Ознакомительная версия.
Гия сидел в «стекляшке» и, погруженный в задумчивость, ел сосиски с горошком.
— Он был у тебя, этот Цанин? — спросил Хрусталев.
Гия молча кивнул.
— Они мне шьют дело, — сказал Хрусталев. — Как будто бы я убил Паршина. Бред!
— Молчи. Ни на что ему не отвечай. Упрись и молчи.
Перед Таридзе стоял графинчик с водкой. Хрусталев плеснул себе на дно стакана, выпил.
— Ты понял меня? — спросил тихо Таридзе.
— Я понял.
— Они ничего не докажут. Тебя ведь там не было, в комнате Паршина.
— А если бы я даже был там? Так значит, я выбросил Костю в окно? Или как?
— Но все-таки лучше, что там тебя не было.
Ни есть, ни пить не хотелось. Он не притронулся даже к только что сваренному Гошей кофе и подумал, что можно сказаться больным и уйти. Но кто тогда будет снимать? Опять, что ли, Люся? Она наснимает! Марьяна должна позвонить ему вечером. Ведь он ей сказал: «Звони, буду ждать». Какая любовь теперь! Не до любви.
Счастливый от того, что Марьяну утвердили на роль Маруси, Мячин решил тут же убить и еще одного зайца. А именно — протолкнуть Санчу в качестве главного художника по костюмам. Он начал было опять расписывать Кривицкому, какой замечательный Санча художник, но Федор Андреич, уже сидящий в служебной машине для того, чтобы ехать обратно на дачу, строго-настрого запретил даже мечтать о том, чтобы заменить Ольгу Филипповну на никому не известного закройщика Пичугина.
— И думать не смей! — сказал Федор Андреич, жуя свежий бублик. — Не нужен мне здесь Сен-Лоран, понимаешь!
Мячин же, почти на сто процентов уверенный, что, сколько ни заплати Сен-Лорану, он все равно не станет проектировать костюмы к новому фильму Федора Андреича «Девушка и бригадир», уперся как бык. Просунул вихрастую голову в открытое окно машины и не давал Федору Андреичу уехать.
— Вы разницу видите? Видите разницу?
— Я разницу вижу. А думать не смей.
И все. Съел свой бублик и отбыл.
Мячин налетел в «стекляшке» на Люсю Полынину и сбивчиво поведал ей о том, что костюмы будут полным говном — опять эти косоворотки и бантики, — а лучший художник, прекрасный художник, которого он, Мячин, рекомендует, уже получил от ворот поворот. Люся Полынина выслушала не только с сочувствием, но даже с какой-то излишней горячностью.
— Да что ты! Да как это так! Разве можно! Такого художника ведь предлагаешь! А он ни в какую?
— А он ни в какую!
— Он Ольгу боится, — и Люся немного понизила голос. — И правильно делает. Но, знаешь, Егор, я тебе помогу. Тут есть один ход…
Но какой, не сказала и быстро ушла в своей серой ковбоечке.
Женщиной она была энергичной, свободного времени — хоть отбавляй. Никто ее, Люсю, ни дома не ждал, ни в парке на лавочке, ни у театра. Поэтому она села на электричку и в восемь вечера оказалась на даче Кривицких. На террасе горел оранжевый торшер, вокруг которого вились чернокрылые бабочки. Надя была в кухне, учила домработницу, как варить сгущенку.
— Следи, чтобы не взорвалось, — объясняла Надя. — Ты вот положила в кастрюлю баночку, зажгла огонь, а через час проверь. Как только банка вспучится, сразу выключай, а то взорвется.
Она внимательно посмотрела на банку в кипящей воде и улыбнулась всеми своими ямочками.
— А завтра я торт испеку со сгущенкой.
Люся, прослушавшая весь разговор на пороге, негромко покашляла в кулак.
— Ой, мамочки! Люся! — и Надя всплеснула руками. — Стоит и молчит! А я и не слышу? Вот радость! Приехала! Пойдем, я тебя накормлю!
— Надька, — Люся горько закусила губу. — Мне, кроме тебя, поделиться ведь не с кем…
Глаза Нади, ставшие ярко-синими после рождения дочери, вспыхнули, как прожекторы.
— Рассказывай, Люся! Влюбилась?
— Влюбилась. Башку потеряла!
— А он?
— Да что он? Мы с ним расстаемся. Все едут в деревню снимать, а его… Его не берут. Твой его не берет.
— А он — кто? Артист?
— По костюмам художник. Талантливый — жуть!
— Это как «не берет»?
— Ну, мы же работаем с Ольгой Филипповной! Ты знаешь ее, эту серую крысу…
— А ты меня знаешь! — ответила Надя.
Вскочила и косу свою перебросила на мощную спину. Ушла. Стало тихо. Потом где-то что-то как будто разбилось, и голос Кривицкого басом просил его извинить. А вскоре Кривицкий в красивой пижаме вошел на террасу и так изумился, увидев здесь Люсю, что та чуть не прыснула: хороший артист, а ведь переиграл!
— Понравился мне этот парень, Пичугин… — сказал режиссер, словно припоминая. — Возьмем-ка его костюмером. Что скажешь?
— По-моему, парень талантливый, Федя, — ответила Люся Полынина.
Утро, как это часто бывает в таких местах, как «Мосфильм», где собирается сразу слишком много творческих людей, началось со скандала. Кривицкий привел в костюмерную к Ольге Филипповне, женщине немолодой, одетой строго, как будто она была не художником, а народным депутатом, Александра Пичугина. Ольга Филипповна окинула закройщика в клетчатом шарфике поверх черной майки и белых зауженных брюках скептическим взглядом и сказала, что нужно срочно пойти в гладильную и выгладить четыре платья. Пичугин покорно пошел. Ольга Филипповна заметила, что под мышкой у него большая папка, и удивилась про себя. Однако смолчала. Ну, папка и папка. Через полчаса она лично зашла в гладильную проверить, что происходит с доверенными новичку платьями, и ахнула в голос. Пичугин показывал молодому артисту Руслану, только что утвержденному на роль Васи-гармониста, эскизы костюмов к фильму «Девушка и бригадир». Смотрели, голубчики, так увлеченно, что даже не сразу ее и заметили. Ольга Филипповна, перегнувшись через их дружелюбно сдвинутые одна к другой головы, коршуном выхватила из проклятой папки один из эскизов и полетела в кабинет к режиссеру.
— А вот полюбуйся-ка, Федор Андреич! — кричала она так, что стены дрожали. — Ты это вот видел? Вот эти эскизики? Которые мне на мою же картину принес твой закройщик! Ведь ты же сказал мне, что это — закройщик! Штаны подшивать! Теперь полюбуйся, какой он закройщик!
И прямо под нос Кривицкому подсунула костюм Васи-гармониста.
— Ведь это же что? Голливуд! Полюбуйся! Такие и «Голос Америки» слушают!
— Ну, Ольга Филипповна, Оля… Послушай… — Кривицкий схватил ее за руку. — Оля! Ну, что так кричать? Можно договориться…
— С кем договориться? Вот с этим стилягой? О чем ты хотел бы с ним договориться? С врагом нашей власти, с приспешником Запада?
— Ну, хватит вам, Ольга Филипповна! Хватит! — Кривицкий весь побагровел. — Эскизы я видел. Вчера! Неплохие!
— Что-о-о? Федор Андреич? Ты видел эскизы? Ты был, значит, в курсе… Ну, вы у меня запоете! Все хором!
Разгневанная Ольга Филипповна вылетела из кабинета главного режиссера и вихрем, вернее сказать, ураганом вернулась к себе, с треском хлопнула дверью. Через два часа Кривицкому позвонил директор «Мосфильма». Мячин, с которым Федор Андреич обсуждал подробности будущих съемок на природе, весь вспыхнул и разволновался.
— Это он, наверное, по поводу Маруси! Скажите ему, что Марусю нашли! Скажите, что лучше ее не бывает!
Кривицкий нахмурился, галстук поправил. Пошел.
— Семен Васильич, — начал он прямо с порога, — актрису нашли. Так что не беспокойтесь.
— Ты вот почитай лучше, Федор Андреич, — Пронин протянул ему мелко исписанный листок.
Кривицкий начал читать. Лицо его вытянулось. Закончив, он беспомощно развел руками и положил листок обратно на стол.
— С ума она, что ли, сошла, эта стерва? Да гнать ее в шею!
— С ума-то она не сошла. Это точно. — Пронин вытер платком потный лоб. — Ведь что она пишет? Врага ты привел! Вернее сказать, двух врагов. Сперва вон стажера, сегодня художника… Стажер, пишет, под голливудскую дудку плясать собирается, ну а художник… Художник, вообще, человек «не советский» и слушает «Голос Америки». Так что теперь, Федор? Партком собирать?
— Я вам говорю: гнать ее, эту стерву! Другие сейчас времена! — Кривицкий вдруг начал развязывать галстук. — Жарища какая, а я вот в костюме… Работать с ней больше не буду, хоть режьте!
Пронин внимательно посмотрел на него. В глазах его мелькнуло какое-то важное соображение, которым он, однако, не стал делиться.
— Ну, ладно, иди. Я предупредил тебя, меры я принял. Ты, значит, считаешь, что это донос? Учти, что она посадила двоих. Вернее сказать, одного посадила, другого из партии выгнали. А пленки, естественно, сразу сожгли. Другие сейчас времена, говоришь? Не знаю, не знаю. Отнюдь не уверен… «По собственному» пусть уходит. Вот так.
После обеда Ольга Филипповна исчезла. Исчезли и все фотографии мужа, полковника с очень уверенным взглядом, и сына, и дочери, тоже не из робких. Особенно дочери, прямо сидящей под общеизвестным портретом Дзержинского.
Ознакомительная версия.