Я улыбнулась.
Что-то уж очень зачастила ко мне секретарша.
Спустя два часа я пересела в другое место. Когда секретарша открыла дверь, она меня не увидела. Через ми-нугу оттуда вылетел мой чурка. И прямо на меня. На мой диктофончик. У него, к сожалению, не оказалось времени беседовать со мной, но послезавтра он был готов, даже с удовольствием.
* * *
Послезавтра выяснилось, что он вынужден был уехать и что с этим делом я могу обратиться в нижестоящую инстанцию. Я обратилась. Все в порядке. Жилплощадь была занята незаконно – как же, как же, управа сочувствовала несчастью этой семьи, но увы, квартир не было. Если бы были, им бы немедленно выделили. Само собой разумеется.
Злость отступила. Вместо нее появилась созидательная ярость.
В течение пяти дней я собирала материал. Я разузнала все о районе, квартирах, сотрудниках, чиновниках, их партнерах, узнала даже, сколько стоит кофе в буфете городской мэрии.
Пока я бегала, Тося исправно кормила кошек и даже несколько раз помыла посуду.
В этом районе я обнаружила четыре прекрасные стометровые пустующие квартиры – о стольких по крайней мере мне удалось узнать благодаря коллегам-газетчикам. Обычные люди о них не знали. Квартиры находились в ведении районной управы.
Я вежливо позвонила чурке, которого – само собой – не было на месте, и вежливо навела справки у секретарши о двух все еще пустующих квартирах. В течение трех минут она перезвонила, вежливо поинтересовалась, могу ли я поговорить с чинушей. Я могла. Он был предельно любезен, поинтересовался, нельзя ли решить вопрос полюбовно. Ни к чему вся эта шумиха.
По-моему, решить вопрос было можно. Например, если семья получила бы ордер на двухкомнатную квартиру. Чинуша быстро закончил разговор.
Благодаря приятельнице друга Гжесика, с которым они вместе были интернированы, я узнала, что в прошлом году управа выдала ордера на две квартиры. Один (на очень большую и хорошую) – некоей бездомной, к которой тут же вселился начальник одного из отделов управы, ушедший двумя годами раньше от своей жены к этой бездомной, с которой им приходилось снимать домик; во второй, не самой плохой восьмидесятиметровой квартире, проживала сейчас жена сына какого-то начальника, но под своей девичьей фамилией.
Я позвонила чурке. Его не было. Вежливо справилась у секретарши о бездомной искусительнице и о снохе. Не успела положить трубку – раздался звонок. Чинуша любезно приглашал меня на ленч, чтобы вместе обсудить некоторые детали дела, он от всей души желал пойти навстречу и той семье, и столь милой особе в моем лице. Уж коли те люди действительно в таком тяжелом положении – кто б мог подумать! – он ни в коем случае не допустил бы и так далее.
Ну да, само собой.
В четыре утра я закончила текст о семье с больным ребенком в крохотной квартире. О районной управе, начальнике, заведующих, снохе, метражах и деньгах. Шеф два раза звонил, пока я добиралась домой.
Текст, к сожалению, не подходил для нашего ежемесячного журнала. Я так и знала…
Он передал его в одну из центральных ежедневных газет, и материал пойдет завтра. Такого я никак не могла предположить!
* * *
Весна, все цветет, наши березы покрылись почками, а мне грустно. И шея болит. Скорее всего у меня деформация позвонков.
Сначала дегенераты-мужчины, потом позвонки. Мне все безразлично. Даже Голубой мне больше не напишет… Я никому не нужна.
Только что звонила Оля.
С Олей мы познакомились не очень давно. Этой зимой я пригласила Агнешку и Гжесика на картошку, запеченную с чесноком, базиликом и сыром. Все вкусное либо дает лишний вес, либо аморально – так говорила Мэрилин Монро. Так вот, на эту нездоровую пищу я их пригласила, а они позвонили за полчаса до прихода, чтобы спросить, могут ли взять с собой знакомых, которые к ним пришли. А то нет?! Конечно, я согласилась. Вилок и ножей хватит на всех, а каждое блюдо можно разделить на бесчисленное количество порций. Естественно, чем больше гостей, тем меньше порции, но какое это, в конце концов, имеет значение.
Увидев незнакомку, я охнула от восхищения. Мало того что она была хороша собой, так на ее плечи была еще наброшена умопомрачительной красоты шаль. Я тут же выплеснула весь свой восторг и в отношении гостьи, и ее шали. Женщина оказалась очень приятной в общении, шаль была из Флоренции, ее муж подыгрывал нам на гитаре, вечер удался, картошки все-таки не хватило. Завязавшееся тогда знакомство мы продолжили, потому что эта пара пришлась мне по душе.
А теперь они, в свою очередь, устраивали пикник у себя в саду. И приглашали меня. Я объяснила Оле, что у меня что-то вступило в шею. Как выражаются в таких случаях немцы, ведьма уселась на загривок. Не знаю, почему ведьме приглянулась именно я. Олин муж – немец. Могла бы остановить свой выбор на ней…
Пикник удался на славу – если бы не мои шейные позвонки, я бы чудесно провела время. Хотя надо признаться, расспросы о здоровье малость улучшили мое самочувствие. Однако ничто не могло утешить мою исстрадавшуюся душу, потому что нет ничего приятнее, чем жалость к себе самой.
– Я могу тебе как-нибудь помочь? – спрашивала Оля. – У нас есть отличный массажист. Чем бы тебя порадовать? Ты не такая, как всегда. Как ты себя будешь чувствовать, зависит только от тебя.
Эти слова крепко запали мне в душу, я вспоминаю их с тех пор, как только подворачивается случай. Особенно если ситуация безнадежная, как, например, тогда. Бррр. До меня ничего не доходило.
Когда я засобиралась домой, Оля сказала:
– Подожди минутку – в связи с моим днем рождения у меня есть подарок и для тебя.
Крикнула мужу, чтобы он меня не выпускал, и убежала.
Я услышала топот на лестнице, потом ее голос:
– Шатси, где ножницы?
Я стояла в дверях и думала о том, что ножницы у меня есть, но я, конечно, притворюсь обрадованной, если получу еще одни. Буду рада любому, самому неожиданному, подарку. Может, ей пришла охота подурачиться, отсечь меня от моей безысходности или что-то в этом роде?
Шатси искал ножницы, их собака выла, за ней завыли другие местные псы, гости пили водку, магнитофон хрипел среди ночной тишины, что «для танго нужны двое», а я стояла на пороге в ожидании ножниц.
Время шло. Мне было грустно, я была одинока, мне нездоровилось. И когда я решила, не сдержав обещания, исчезнуть в ночи, Оля сбежала по лестнице, а у нее в руке развевалась шаль. Вернее, не шаль, а ее половина.
Она улыбнулась так, словно увидела перед собой не меня.
– Держи, это тебе, она и так была слишком большой, я разрезала пополам, будем теперь обе носить и радоваться.
Я лишилась дара речи. Изумительная квадратная шаль из Флоренции превратилась в пару треугольных платков со слегка мохрящимися краями, но не утратила своей неописуемой красоты.
Оля лучезарно улыбалась:
– Только край надо подшить, на-ка! – И набросила платок на мою многострадальную шею.
Я вернулась домой. Половина шали как нельзя лучше вписалась в меня. Утром я проснулась и первое, что увидела, была та самая половина. Я подумала: то, как я себя чувствую, зависит только от меня. Подумала о том, что, возможно, не смогла бы разрезать свое любимое платье. И что, если кто-то это сделал для меня и помнил все эти месяцы мой тогдашний восторг, то, наверное, мир не такой гадкий и унылый, а шею мне все-таки удастся вылечить. А если я еще хоть раз стану такой беспросветной занудной, то пущу себе пулю в лоб.
Я повесила половинку платка над кроватью. Это будет мой талисман. Ибо мир, в котором происходят такие вещи, еще не стал окончательно серым, угрюмым и злым.
* * *
Фантастика. После моего репортажа полетел с должности глава управы, надо думать, это первый случай в нашей стране; мэр города направил в редакцию специальное письмо, в котором отметил… и так далее. Наш журнал поместил сообщение о предоставлении жилплощади той семье с ребенком – трехкомнатной квартиры из фондов другого района, где непорядочность чиновников вызвала негодование.
Мне звонили из других редакций, у них тоже была масса идей. А я радовалась тому, что живу в деревне и не обязана вникать ни в какие дела. Разве что…
Я не верила собственным глазам. Секретарь редакции переслала мне письмо. Оно пришло в журнал на мое имя. Не на редакцию. На нем было крупно написано: «Частное». От Голубого. Теперь все подумают, что у меня с ним роман. Вот всегда так. Дашь палец, отхватят всю руку! Обычное письмо, преспокойно лежало себе в почтовом ящике.
Пани Юдита!
Я не хотел Вас обидеть. Я очень рад той ошибке, она позволила мне узнать Вас с другой стороны. Понимаю, Вам, должно быть, очень неловко, поскольку это было сделано ненамеренно, но ведь не произошло ничего, что могло бы скомпрометировать Вас в моих глазах…
Не преувеличивай, Голубой, неужели ты думаешь, что меня волнует твое мнение, пусть даже на мой счет? Не важничай так, Голубенький. Не будь таким великодушным и столь изощренно коварным. Я догадываюсь, что ты на самом деле думаешь!
