Гостья долго смотрит на меня. Интересно, что она ответит?
— И все? — В ее голосе слышится разочарование. Она снова прищуривается. — И твои родители не возражают, что Настя торчит здесь в такое время?
— Ничуть. — В принципе, это не ложь. В принципе.
— Где Настя? — приветствует меня мистер Лейтон, как только я прихожу к ним на ужин. Миссис Лейтон, услышав его вопрос, секундой позже появляется из-за угла. Музыка уже играет, и я сразу понимаю, что это выбор Сары. Я предпочел бы слушать визг циркулярной пилы, но здесь не принято критиковать музыкальный вкус того, кто отвечает за музыку для застолья на той или иной неделе.
— Настя не придет? — спрашивает миссис Лейтон, забирая у меня торт. Судя по ее тону, она искренне разочарована. — А это откуда?
— Тетя ее завезла сегодня после обеда. Сказала, что Настя просила передать вам.
— Какая милая девочка! — восклицает миссис Лейтон, унося торт на кухню. Не знаю, найдется ли на свете еще один человек, который назвал бы Настю милой девочкой. Может, мама Дрю видит в ней то, что скрыто от всех остальных?
Сегодня за столом нас всего пять человек, как это не раз бывало в прошлом, когда я ужинал здесь по воскресеньям. О Насте мы не говорим, пока не наступает время десерта и на стол не приносят торт.
— Чокнутая она, — говорит Сара, довольная тем, что наконец-то у нее появилась возможность позлословить о Насте в ее отсутствие. И смотрит на меня, когда произносит это. Я отвожу взгляд, потому что Сара меня бесит.
— Сара, не всем живется так легко, как тебе. У некоторых есть проблемы, и ты должна научиться сопереживать, а не осуждать. — Миссис Лейтон пронзает дочь суровым взглядом, которым она постоянно приструнивает нас троих, — четверых, если учесть мистера Лейтона.
— Поэтому вы ее приглашаете? — Проклятье. Интересно, голос у меня такой раздраженный, как мне кажется?
— Нет. Нам она действительно очень нравится. — Миссис Лейтон удивлена моим вопросом. Ответ ее непритворно искренний, но именно эта искренность и бесит меня. Прежде чем я успеваю ответить, Сара открывает свой стервозный рот, спасая меня от самого себя, пусть всего лишь на мгновение.
— За всех не говори.
— Заткнись, Сара, — одергивает сестру Дрю фразой, которая, должно быть, слетает с его языка по сто раз на день.
— Дрю! — Миссис Лейтон кладет вилку на стол рядом с тарелкой, но ей явно хочется стукнуть этой вилкой по столу.
— Что? Саре позволено быть стервой, а я не вправе заткнуть ей рот? — Дрю встает, отодвигает свой стул от стола.
— Сядь, Дрю. — В нарочито спокойном голосе его матери слышится угроза, и он садится, готовясь понести заслуженное наказание. Однако я еще не все сказал.
— Как она может вам нравиться? Вы ведь ее совсем не знаете. — Зря я лезу на рожон. Знаю, что зря, но не могу это стерпеть. Говорят о ней как о некой диковинке или о собачке. Видите, какая это травмированная заблудшая девочка, да еще немая? А мы приняли ее в свою семью. Вот какие мы добренькие и отзывчивые! Мне это претит, и я не хочу, чтобы нечто подобное исходило от мамы Дрю.
— Трудно получить полное представление о человеке, который не может говорить, — сочувственным тоном произносит она.
Не говорит, молча поправляю я ее. Может, но не хочет. Это я точно знаю.
Внимание миссис Лейтон приковано ко мне. Она пытается объяснить это не только мне, но и себе. Хочет убедить меня, но зря старается. Я и так знаю. Ответ: нельзя. Понять такого человека нельзя, по крайней мере, Настю, потому что она ничего не показывает, а то, что показывает, — это ненастоящее. Вот со мной она общается, но даже я ее не знаю.
— Тогда зачем говорить, что она вам нравится? — Я уже не сержусь — просто хочу знать.
— Видно, что она хорошая девочка. Воспитанная. Никогда не приходит к нам на ужин с пустыми руками. — Раз воспитанная, значит, хорошая, что ли? Но я держу язык за зубами, потому что одно дело — злиться на Сару, другое — на ее маму. Не припомню, чтобы прежде я злился на нее за что-то. Хреновое чувство. Сам не знаю, откуда оно взялось. — У нее явно что-то случилось, и мы не вправе судить…
— И что из того? То есть вы приглашаете ее, потому что вам ее жалко, или она вам нужна, чтобы преподать урок Саре, научить ее порядочности? — Мне пришлось перебить миссис Лейтон. Все шло к тому, что сейчас она приступит к психоанализу, а этого я не хотел допустить. Не хотел это слышать. Это все равно что самого себя подвергнуть психоанализу, позволить им вспороть меня, раскритиковать каждое мое действие, каждый поступок, каждое побуждение, дать им почувствовать свое превосходство, порадоваться собственному здравомыслию. Я не хочу, чтобы Насте перемывали косточки в ее отсутствие. Конечно, при этом, по сути, я собственноручно вспорол себя, помог им, выложил свои чувства на обеденный стол, чтобы они в них копались.
— Джош. — Она многое вкладывает в это слово. Протест, укор, вопрос, жалость. Все смотрят на меня. Я их не осуждаю. Сам напросился, повел себя, как тупица, не смог удержать рот на замке. Это был даже не выплеск эмоций. Я ни разу не повысил голос. Не думаю, что мой тон изменился. Тем не менее таким они меня еще не видели. Это все равно что Джош Беннетт, которого они знают, вдруг взял и вытатуировал имя Насти на своей груди. Дурь полнейшая, идиотизм и стыдоба.
— Прости, — продолжает миссис Лейтон. Я понимаю, что теперь она думает, будто я обманываю себя. Но я не из тех, кто тащит домой бездомных собачонок. Я не пытаюсь никого спасти.
— Она вам не клоун, — резко говорю я, ибо мне не нужны извинения миссис Лейтон. Она не обязана передо мной извиняться. Мне следовало прекратить спор, пока я был на коне. Вот это был бы разумный шаг, а я сегодня туплю.
— Одевается она, как клоун. — Саре явно тоже сообразительности не хватает.
— А мне нравится, как она одевается. — Трудно сказать, чего добивается Дрю: то ли пытается предотвратить грядущий спор, напоминая нам, какой он идиот, то ли он и в самом деле идиот.
— Конечно! Удобно раздевать! — парирует его сестра.
— В чем твоя проблема, Сара? — спрашиваю я.
— А твоя в чем? Родителей моих ругаешь за то, что они хорошо к ней относятся, меня — за то, что плохо. Это у тебя проблема. — Сара без труда повышает голос. Самое противное, что она права. Проблема у меня, и я даже не знаю, что это за проблема.
Сам не понимаю, как случилось, что наша застольная беседа вылилась в перепалку, но мне кажется, в этом я виноват. Держал бы рот на замке, наблюдая, как они мило играют в игру «Разгадайте Солнышко», и дело с концом. А я зачем-то в бутылку полез.
Миссис Лейтон удается прижать меня к стенке, когда я уже у своего грузовика и собираюсь уезжать. Господи, ну почему она не оставит меня в покое, как все остальные?! Но, судя по всему, нравится мне это или нет, она не даст мне уехать, пока я не отвечу на интересующие ее вопросы.
— Кто из вас встречается с этой девочкой?
— Думаю, никто. — Может быть, Дрю, но вряд ли. Во всяком случае, слово «встречается» было бы не самым подходящим определением для их отношений, но об этом я думать не хочу. — Дрю, наверно.
— Сомневаюсь. — Она многозначительно смотрит на меня.
— Тогда зачем спрашиваете?
— Джош. — Господи, когда она перестанет обращаться ко мне таким тоном?! Мягким, осторожным, как будто облизывает разбитое стекло. — Посмотри, как она одевается, как замазывает свое лицо, не разговаривает. Может, она и немая, но ведь все в ней взывает о помощи.
У меня такое чувство, будто я смотрю одну из серий «Больницы»[8].
— Тогда почему ей никто не поможет?
— Может быть, потому, что никто не знает как. Иногда проще сделать вид, что все нормально, чем признать, что все ненормально, но ты не в силах ничего изменить. — Может, на самом деле она ведет речь обо мне, думая, что я не понимаю ее тонких намеков?
— Зачем вы мне это говорите? Скажите это Дрю.
— Ему все равно.
В ее голосе звучит укоризна, и я отвечаю на ее упрек:
— Мне тоже.
НастяЯ ненавижу свою левую руку. Ненавижу смотреть на нее. Ненавижу, когда она спотыкается и дрожит, напоминая, что я лишилась своей индивидуальности. Но я все равно смотрю на нее; ибо она также напоминает мне, что я намерена убить парня, который отнял у меня все. Я убью парня, который убил меня. И убивать его я буду левой рукой.
В четверг по пути на первый урок меня нагоняет Клэй Уитакер — растрепанный, всклокоченный, ну точно беглец с острова Отверженных мальчишек. Альбом, закрытый, как всегда, под мышкой, словно приклеенный. Мне хотелось бы посмотреть, что в этом альбоме. Интересно, сколько альбомов он уже изрисовал, быстро он их заполняет? Это явно не один и тот же альбом все время. Может быть, у него столько же изрисованных альбомов, сколько у меня исписанных черно-белых толстых тетрадей. Наверно, шкаф Клэя забит ими от пола до потолка, и, готова поспорить, если их пролистать, ни один рисунок там не повторяется. Не то что в моих тетрадях. Его альбомы рисунков, наверно, сродни фотоальбомам. Листая их, он может точно вспомнить, где находился в своем воображении, когда работал над тем или иным рисунком. У меня все не так. Листая свои тетради, читая то, что в них написано, я не могу сказать, что происходило в моей жизни, в моей душе в то или иное время. Я могу сказать лишь то, что происходило в один конкретный день, в тот самый день, который я якобы не помню.
