Я сказала: но мы ведь видели, что она словно испарилась. Даже если бы мы ее только сбили, она должна была, выйдя к людям, позвонить в полицию и сообщить, что ее едва не погубил красный «фольксваген» с лыжами на крыше.
Ты выслушал меня, ты держал руль увереннее, чем когда мы ехали по другой дороге, но покачал головой: значит, по той или иной причине она не хотела идти в полицию. Откуда мы знаем, чем она занималась там в ночное время? Обычно в такое время суток в горах прогулок не совершают… за много километров от ближайшего дома или селения! Само собой, можно перейти через горы и в ночное время, в это время года по-настоящему темно и холодно еще не бывает. Но все равно для этого должна быть причина: допустим, ты выполняешь какое-то поручение или спасаешься от чего-то бегством.
Я слушала. Теперь мы обсуждали твои доводы. Я спросила: от чего, например, спасаются бегством?
Несколько минут ты вел машину, не отвечая. Мы оба говорили в совершенно чуждой нам манере. Этане был разговор старых приятелей. Мы больше не шутили и не улыбались, хотя и были подчеркнуто предупредительны и желали друг другу всего самого лучшего! Но сделать это лучшее для другого были не в силах.
«От кого или от чего спасаются бегством?» — снова спросила я.
Ты ответил: от водителя трейлера. Что-то случилось, и ей пришлось бежать в горы. Возможно, здешняя местность ей хорошо известна. Чтобы пройти пешком этот горный перевал, не нужно обладать особой выносливостью: две долины на западе и востоке плотно примыкают друг к другу, плечом к плечу. Только Эльдреваттнет разделяет их между собой.
Ты посмотрел на меня так, словно просил помочь в своих рассуждениях. Ты сказал: откуда нам знать, не спасалась ли эта женщина после какого-то преступления? Например, после убийства человека, который много лет зверски обращался с ней и который лежал теперь мертвым в кабине иностранного трейлера. В таком случае, как известно, в полицию не идут.
Эта мысль так тебе понравилась, что мне пришлось прикрыть рот рукой, чтобы ты не заметил, как я улыбнулась. Но ты заметил мой жест и добавил: это она водитель трейлера. Когда мы проезжали мимо, в кабине трейлера никого не было. Мы увидели, как этот «водитель» женского рода удаляется через горный перевал всего через несколько минут после этого; было прохладно, она накинула на плечи шаль. Она отвернулась от нас, так как не хотела, чтобы ее запомнили и потом узнали, потому что договорилась с водителем белого фургона о встрече подальше от больших дорог — в глуши. У озера они должны были встретиться и передать что-то ценное. Допустим, пару килограммов белого порошка или несколько купюр, или — почему бы и нет — купюры в обмен на порошок. Или, наконец, они должны были встретить более серьезный груз, который им собирались сбросить с самолета? В таком случае полицию не отыскивают. После того как тебя столкнул автомобиль, тебя может обуять мысль о мести, а если ты просто идешь вдоль дороги и тебя заметили, не так уж важно, где через неделю окажется эта машина. Мы, стало быть, поехали к леднику, спрятались там, где нет дорожных сообщений, например для трейлера, а она явилась за нами, чтобы наказать. Чтобы сыграть с нами шутку. «Отменная шутка, — подчеркнул ты, — есть множество способов лишить жизни человека. Если ты из породы изобретательных, есть множество способов навлечь на кого-либо пожизненную кару».
Вспомни свое письмо о том человеке, который будто бы пытался заколдовать супружескую пару, чтобы заставить ее развестись.
После тех твоих слов я прекращаю скрывать, что меня забавляют твоя изобретательность и фантазия. Я коснулась рукой твоего бедра, вероятно, тебе это понравилось; кажется, это был последний раз, когда мы выказали физическую нежность друг к другу. Я сказала: «Очнись, Стейн! Если она не получила серьезных увечий, зачем ей понадобилось там, наверху, в холодную ночь срывать с плеч свою красную шаль?»
Вряд ли ты веришь во все эти теории… Ты и сам признался, что всего лишь старался мыслить рационально. Но ведь главное в Брусничнице — не только то, что она точь-в-точь похожа на женщину, которую мы сбили, но и то, как она появилась в роще, когда мы были возле наперстянки — этих красных колокольчиков. Они как-то особенно разрослись, от них веяло такой силой. А ее внезапное исчезновение! Я принялась истолковывать случившееся со спиритуалистической точки зрения — когда мы ехали домой через Гуль и Несбюен и дальше через Крёдерен, Сокне, Хёнефосс и Сёмгихёгде, теперь ты внимательно прислушивался к моим словам; и это не была просто любезность. По-моему, ты пребывал в замешательстве. Я ничего не сказала об увезенной мной книге и о том, что, пока ты спал, целое утро читала ее перед нашим отъездом. А то, что мы нашли эту книгу всего за несколько часов до встречи с Брусничницей, не кажется тебе странным?
Меня вдруг осенило, что встречу с ней следует воспринимать как нечто знаменательное. Нам был дан знак, что мы в этом мире лишь проездом и что для наших душ существует прибежище и после него. Она улыбалась словно Мона Лиза: она была лукава и коварна! «Приходи!» Это ведение был великий дар. Даже сейчас я охотно приняла бы участие в этом триумфе вместе с тобой — это никогда не поздно.
Было и кое-что другое, о чем следовало бы призадуматься. Женщина с брусничной шалью не пребывала далее в плачевных обстоятельствах. Не снимает ли это с нас какую-то долю вины? Мы прервали земное существование этой женщины, жизнь ее бренного тела. Об этом, вероятно, странно думать, — но Брусничница всего лишь перешла в другое измерение. Не потому ли она и явилась нам? Она хотела вселить в нас бодрость духа! В тебя и в меня! «Ты — та, кем была я, а я — та, кем станешь ты». Не беспокойся, сказала она, ты станешь как я. Ты никогда не умрешь… И тебе она оставила утешительное сообщение: «Тебя следовало бы оштрафовать за превышение скорости, мальчик мой!» С ее точки зрения, наша вина ограничивается всего лишь нарушением правил дорожного движения. Такое может случиться с кем угодно. Стало быть, в случившемся нет ничего серьезного: наши тела — хрупкие и бренные, зато после существует более чистое и цельное существование, чем земное.
Мы вернулись домой и не имели больше права обсуждать случившееся. Однако потрясение жило в нас, и мы вспоминали о своей вине и позоре всякий раз, стоило лишь взглянуть друг на друга, всякий раз, когда вместе жарили глазунью, всякий раз, когда наливали друг другу чашку кофе или чая.
И все-таки я пришла к выводу, что вовсе не позор положил конец нашей совместной жизни. С позором мы бы справились, пошли бы вместе в полицию и во всем признались. Так просто, правда? Мы готовы были принять наказание и бесчестье, которое мы несли бы, поддерживая друг друга.
Ты ведь, конечно, помнишь, что мы сделали, прежде чем положить всему конец. Мы позвонили в полицию, правда анонимно, и спросили, не случилось ли ДТП на границе между двумя уездами в ту ночь, когда мы там проезжали. Мы добавили, что звонили потому, что, возможно, оказались свидетелями… В полиции записали время и координаты места и попросили позвонить попозже. Мы подождали два-три дня, потом позвонили снова, и нас заверили, что никакого ДТП в ту ночь в тех местах не было; дорога там прямая и хорошо обозримая.
Внезапно мы оказались перед фактом, что никаких следов того, что произошло, нет. Это само сделало земную сторону случившегося еще более мистической, а криминальную загадку не разрешило: нас было двое, и мы знали, что сбили женщину. Должно быть, убитой занялся кто-то другой, помимо властей и полиции. Мало-помалу я уверилась в том, что у нас состоялся контакт с духом женщины через несколько дней после ее смерти. В этом и заключалась глубокая пропасть между нами. Из того, что нам довелось испытать вместе, я делала совершенно другие выводы, нежели ты. Поэтому мы не могли больше оставаться вместе. Однажды я снова начала читать ту книгу по философии потустороннего, что взяла из бильярдной. Когда ты это увидел, я подумала, что ты швырнешь ее в меня. А потом я многое нашла и в Библии.
Восставший из мертвых Христос явился ученикам, по-моему, это было явление эфирного тела, похожего на то, что предстало перед нами. Мы беседовали об этом. Для меня было необходимостью верить в то, что Христос умер, а потом его мертвое тело воскресло. Таким образом, я не присоединяюсь к догматам церкви, не верю архаическим представлениям о могилах, которые разверзнутся в Судный день. Я верю в воскрешение духа. Как и апостол Павел, я верю, что после смерти нашей плоти воскреснет «плод духа»[92], но вовсе не в том виде, в каком мы существуем в физическом мире.
Я отыскала некий синтез между христианством и распространенной верой в то, что мы обладаем бессмертной душой. Хотя одной веры было мне недостаточно. Я видела женщину, которую мы погубили, точно так же, как апостолы видели Иисуса, «восставшего из гроба»[93]. Неужели ты не веришь, что Иисус являлся своим ученикам, дабы даровать им надежду и веру? Дабы сказать им вместе с апостолом Павлом: «Если благовествуем, что Христос восстал из мертвых, как может кто-либо среди вас сказать, что это не какое-то восстание из мертвых? Если мертвые не восстают, то Христос не воскрес тоже. Но если Христос не воскрес, то наше послание — ничто, а вера ваша бессмысленна (нелепа)»[94]. Я, у кого случались приступы ясновидения и кто так горевал перед тем, как мы, словно накладывая пластырь на рану, сели в тот раз в автомобиль и с лыжами на крыше отправились на Юстедальский ледник… я, которая никогда не насыщалась днями жизни своей, вдруг отыскала путь к примиряющей вере в жизнь вечную — после этой, земной.
