Хорса не стремился к утонченной жизни. Я вижу в нем нашего предка, предка римлян. То, что мы видим, должно стать нашим, мы должны это завоевать. И если мы чувствуем, что что-то можно узнать, мы стремимся это узнать. Хорса по натуре колонизатор, хотя жил он и задолго до того, как появились само это слово и выражаемое им понятие. Я вижу, как бедный Хорса лежит искалеченный на берегу, и думаю о бедных моих сыновьях, покоящихся где-то на севере, в германских лесах. Рим растет, из кожи вон лезет, но растет. Рим не может не расти. Все дальше и дальше, шире и шире, граница империи все удлиняется и удлиняется. И почему этому когда-то должен прийти конец? Покоренные народы могут бунтовать, но остановить нас никто не в состоянии. Я иногда пытаюсь представить время, когда весь изведанный мир станет римским, покорится благотворному правлению империи. Наступит римский мир. Восторжествуют римские законы и уложения, повсюду воцарится римская целесообразность. Мы заставляем цвести пустыни; ведь страны, которые мы завоевали, как будто очнулись от спячки. Нас ведет более мощная власть, нежели власть людская, показывает, куда направляться нашим легионам. И если еще находятся те, кто отваживается нас осуждать, то у меня ответ один: почему, если мы не обладаем качествами, необходимыми для того, чтобы заставить землю цвести, почему тогда каждый стремится стать гражданином Рима? Все и каждый, в пределах нашей империи и вне ее, жаждут стать свободными гражданами, подданными римского закона, римского мира. Ответьте, маловеры, сомневающиеся! И я вижу лежащего на песке израненного, изможденного Хорсу, искалеченного своей жаждой познать неизвестную страну, и думаю о нем как о римлянине. Он один из нас. Он наш.
* * *
Хорса лежал, беспомощный, как ребенок, закрыв лицо рукой, и, когда он смог говорить и другие захотели услышать, рассказал о чудесах другого берега. Разумеется, и эту землю, их собственную, скудной не назовешь. Могучие благородные деревья в ней растут, много птицы здесь, зверья всякого, много глаз сверкает из кустов. Но та земля, которой он не смог достичь, от которой грубо отбросил его жестокий штормовой ветер, новая земля, манила его больше, чем изведанная собственная.
Однако остальные члены экспедиции не склонны были долго слушать. Тут своих задач полно, других трудностей. Взять, к примеру, тело друга Хорсы. Его бросили в море, но море выкинуло труп обратно, чуть ли не к ногам Хорсы. Одна из женщин, потерявшая ребенка, принялась вещать, что море, мол, гневается, не приемлет, что мертвого надо закопать… Зарыли в песке. И Хорса лежал рядом и думал, что и сам вполне мог бы оказаться там, под все засыпающим песком. Другая женщина принесла ему пищу и воду, но все мужское население поголовно углубилось в осуждение ребятишек, приволокших с охоты труп животного и принявшихся жарить его на своем особом костре, вместо того чтобы внести свой вклад в общую добычу. Дети прыгали, орали, смеялись, дразнили взрослых, наслаждаясь своей независимостью. Хорса крикнул им, приказав присоединиться к общей трапезе, но на него не обратили внимания. На него вообще теперь никто не обращал внимания, но Хорса этого не понимал. Не дошло до его понимания и то, что всеобщая веселость и разброд в лагере вызваны именно отсутствием авторитетного вождя, которого все уважают или боятся. Да и не до этого ему было. Он корчился от боли, валялся по песку, ползал, пытаясь устроиться поудобнее.
Подобрав выброшенную морем деревянную загогулину, Хорса сделал попытку подняться на ноги. Народ обернулся. Физиономии оживили улыбки. Кривая деревяшка и кривая нога — забавно, ха-ха-ха. Люди переглядывались, от детского костра послышался взрыв смеха, малолетки извивались от хохота и показывали на него руками. Старшие юноши вели себя немногим лучше. Хорса попытался стать потверже, споткнулся, упал, вызвав новый взрыв веселья. Он попытался подняться — не получилось. Подошла женщина, принесшая ему еду, принялась помогать, но не справилась. Отошла. Хорса лежал, беспомощный, как раненый зверь. Он ощутил себя изгоем. Когда подбежали малолетки, окружили его, указывая на него руками и насмехаясь, он лежал, представляя себя невидимым. Ребятишки отошли прочь, углубились в лес. Взрослые парни обсуждали завтрашнюю охоту. Хорсу никто, казалось, не замечал. Ему пришлось отползти, чтобы справить нужду. Вернувшись, он заполз за длинную скалу, спрятавшись от всех. Ни у кого не нашлось к нему дела, никто с ним не разговаривал. Хорса не понимал, никак не понимал, что происходит. Ведь он всегда был здоров, силен, красив. Ему хотелось бы раствориться в воздухе.
Утром он проснулся от боли и жажды. Пополз к большой раковине с водой, но не смог ее пошевелить. Мало кто еще бодрствовал в лагере. Молодежь постарше уже отправилась на охоту, мальчики в лагере и не появлялись. Его заметили мамаши, возившиеся поодаль со своими детьми, но сделали вид, что не видят, не желая отвлекаться от детенышей. Наконец, видя, что он может опрокинуть раковину и разлить воду, одна из женщин подошла и дала Хорсе воды. Она была к нему добра, но он привык к большему. Чего ему не хватало и чего она ему не предложила? Уважения. Он привык к уважению.
Напившись, Хорса отвернулся к морю, уставился вдаль, где на стыке моря и неба сияла неясным призрачным светом открытая им страна, в которой его ждет все, чего он когда-либо желал — хотя даже когда он увидел ее, эту страну, где порхали по ветвям большие белые птицы мечты, он не смог понять и осмыслить, чего же именно он жаждал. Не отрывая взгляда от горизонта, Хорса заполз в тень, спрятался под скалой от палящего солнца, следил, как по мере движения солнца манящий берег изменяет цвет. Никто не предложил ему пищи, воды, помощи; никто к нему даже не подошел. А он так хотел рассказать всем о чудесном месте, которое видел своими глазами, которого почти достиг, в котором…
Если вы всю жизнь пользовались авторитетом, просто в силу своего характера, совершенно естественно, даже этого не сознавая, а потом вдруг его утратили, то трудно даже правильно сформулировать вопросы. Что он утратил? Что теперь в нем исчезло из того, в чем раньше нуждались другие? Хорса не выбирал свою судьбу лидера, объединителя многих враждующих групп. Но он сам выполнил эту работу, а не унаследовал от кого-то готовый результат. Не приходилось ему никогда и утверждать свой авторитет с боем. Да он и не сознавал, что обладает авторитетом. Почему сейчас его не слышат, когда он обращается к другим? Женщина, у которой он попросил воды и которая откликнулась на его просьбу, сидела неподалеку, когда он рассказывал о чудесной стране, которую видел своими глазами, воочию, перед тем как шторм унес его прочь, назад, на старую землю. Послушав Хорсу немного, женщина сказала, что лучше бы ему помалкивать о своих видениях, потому что народ поговаривает, что он с ума сошел, потому что он всем мешает. Обстановка здесь и без того сложная. Следует принимать решения, а кто на это способен? Казалось, женщина уверена, что никак не искалеченный Хорса, что теперь надо выбрать кого-то помоложе и поздоровее, чтобы командовал всеми. В то время как Хорса бормотал волшебные сказки о волшебной стране, происходили опасные события.
Молодые люди не обращали внимания на Хорсу, пытающегося ковылять на своей кривой деревяшке. Женщины вели себя не лучше. Детей у них было меньше, ибо некоторые умерли, а беременных совсем, почитай, не осталось. Они держались обособленной группой, в сторонке от мужчин, получая свою долю пищи. Мальчики иногда присоединялись к общей вечерней трапезе, но чаще всего их голоса доносились откуда-нибудь из леса. О подконтрольности их кому-либо не было даже и речи. Эти дети, не вошедшие еще в мужское тело, храбростью и умением не уступали мужчинам, которые не то побаивались, не то просто не желали связываться с подрастающим «отродьем расщелин».
Пользуясь междувластием, женщины попытались занять командные позиции, но парни заявили им, что они всего только глупые дыры, так что пусть они свои дыры лучше заткнут да помалкивают.
На свет вылез еще один новорожденный, и парни погнали женщин с их шумным отродьем подальше от общего лагеря.
Хорса не мог добиться внимания ни одного из взрослых парней, никто не хотел слушать его болтовню о неведомой стране, сияющей на горизонте в лучах дальнего заката золотом и перламутром под тяжелыми темными тучами.
Хорса оказался не нужен вообще никому.
Убогость вождя лишила бывших его людей духа единения. Он лежал в тени скалы и размышлял: почему же еще совсем недавно они ему подчинялись, почему он считался сильнее и лучше остальных? Почему все его слушали?
Кроме, конечно, малолеток. Эти уже давно ни к кому не прислушивались.
Мэйва, молодая женщина, проявившая к Хорсе доброту и предостерегшая его, рассказала ему, что малолетки нашли пещеру или даже систему пещер, куда и переселились окончательно. Разве он, Хорса, не заметил, что их в последнее время совсем не видно? Нет, Хорса ничего не заметил. Это его неприятно поразило. Боль отнимала слишком много внимания, требовала уважения к себе. Ставшая непослушной нога отвлекала силы и внимание. Он с трудом поднялся при помощи своей деревяшки и зашагал, точнее, потащился по песку.
