Но шли недели и месяцы, а результата все не было. Фабио побывал у врача, и анализ показал, что со сперматозоидами у него все в порядке. Вечером, обнимая Аличе, он очень осторожно сказал ей об этом. И сразу же добавил:
— Не беспокойся, ты ни в чем не виновата.
Она высвободилась из его объятий и ушла в другую комнату, успев удержать слезы. Этого было достаточно, чтобы Фабио возненавидел себя, потому что на самом деле он думал и даже более того — точно знал, что виновата его жена.
Аличе повела свою игру. Вела фиктивный учет дней, чертила графики в записной книжке, лежавшей у телефона, покупала прокладки, а потом выбрасывала их нетронутыми. В определенные дни она отталкивала Фабио, говоря, что нельзя.
Но его было трудно обмануть, потому что он тоже тайком вел учет. Щекотливый, прозрачный секрет Аличе стоял между ними, все более отдаляя их друг от друга. Всякий раз, когда Фабио заводил разговор о визите к врачу, о лечении или о причине проблемы, Аличе мрачнела, и становилось ясно, что вскоре она найдет очередной предлог для ссоры — какую-нибудь явную глупость. Постепенно трудности в отношениях сделали свое дело. Они перестали разговаривать, а главное — все реже и реже занимались сексом, который превратился в привычный, пятничный ритуал. Оба мылись по очереди до и после. Фабио выходил из ванной с блестевшим от воды лицом и в чистом белье, Аличе уже была в майке и вежливо спрашивала, может ли теперь пойти принять душ. Когда же она возвращалась оттуда, он уже спал или просто лежал с закрытыми глазами на боку, на своей половине постели.
В ту пятницу все происходило как обычно, по крайней мере поначалу. Аличе легла в постель уже после часа ночи, проведя почти весь вечер в фотолаборатории, которую Фабио оборудовал ей в кабинете в качестве подарка к третьей годовщине свадьбы. Он опустил журнал, который читал, и посмотрел на голые ноги жены, ступавшие по паркету. Аличе скользнула под простыню и прижалась к нему. Они совершили ставшие привычными действия, которые позволяли все упростить, и Фабио вошел в нее, помогая себе рукой.
Она не была уверена, что он действительно плачет, потому что отвернулась, не желая касаться мужа, но все же заметила что-то необычное в его движениях. Фабио действовал энергичнее, торопливее, чем обычно, а потом вдруг останавливался и, глотнув воздуха, возобновлял фрикции. Казалось, он разрывается между желанием войти как можно глубже и… столь же настойчивым желанием выйти не только из нее, но и из комнаты, из дома вообще. Дыхание у него было тяжелым, прерывистым.
Кончив, он тут же встал, прошел в ванную и заперся там, даже не зажигая света. В ванной он оставался дольше обычного.
Аличе подвинулась на середину кровати, где простыни были еще прохладные, и провела рукой по животу, в котором ничего не происходило. Впервые она подумала, что ей больше некого обвинять, что во всех своих ошибках виновата она одна.
Фабио вернулся и лег, повернувшись к ней спиной. Теперь настала ее очередь идти в ванную, но она не двинулась с места. Она чувствовала, что-то должно произойти, ощущение тревоги витало в воздухе.
Он молчал еще минуту, может, две, прежде чем заговорил.
— Али, — позвал он.
— Да?
Он еще помолчал и тихо произнес:
— Я больше так не могу…
От этих слов внутри у Аличе все сжалось, будто в нее вцепились хищные вьющиеся растения, внезапно проросшие из кровати. Она не ответила. Решила, пусть говорит.
— Я знаю, в чем дело, — продолжал Фабио; голос его звучал отчетливо, казалось, стены спальни отражают каждое слово, подобно эху. — Ты не хочешь, чтобы я касался этого, даже поговорить не хочешь. Но так…
Он снова замолчал.
Аличе лежала, широко открыв глаза, привыкшие к темноте. Она различала очертания мебели: шкаф, кресло, трюмо с зеркалом, которое ничего не отражало. Реальные, земные вещи — и в то же время чудовищно несуществующие.
Она представила спальню своих родителей и подумала, что все спальни на свете похожи одна на другую. Так чего же она боится — потерять Фабио или потерять эти вещи: шторы, картины, ковер, всю эту защищенность, старательно уложенную в ящики шкафа.
— Сегодня вечером ты с трудом съела небольшой кабачок, — снова заговорил Фабио.
— Я не хотела есть, — возразила она почти по привычке и подумала: ну вот, началось.
— Вчера то же самое. К мясу даже не притронулась. Нарезала на кусочки, а потом спрятала в салфетку. Ты в самом деле меня за идиота считаешь?
Аличе сжала простыню. Как она могла надеяться, что он ничего не заметит? Сотни, тысячи раз она проделывала подобное на глазах мужа. И ни разу не поинтересовалась тем, что он мог при этом подумать…
— Ты прекрасно знаешь, что я ела накануне и позавчера, — сказала она, сделав ударение на слове «ела».
— Объясни мне, как все это понимать? — повысил голос Фабио. — Скажи, что так отвращает тебя от еды?
Она вспомнила своего отца, который по-деревенски низко наклонял голову над тарелкой, когда ел суп, при этом он громко прихлебывал, всасывая в себя содержимое ложки, и чавкал, заедая суп хлебом. Она представила мужа, любившего поговорить с полным ртом, сидя за ужином напротив нее. Вспомнила карамель Виолы со всеми этими налипшими волосами и синтетическим привкусом клубники. Потом подумала о себе — представила себя обнаженной в большом зеркале в родительском доме: уродливый шрам превращал ее ногу в какой-то отделенный от туловища бесполезный кусок. Но все-таки это было ее тело, и она готова была защищать его любой ценой.
— Чего ты хочешь? Чтобы я стала объедаться? Чтобы испортила фигуру ради твоего ребенка? — спросила Аличе.
Она говорила так, будто ребенок уже существовал где-то во Вселенной. И нарочито подчеркнула слова «твоего ребенка».
— Да, я могу пройти курс лечения, если тебе так хочется. Могу принимать гормоны, лекарства, все эти гадости, необходимые для того, чтобы у тебя появился ребенок. Тогда ты перестанешь шпионить за мной?
— Дело не в этом, — возразил Фабио. К нему вдруг вернулась вся его раздражающая уверенность.
Аличе отодвинулась к краю постели, желая оказаться подальше от пугающего тела мужа. Он повернулся на спину. Глаза открыты, лицо напряжено — казалось, Фабио пытался увидеть что-то в темноте.
— Вот как — не в этом? — сказала Аличе. — А в чем?
— Ты должна понять, чем рискуешь, особенно в твоем положении.
«В твоем положении», — повторила Аличе про себя и невольно попыталась согнуть больное колено, чтобы доказать себе самой, что может владеть им, но колено едва шевельнулось.
— Бедный Фабио, — вздохнула она. — С твоей хромоногой женой и…
Она замолчала. Слово «хромоногая», больно кольнув, оборвало ее речь.
— В мозгу есть такая часть… — заговорил Фабио, не слушая ее, будто научное объяснение могло все упростить. — Насколько я помню, это гипоталамус, он контролирует жировую массу организма. Если показатели слишком понижаются, производство гонадотропина замедляется, механизм блокируется, и менструации прекращаются. Но это лишь первый симптом. Происходят и другие, более серьезные вещи. В костях уменьшается количество минералов, и начинается остеопороз. Кости ломаются, словно вафли.
Он говорил как врач, монотонно перечисляя причины и следствия, как будто достаточно знать название болезни, чтобы излечить от нее. Аличе подумала, что ее кости уже хрустнули однажды и что все это ее не интересует.
— Достаточно повысить этот показатель, как все придет в норму, — добавил Фабио. — Это медленный процесс, но у нас есть время.
Аличе приподнялась на локтях. Ей хотелось уйти, и немедленно.
— Фантастика! Видимо, ты уже давно готовился, — сказала она. — Выходит, все дело только в этом. Так просто…
Фабио сел в кровати, взял ее за руку, но она высвободилась. В темноте он все же посмотрел ей прямо в глаза.
— Теперь это касается уже не только тебя, — сказал он.
— А вот и нет, — ответила она, покачав головой. — Может, именно этого я и хочу, тебе не приходило в голову? Хочу услышать, как хрустят мои кости, хочу заблокировать механизм, как ты сказал.
Фабио с такой силой стукнул по матрасу, что Аличе вздрогнула.
— И что же ты собираешься делать? — ехидно поинтересовалась она.
Фабио тяжело дышал, стиснув зубы. От гнева у него напряглись мускулы.
— Ты просто-напросто эгоистка. Избалованная эгоистка!
Он откинулся на спину и отвернулся. Все предметы снова оказались на своих местах, но наступившая тишина казалась какой-то неопределенной.
Аличе уловила тихий звук, похожий на шелест старой кинопленки в проекторе…
Прислушалась, пытаясь понять, откуда он исходит…
Потом увидела, что смутное очертание Фабио слегка вздрагивает…
И услышала с трудом сдерживаемые рыдания, даже не услышала, а скорее ощутила через ритмичное дрожание матраса.
