Эди думал, что он не переживет унижения. И он был дико зол на тренера за то, что тот поставил его, новичка, в первый раз пришедшего на тренировку, бороться с Борисом, старше его на пять лет и имеющим второй разряд, в то время как Эди еще предстоял долгий путь даже до третьего.
Эди бы никогда не вернулся в этот мир кожаных матов, пронзительного запаха мужского пота, в мир атлетов в разноцветных борцовках, если бы не тот же Борис. После тренировки, подойдя к Эди у выхода из Дома культуры строителей, коротко остриженный и тощий, Борька спросил его дружественно, что резко контрастировало с безжалостным Борькой, только что ломавшим ему шею своими железными захватами:
— Тебя Эдом зовут?
— Да, — мрачно подтвердил Эди-бэби.
— Ты не расстраивайся, Эд, — сказал Борис. — У нашего Арсения своя тактика. Он всегда ставит новичка с опытным борцом, и, если новичок приходит на следующее занятие, значит, у него есть сила воли и он будет хорошим борцом. Большинство ребят не появляются на следующей тренировке. Но ты, конечно, придешь в следующий раз?
Эди-бэби уже решил, что никогда больше не появится в борцовской секции Дома культуры строителей, никогда больше не позволит подвергнуть себя унижению, но ему стало стыдно перед этим парнем-сталеваром, и он пришел. И не пожалел, потому что на второй тренировке Арсений вначале показал новичкам несколько несложных приемов, а потом разбил ребят на пары, причем новичков поставил с новичками, и они поборолись. В схватке с хулиганистым тюренцем Витькой Ефименко Эди-бэби получил свой первый борцовский триумф, Эди оказался очень цепким, как выразился тренер, и получил победу.
Борька Чурилов странный парень. Таких на Салтовке больше нет. И на Тюренке нет. Сестра Борьки живет на Журавлевке, Борька со своей старушкой матерью живет на Салтовке.
Почему Борька странный? Потому что его нельзя отнести ни к какой категории. Борька, безусловно, не шпана, и хотя Борька работает на одном и том же заводе «Серп и Молот» сталеваром уже несколько лет, однако и нормальным пролетарием Борьку не назовешь. Разве будет нормальный пролетарий всю свою зарплату тратить на книги? Да у них хорошо если несколько книг есть в доме. А у Борьки вся длинная и узкая, как трамвай, комната забита книгами. Скоро за книгами будет невозможно найти в комнате худого Борьку и его насмешливую, тоже худую старушку мать.
Почему еще Борька странный? Ну, например, Борька не пьет, как другие ребята. Хотя Эди-бэби и пьет сам, но он уважает Борьку за то, что он не пьет. Не хочет — не пьет, что, в самом деле, он обязан пить, что ли?
Отца у Борьки нет. Эди-бэби даже не знает, погиб ли Борькин отец на фронте или что другое приключилось с Борькиным отцом, Борька не рассказывает о своем отце, это его дело. Единственное, что знает Эди об Иване Чурилове, что он, как и Борька, был рабочим. Борькина мать верит в Бога. Но в отличие от других верующих в Бога, которых Эди-бэби привелось встретить в его жизни, Борькина мать верит в Бога весело. В самом солнечном углу их комнаты-трамвая Борькина мать держит портрет Бога, называемый «икона». К Борькиной матери порой приходит агитатор, убеждая ее снять икону, но Борькина мать только смеется. Борька же, хотя сам и не верит в Бога, очень злится, что агитатор пристает к его матери, и даже обещал спустить агитатора с лестницы, если он не прекратит ходить в его отсутствие к матери.
Борька говорит, что он потомственный рабочий и что в гробу он видел агитатора. Борька очень любит свою старую и насмешливую мать, и они прекрасно живут вместе, хотя салтовские сплетницы и сплетники считают, что Борька и его мать ненормальные, что, может быть, они даже сектанты. Сплетники говорят, что это ненормально, когда взрослый парень, такой, как Борька, живет со старухой матерью, не пьет, не курит, не ругается, не ходит на танцы и не интересуется девушками. Поэтому он, должно быть, сектант.
«Идиоты! — думает Эди. — Если человек не такой, как все, салтовское общество, все эти тети Маруси и дяди Саши, тотчас объявляют его или сумасшедшим, или сектантом». Но Эди знает, что Борька не сектант — он йог, у него совсем нет живота, он умеет втягивать живот до позвоночника. Борька — йог, Эди читал о йогах.
Эди-бэби перескакивает от Борьки к своей собственной личности. Покончив с брюками, он достает из большой сетки, вывешенной в форточку, на ноябрьский прохладный воздух, — салтовский «холодильник» образца 1958 года — салат «оливье» в банке и, не утруждая себя тарелкой, начинает есть салат прямо из банки, так быстрее. И его, Эди, как сказала ему Ася, все считают ненормальным. «Все» — это не Кадик, и не Ася, и уж не Борька Чурилов, но даже Саня Красный считает. «Почему?» — размышляет Эди.
Ну, во-первых, он пишет стихи, и Саня Красный говорит, что Эди — второй Есенин. Еще несколько девочек пишут стихи в восьмой средней школе, но Эди пишет стихи, которые запоминаются людям и нравятся им. Прошедшим летом он читал свои стихи на пляже толпе народа, и его стихи восторженно приветствовали. А после чтения к нему подошел человек с бородой и в красных плавках и спросил, можно ли его на пару слов.
Сидя в тени под грибком вместе с Эди и угощая его вином из фляжки, вино было сухое — хорошее вино, как у Аси в доме, — бородатый человек сказал, что Эди талантливый парень и что ему нужно учиться. Человек снабдил Эди адресом харьковского поэта по имени Револьт Бунчуков и сказал Эди, чтобы он обязательно пошел в поэтическую студию, которой руководит Револьт Бунчуков, там его многому научат.
— Эд! Эд! — закричал Саня.
Салтовская шпана всегда приходит на пляж в количестве не менее полусотни, на случай, если нападут журавлевцы. Тогда они все расположились под кустами и разливали водку. Саня, конечно, восседал, выделяясь фигурой Геринга, в тени, на голове его была чалма из полотенца, Саня боится солнца. У него и так немецкая кожа вареного рака.
— Эд! — заорали теперь уже все ребята.
— Ты у них популярная фигура, — усмехнулся бородатый. — Свой поэт. Иди, иди, — сказал он, — не смею задерживать. Но к Бунчукову ты все-таки сходи, тебе нужно развиваться, нужны новые интеллигентные друзья. С этими, — бородатый кивнул в сторону салтовских ребят, — ты далеко не уедешь.
Эди ушел тогда, положив в плавки клочок бумаги с адресом Бунчукова, про себя осуждая бородатого и обидевшись за салтовских ребят. Мудак бородатый, салтовские ребята — хорошие ребята, дружные и куда более интересные, чем тюренцы.
Эди ест салат «оливье», он любит всякую еду, в которой есть мясо, и думает: «Чего они все заладили: «Ты не такой! Ты — другой!..» И этот бородатый летом, и Ася, и Славка Цыган, и Борька Чурилов, и… самое смешное, что и капитан Зильберман говорит ему, что он особенный, не такой, как все ребята».
— Эдуард, — убеждал его капитан в последний раз, Эди сидел в его кабинете, — брось якшаться со шпаной, у них у всех одна дорога — в тюрьму. И мне, признаюсь, — сказал Зильберман с серьезной решительностью, — их вовсе не жалко. Но ты, Эдуард, загубишь себя, если не остановишься. Брось воровать, я знаю, что у вас с Костей Бондаренко банда! — объявил Зильберман внезапно, посмотрев «проницательным» взором на Эди. Зильберман считал, очевидно, что его взор проницательный, на самом деле он только смешно выпучил свои коричневые глаза.
Эди-бэби ничего не сказал в ответ. Пусть поговорит Зильберман.
— Ты же умный парень, Эдуард, остановись, пока не поздно, — продолжал капитан. — Мать говорит, что ты хочешь бросить школу. Не делай этого, это самая большая глупость, последствия которой скажутся на всей твоей жизни. Окончи десять классов, и ты сможешь поступить в Литературный институт имени Горького в Москве, будешь профессиональным поэтом, способности у тебя есть, нужно только учиться.
Эди ничего не сказал, он наблюдал, как одна муха пытается выебать вторую муху, но вторая муха, очевидно, не хотела ебаться с первой мухой и все время с досадливым жужжанием улетала.
Проследив за взглядом Эди-бэби, Зильберман покачал головой и продолжал:
— Посмотри даже на меня, — сказал Зильберман, поставив свою маленькую ступню в милицейском высоком сапоге на стул и покачивая ею.
Эди-бэби посмотрел на карликового Зильбермана с улыбкой.
— Я уже пожилой человек, — продолжал Зильберман, — и тем не менее продолжаю систематически заниматься самообразованием. Вот, — показал он на пачку журналов на своем столе, — читаю польские журналы. Зачем? Интересуюсь потому что жизнью и культурой…
Да, думает Эди, не очень много общего между ханыгой Славкой Цыганом и капитаном Зильберманом, но говорят они дословно одно и то же. Эди-бэби тоже кажется, что он немножко другой, чем все салтовские ребята, вернее, ему кажется, что до драки с Юркой Обеюком он был очень другой, очень отличался от ребят. Теперь он отличается, но не так.
