Ознакомительная версия.
Нежно мелькали, бились над свечами язычки огней, тоненько тянул свои причитания ветер, все притихли, поневоле разглядывая друг друга, друг к другу приглядываясь, словно пытаясь догадаться о чем-то тайном, что до сего вечера было тщательно скрываемо, а теперь вот, сегодня, неожиданные костюмы и мерцающий свет свечей открыли и разоблачили эти маленькие и большие, смешные и трагические, отвратительные и унылые тайны.
Я зачарованно глядела на застылый рыцарский двор, на застолье придворных.
Именно таким оно представлялось мне все эти месяцы. Именно эти горящие в канделябрах свечи, эти костюмы, эту глубокую тьму по углам зала представляла я каждый четверг под завывание ветра. Правда, сейчас все носило явно выраженный бутафорский характер, но если уж разобраться: разве наше воображение – не есть бутафория в чистом виде?
Да, на столе стояли не деликатесы из лебедя и павлина и не зажаренный целиком дикий кабан, но на роскошном блюде возлежала самая настоящая аппетитная индюшка, на румяную корочку которой устремили изголодавшиеся взгляды разряженные придворные, челядь славного рыцаря Альфонсо…
Но позвольте, где же он сам? Где трепетная благородная дама Брурия, где шут Люсио, так кропотливо нашивавший вчера на свой разноцветный колпак дополнительные бубенцы?
Я вдруг шкурой почувствовала напряжение, тревогу в зале. Похоже, могущественный главный сценарист собрался преподать мне урок развития действия.
– Ты сочиняла памфлет? – словно спрашивал он, горько ухмыляясь. – Сейчас ты увидишь, как одна-единственная реплика превращает памфлет в кровавую драму.
Отилия сноровисто разделала индюшку и стала раскладывать куски по тарелкам. Пока Давид и Шимон разливали вино, Ави пытался прочесть что-то в листках, которые он все время вертел и перелистывал.
Наступило странное замешательство, как будто никто не знал – что делать с тарелкой, полной еды.
– Ну! – воскликнула Отилия. – Или мы ее холодной станем есть?
Все по-прежнему молчали в колеблющемся свете свечей.
– Нет, скажите мне, что это за причуда, – продолжала она, – что мы, празднуя свой народный праздник, должны сидеть в гойских костюмах и ждать еще каких-то идиотств. Начинайте есть, хеврэ, ну!
– К черту! – вдруг проговорил мрачно Шимон. – Хватит с меня! Я включаю свет.
Но его остановили, опасаясь непредсказуемой ярости Альфонсо.
– Ешьте, ешьте, – приговаривал Ави. – Выпьем за праздник. Сказано же – все по… – он достал листки, разложил на столе, возле тарелки: – Вот: все по сценарию. Вот: «Двор пирует. Придворные услаж…» Шимон, а ну, я без очков – что это тут написано?
– «Услаждают», – мрачно прочел Шимон.
– Да, «услаждают свое сердце едой, напитками и весельем».
– Хорошенькое веселье, – заметила Отилия. – Ешьте, хеврэ, индюшку, она, по крайней мере, настоящая!
– Давайте, пока хозяина нет, мы не по сценарию – выпьем за праздник, – вздохнув, проговорил Ави, – как сказано у нас в ТАНАХе: «Дайте вина огорченному душой! И пусть он выпьет и забудет о своих страданиях, и не вспомнит о своей бедности!..»
Булькнуло вино в наклоненной бутылке.
– Но, Ави, в другом месте у нас в ТАНАХе сказано: «Вино глумливо!», – возразил Шимон.
– Что я в них люблю, – громко через стол сказала мне по-русски Таисья, – дураки дураками, но какой прочный библейский фундамент!
– Отличная индюшка, Отилия! – затянули все с набитыми ртами.
Я тоже уплетала жареное мясо за обе щеки. Головная боль к тому времени почти совсем прошла, значит, вскоре должен был начаться дождь. Свою бутафорскую лютню я положила на колени, но от неловкого моего движения она соскользнула на пол, издав протяжное дребезжание, удивительно созвучное обстановке. Я наклонилась за лютней и провела пальцами по струнам. Звук получился странный, но оригинальный, не струнный, а скорее, волыночный: глухая волынка с короткими дребезжащими вздохами.
– Сейчас я стану услаждать весельем ваши сердца! – неожиданно для себя самой воскликнула я. И стала перебирать эти струны в самых непреднамеренных комбинациях. Дикая, заунывная, неуловимо средневековая музыка заполнила зал: бряканье, всхлипы, стоны…
Люди за столом притихли, пугливые тени шарахались вдоль стен в такт мельтешению огоньков на столе. Язычки огней вились над канделябрами, тянулись тонкими багровыми лезвиями вверх, валились набок, колыхались, и так же нервно, прерывисто вздыхали по углам призраки, шелестели подолами теней. Пели голоса на балконе, навевая на сидящих унылую задумчивость и тревогу… Лица вокруг преобразились из-за черных теней под глазами, беглых оранжевых бликов, румянивших щеки.
И в этот миг звук рога надсадно прорезал просторы замка, как будто великан вдали долго и трубно прочищает нос.
Все вздрогнули, а Давид и Отилия даже вскочили с мест. А я так просто на секунду предположила совершенно явственно, что опущен подвесной мост и сеньор возвращается в замок с охоты на кабана.
(Собственно, звук рога сопровождает евреев по всей их истории. На богослужении в Новый год и в Судный день в синагогах трубят в шофар. Так что раздобыть рог в нашем, например, городке с его двадцатью двумя синагогами не представляет никакой сложности.)
Из лобби Матнаса распахнулась дверь, и – торжествующий, в бутафорских латах, верхом на осле, одолженном из живого уголка, – в зал торжественно въехал рыцарь Альфонсо. На нем был пластинчатый готический доспех, а на голове – шлем «басинет», или, как их называли в Германии, – «собачья морда».
В одной руке он держал большой норманнский щит, в другой – меч с массивным набалдашником на рукояти. Он довольно ловко сидел на осле, животном, впрочем, на редкость смирном и бывалом – по праздникам и выходным тот перевозил на себе за день целую толпу горожан.
Публика онемела. Шоковая тишина шелестела в зале, шевелились язычки огней, шепотом чертыхнулась Отилия.
(На этот раз рыцарь Альфонсо Человечный перешел некую культурную границу. Евреи всегда тщательно отделяли в быту существование человека от существования животных. Даже сегодня содержание в квартире такого близкого человеку, такого одухотворенного существа, как собака, среди израильтян встречается куда реже, чем среди нашего брата, «выходца». Въехать на осле – пусть даже во время карнавала, то есть всякого и во всем дурачества, – в зал, где сидят и празднуют пуримскую трапезу люди, – было вопиющим нарушением правил приличия, это было типичной, как сказала бы Отилия, «гойской выходкой», которая шокировала всех.)
– Да, – сказала мне Таисья по-русски, ее прекрасные половецкие глаза горели восторгом, – вот этого костюма он еще не демонстрировал.
Она кивком обвела сидящих за столом: кто с индюшачьей ногой в руке, кто с огурцом на поднятой вилке, кто с бокалом вина… И все, перестав жевать, молча уставились на директора.
Это был не директор, привычный и надоевший всем крикун-начальник; это был не вздорный фантазер, бездеятельный, кипучий и бездушный; это был не хорошенький манекенщик, которого зачем-то природа наградила великолепным сложением и открытой всем вокруг лучезарной улыбкой.
Это был рыцарь Альфонсо Человечный: его суровый чеканный профиль, широкие плечи, длинные руки с сильными кистями и вся суховатая поджарая фигура словно созданы были для этого, единственно подходящего ему одеяния. Как хрустальная туфелька пришлась впору изящной ножке Золушки, так взятый напрокат театральный готический доспех тютелька в тютельку пришелся директору Матнаса.
– Эй, вассалы, челядь моя! – весело проорал рыцарь Альфонсо. – Почему не приветствуете своего господина?! Герой Испании Сид Кампеадор въезжает в замок на своей славной кобылке Бабьеке! Ави, черт возьми, ты так и не прочел сценарий, бездарь?!
Ави вскочил, размахивая листками, засуетился, достал очки…
– Ладно, садись! – велел господин, слез с осла, привязал его к трубе кондиционера и, как был – в боевых доспехах, лишь только сняв шлем, – сел к столу.
Его придворные растерянно оглядывались на смиренно стоявшего в сторонке животного, по серым бокам и байковому брюху которого скользили желтые блики свечей.
– Трапеза продолжается! – воскликнул рыцарь.
– Альфонсо, ей-богу, давай я включу свет, – попросил Шимон.
– Трапеза продолжается! – повысил голос сеньор. – Шимон, сядь, болван, и не порть мне карнавал. Почему вы не умеете самозабвенно веселиться, идиоты? Благородная дама Отилия, не хочешь ли усладить мою душу беседой о поэзии?
– Чего это? – испугалась Отилия. – Альфонсо, ты попробуй индюшку.
Тут Ави встрял со своими бумажками:
– Альфонсо, тут написано: «Услаждает душу рыцаря беседой благородная дама Брурия…» А Брурия…
– Брурия больна! – оборвал его рыцарь. – А вы, придурки, не могли найти замену? Господи, с вами только спектакли разыгрывать…
Он сам налил себе вина, положил на тарелку еды. Видно было, что ему крайне неловко двигаться в этом одеянии. Он был раздражен, встревожен и, по-видимому, только какие-то, им самим для себя установленные правила приличия заставляли его доигрывать сегодняшний спектакль до конца.
Ознакомительная версия.
