часто бываешь?
- Ой, часто.
- Когда тебя твой назад отправляет, кто тебя сопровождает?
- Звено.
- Ясно, - говорит Жорик. - Тогда я даю тебе два звена.
Поднялись мы в воздух - два звена самолетов меня сопровождают. Подлетаем к Ваське. Рыжий мой, пьяный мой, выскочил из землянки:
- Что такое? Два звена?!
Ну, был он, как всегда: пьяная рожа! И оттого затрясся от страха: вдруг отец пожаловал?
Весь личный состав был выстроен на летном поле, когда мы приземлились. Ну, я открываю дверь, смотрю: стоит моя сволочь! Пьяница моя, а все ж таки - муж! Хоть плохонький, да свой!
Выхожу я на трап, а там внизу уже команду кричат:
- Смирна-а-а! Направо - равняйсь!
Тут Васька видит меня да как заорет радостно:
- Отставить построение! Это ж моя б… приехала!"
- Хочу еще! Еще раз рассказать об этой самой естественной, самой гражданской и, можно сказать, самой христианской любви - жены к мужу… - начал приятнейший женский голос.
ВТОРАЯ ИСТОРИЯ О ЛЮБВИ ЖЕНЫ К МУЖУ
Итак, жил-был художник Н. Не просто художник, а назовем его: ведущий художник Н., даже не так: руководящий художник Н.
Прославился он еще в тридцатые годы портретами славных стахановцев, изображениями наших великих строек.
Называл он себя тогда певцом рабочего класса, потомственным пролетарием, хотя злые языки утверждали, что происходил он из древнего дворянского рода и т. д., и т. п. На ушко даже рассказывали, что в двадцатых годах была у него некая тетка, чуть ли не бывшая фрейлина двора. Каковая воспитывала, одевала и обувала будущего пролетария. И рассказы сей тетки были исполнены интереснейших подробностей об амурных похождениях. Причем все с великими князьями, никак не меньше. К старости тетка пристрастилась к горячительным напиткам - и вот тогда язык ее окончательно развязался, и яркие подробности интимного быта кровавой династии вставали перед слушателями.
А к тому времени племянник уже сделал первые успехи на поприще. Но утихомирить тетку не было никакой возможности. И чтобы дело не приняло серьезного оборота, будущему певцу ударных строек пришлось принять меры.
Однажды к теткиному дому подкатила санитарная машина. Пьяненькую старушку вывели под белы руки и повезли в тот единственный дом, где даже в те годы можно было беспрепятственно рассказывать о своих амурах хоть с Александром Македонским.
В машине тетка вопила, проклинала племянника, доказывала, что она не сумасшедшая, призывала в свидетели многочисленных великих князей и Григория Распутина. А наш герой сидел рядом с психиатром и только молча и печально качал головой. Кстати, эта привычка молча, значительно, с некой печальной грустью покачивать головой - осталась у него на всю жизнь. И в сложные годы, когда часто требовалось говорить "да" или "нет", - он только грустно и значительно покачивал головой.
Вверх он двигался довольно быстро. В тридцатые годы, когда многие знаменитые художники покинули, так сказать, поприще (а в просторечии - сели), кто-то должен был прийти им на смену. Пришел он.
Именно тогда он открыл "правило жизни".
Каждую неделю он выдумывал нечто общественно полезное, точнее - совершенно бесполезное, но прикрытое полезными фразами. С этим он и направлялся в инстанции. И инстанции не смели не принять его ввиду полезных фраз. И он поднимался на "уровни", вступал в великие кабинеты, общался с глазу на глаз, устанавливал контакты. На любом мероприятии, отражавшемся в печати, была его фамилия. Он был всюду.
Так сформировалась его главная заповедь: "Всегда мелькать".
Он был остроумен и на высоких приемах всегда брал на себя роль шута. В этой роли ему прощались даже соленые шутки. Так однажды, во время некоего просмотра заграничного фильма, когда в кадре были только ноги голой женщины, пляшущей на столе, он удачно выкрикнул:
- Рамку!
За что был награжден тихим смехом Главного зрителя.
Был у него и смертельный враг, художник П., который так же, как он, рисовал домны и стахановцев и тоже считал себя рабочим певцом. В шестидесятых годах уже старый П. женился на молодой девушке со смешной фамилией Копна. П. ненавидел нашего героя и однажды буквально в лицо назвал его гофманским котом, которого гладят при всех режимах. Наш же герой только усмехнулся и ответил, что фраза малограмотна, и коли Гофман, то при чем тут режимы и какие это режимы? В завершение он сказал так:
- Ты мужик, П. Простой и злой. С твоим характером долго не протянешь. И умрешь ты один, без друзей, без детей - где-нибудь на копне, как и положено мужику!
Самое жуткое, что так и случилось. Причем точь-в-точь случилось. Видимо, наш герой действительно был гофманский кот-провидец.
В годы, о которых пойдет рассказ, кот сильно постарел, ему было за шестьдесят. У него была старая жена-ровесница и сын. Впрочем, о сыне потом. Жена его, происходившая из знаменитой семьи (фамильные бриллианты и проч.), была когда-то красива, а теперь стала просто мудра. Мудрая старая женщина, которая умеет прощать. Короче, вдвоем они составляли прекрасную и столь редкую в Союзе богатую буржуазную пару.
