Опрятность не была коньком ни того ни другого. Их вещи обыкновенно валялись на полу, словно в страстных объятиях. Иногда они нарочно просили кого-нибудь приехать в гости, чтобы успеть раскидать все по углам.
Но палас (густого красно-коричневого цвета; она не помнила, как выбирала его) был безупречно чистым, как будто по нему только что прошлись пылесосом.
Она подошла к шкафу. (Его они заметили, когда в ожидании своей судьбы тот лежал на боку перед чьим-то домом. Была осень, как сейчас, и под слоем опавшей листвы они обнаружили украшение из наборного красного дерева.) В нем висело множество деревянных вешалок с хорошей одеждой, которую, очевидно, носила Алиса. Перебирая вешалки и с удовольствием щупая шикарные ткани, она очень хотела увидеть хотя бы одну рубашку Ника, пусть даже самую скучную, белую, деловую. Она бы завернулась в ее рукава, как в его руки. Зарылась бы носом в воротник.
Закрыв дверцу шкафа и медленно оглядывая спальню, она поняла, что и запах, и вид здесь были исключительно женские. На постели лежало кружевное белое покрывало, а на нем возвышалась гора маленьких синих подушек. Алисе это очень нравилось. Правду сказать, именно о такой постели она и мечтала. Но Ник наверняка сказал бы, что от всей этой красоты у него тут же начинается импотенция, и если она чего-то хочет… ну что ж, он предупредил. Над кроватью висела стеклянная банка с надписью «Маргарет Олли», а в ней был букет цветов, из-за которого Ник бы точно поморщился, словно его вдруг затошнило. На подзеркальнике стояла хрустальная ваза с большим букетом роз и рядами выстроились разноцветные бутылочки. Ник сказал бы: «И зачем их тебе столько?»
Именно так она обставила бы свою спальню, если бы жила совершенно одна. Ей всегда хотелось собирать красивые стеклянные бутылочки, но казалось, что она никогда не будет этого делать.
А вот розы — это совсем другое. Она вспомнила, как вчера, в больнице, в голове всплыли именно эти розы. Она подошла к подзеркальнику и принялась внимательно рассматривать букет. Кто его принес? И зачем она держала его в спальне, если она просто терпеть не могла этот стиль составления букетов?
Рядом с вазой стояла маленькая квадратная открытка. Это Ник? Ник хочет, чтобы она вернулась, и даже забыл, что она не любит роз? Ник нарочно послал ей розы, зная, что она их не любит?
Она взяла в руки карточку и прочла: «Дорогая Алиса. Надеюсь, как-нибудь мы еще раз сделаем это — только на солнце! Доминик».
Ну и ну… Оказывается, она еще и на свидания бегала.
Она опустилась на край кровати, недоверчиво сжав карточку в руке.
Свидания — это было что-то из прошлого, но никак не из будущего. Ей они никогда особенно не нравились. Когда в первый раз оказываешься в машине один на один, чувствуешь себя будто загнанной в ловушку; когда сходишь с ума при мысли, что у тебя между зубов, может быть, застряли кусочки пищи; когда вдруг становится скучно при мысли, что теперь твоя очередь вступать с какой-то новой темой разговора: «Ну и что же собираешься делать на выходные?»
Конечно, ничего не было лучше, если свидание по-настоящему удавалось. Она живо помнила эйфорию тех, первых свиданий с Ником. Как-то вечером они смотрели салют в честь Дня Австралии, сидя в баре где-то в Роксе. Перед ней стоял огромный бокал сливочного коктейля, Ник рассказывал о какой-то из сестер, был очень забавен, очень сексуален, у Алисы была красивая укладка, туфли совершенно не жали, шоколадная стружка лежала на поверхности ее коктейля, рука Ника ласково гладила ее по спине, и ощущение счастья было таким острым, что даже пугало, потому что за такое блаженство обязательно должна была последовать расплата.
Какова была эта расплата? Все годы, что они прожили вместе? Ник с другой стороны земного шара орал на нее по телефону. Как это понимать — ей выставили астрономический счет?
Свидание с любым другим мужчиной, не с Ником, было бы скучным, страшным и, в конце концов, глупым. Доминик… Что это за имя такое — Доминик?
Неожиданно разъярившись, она мелко изорвала карточку. Как могла она так предать Ника — оставить у себя в спальне букет от другого?
И значит, другой был — тот самый физиотерапевт из Мельбурна, который писал ей о «лучших временах». Кто он был? Что это было — второй роман после разрыва с Ником? Как это понимать — она стала женщиной легкого поведения? Все соображающей женщиной легкого поведения, которая отправилась в спортзал, страшно расстроила свою любимую сестру и организовала у себя коктейль для детского сада? Она с отвращением думала о новой себе. Только одно было хорошо — одежда.
Пора ставить точку. Пора вернуть к себе в спальню монеты, носки и кроссовки Ника, а эти розы вышвырнуть к чертовой бабушке.
Она откинулась на кровать. Снизу было слышно, как Элизабет договаривается с этой неизвестной Кейт Харпер об отмене вечеринки.
Алиса перекатилась по постели, отбросила покрывало и прямо в красном платье скользнула под свежие простыни.
Она посмотрела на потолок — оштукатуренный и выкрашенный. Ни одного развода от сырости, ни одной трещины, будто их и не было никогда. И подумала о том моменте в ванной комнате больницы, когда ей казалось, что она готова с головой погрузиться в свои воспоминания. Она словно намеренно сопротивлялась этому, отступала за шаг до того, как готова была дать себе полную волю. Все было бы гораздо легче и яснее, если бы только она сумела вспомнить, что же все-таки происходило в ее жизни. Она понюхала запястье, обрызганное духами, которые, по идее, должны были бы напомнить о многом, но в голове вертелись лишь смутные отрывки чего-то малопонятного; они не имели смысла, ускользали еще до того, как она понимала, что это.
Проваливаясь в сон, она подумала: это не самое худшее, что с ней случилось. Это самое смешное.
Проснувшись, она увидела, что на ее постели сидит Фрэнни, с подарком в руках.
— Проснулась, соня! — сказала она.
— Проснулась… — ответила Алиса и улыбнулась в ответ, потому что Фрэнни выглядела именно так, как и полагалось.
На ней была знакомая бледно-розовая блузка, застегнутая на все пуговицы, которую Алиса видела много раз — по крайней мере, так ей казалось, — и серые брюки строгого покроя. Держалась она совершенно прямо и походила на маленького эльфа. Короткие белые волосы были заправлены за крошечные ушки, кожа была нежно-белая, на золотой цепочке висели вытянутые к уголкам очки.
— А ты совсем не изменилась, — радостно сказала Алиса. — Ты выглядишь совершенно так же, как раньше.
— Хочешь сказать — как десять лет назад? — ответила Фрэнни, надевая очки. — А я уже думала, что морщинок у меня — больше некуда. Вот. — Она передала Алисе сверток. — Тебе, может быть, и не понравится, но я не хотела появляться с пустыми руками.
— Понравится, непременно понравится! — Алиса села в кровати.
Она развернула бумагу, и перед ней оказалась бутылочка присыпки.
— Какая хорошенькая!
Она открутила пробку, насыпала присыпку в руку, понюхала. Аромат был непритязательный, цветочный и ничего ей не напоминал.
— Спасибо, — вежливо поблагодарила она.
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась Фрэнни. — Ну и перепугала же ты нас всех!
— Отлично. Путаюсь. Иногда мне кажется, что я вот-вот все вспомню, а иногда все это мне кажется грандиозным розыгрышем, и все вы только притворяетесь, что мне тридцать девять лет, хотя прекрасно знаете, что мне вот-вот исполнится тридцать.
— Мне это знакомо, — задумчиво сказала Фрэнни. — Буквально вчера я проснулась с таким чувством, будто мне девятнадцать лет. Пошла в ванную, увидела в зеркале старуху и по-настоящему испугалась. Подумала: «Что это за страшилище?»
— Ты не страшилище.
— Знаешь, по-моему, это у тебя нервный срыв. — Фрэнни досадливо махнула рукой. — Не смотри на меня так! Такое бывает, а в последнее время у тебя был очень сильный стресс. Что с этим разводом…
— Да, кстати. Почему же мы расстаемся? — перебила Алиса.
Она не могла выговорить слово «развод». Фрэнни не стала бы от нее ничего скрывать. Она выложила бы все как есть.
Но Фрэнни сказала:
— Понятия не имею. Что-то там у вас с Ником случилось. Я только знаю, что вы были весьма решительно настроены. Казалось, никакого возврата не может быть. Поэтому нам ничего не оставалось, как закрыть рот на замок и принять то, что произошло.
— Но у тебя же должно быть мнение. У тебя всегда есть мнение!
— Да, как правило, мнение у меня есть. — Фрэнни улыбнулась. — Но здесь я действительно не знаю, что и сказать. Мне ты ничего не открывала. Для детей это очень плохо. Особенно эта битва за опекунство. Знаешь, мне это все совсем не нравится.
— Не знаю. Не помню…
— Что ж, теперь я ясно высказала свое мнение. Даже, пожалуй, слишком ясно.
