Открывается дверь, мать Кита провожает полицейского до порога. На лице у нее любезная улыбка. Наверняка сказала, что сообщит в полицию, как только заметит что-то подозрительное.
Отец Кита вернулся к верстаку. Кит поднялся к себе в детскую. Никто не сказал ничего лишнего. Никаких неприятностей не случится.
Ребята подводят к полицейскому его велосипед и бегут рядом, пока он медленно едет вдоль Тупика. Я жду. Когда все они скрылись из виду, я заползаю в тайник и сижу, сжимая руками голову. Опять я ничего не сделал. Ничем ей не помог. И не остановил ее.
– Той ночью приходил не дружок тети Ди, правда? – шепотом спрашивает Барбара Беррилл. Она сидит рядом на наблюдательном посту, то и дело подцепляя губой синий клапан кошелька, и замочек щелкает, открываясь и закрываясь. – Это был дружок Китовой мамы. Папа Кита с нее ведь глаз не спускает. Вот он и пришел затемно – с ней повидаться.
Я тереблю тот же самый сухой прутик, что в прошлый раз, и ломаю его на мелкие кусочки. Жизнь идет по кругу.
– Моя мама вчера ночью так распсиховалась! – шепчет Барбара Беррилл. – Она ходила искать Дидре, потому что почти совсем стемнело, а Дидре еще не вернулась, и мама как разорется, что вот папы нет, некому держать нас в узде и в ежовых рукавицах, и вдруг увидела этого типа! «Ох, ну надо же!» – подумала она.
Я крошу в пальцах остатки прутика.
– Вообще-то, – продолжает Барбара, – я знаю, почему Дидре не вернулась домой.
Я чувствую на себе ее взгляд; она пытается понять, известно мне почему или нет. Конечно, известно, но я ничего не скажу.
– Она с твоим братом где-то была.
– Знаю, – выпаливаю я, позабыв, что говорить не хотел.
– А еще я знаю, чем они занимались, – шепчет она.
– Они курят сигареты, – неожиданно для самого себя брякаю я: пусть не думает, что мне не известно что-то, известное ей.
Молчание. Я бросаю взгляд на Барбару. Она попрежнему смотрит на меня и загадочно улыбается. Значит, у нее есть еще один секрет, которым она жаждет поделиться.
– Они целуются, – сообщает она шепотом. – Дидре мне сказала. Курят сигареты, а потом целуются.
– Да знаю, – буркаю я, хотя знать ничего не знал. Но теперь я почти уверен, что и вправду знаю.
Это же вполне в духе Джеффа.
Барбара все еще держит кошелек у рта и, не спуская с меня глаз, то открывает его, то опять защелкивает.
– А у тебя опять лицо все склизкое, – говорит она.
– Неправда.
– Так тебе же не видно.
Она пристально смотрит на меня.
– А ты когда-нибудь курил сигареты? – шепчет она.
– А то нет!
– Спорим, не курил.
– А вот курил, курил! И еще сколько раз!
Она улыбается; на самом деле она мне не верит, но делает вид, что верит, потому что хочет про это разговаривать.
– Это приятно?
Я пытаюсь припомнить свои ощущения, когда мы с Чарли Эйвери свернули с грехом пополам две цигарки с отсырелым табаком, который наковыряли из окурков, что валялись у Чарли в родительских пепельницах. Вспоминается лишь запах вспыхнувшей спички, похожий на запах устроенного дома фейерверка – восхитительный в своей запретности.
– Вы с Китом здесь курите? – спрашивает Барбара.
Она поднимает с земли какой-то предмет. Начатая сигарета, которую почти сразу загасили. Я настолько поражен ее находкой, что забываю сразу же заявить на нее свои права.
– Выходит, здесь побывал кто-то еще, – заключает Барбара.
Перед глазами у меня все плывет. Окружающий мир совершенно вышел из-под контроля. В наше укромное местечко забираются чужаки, сидят, шепотом молят о чем-то и выбалтывают тайны, да еще курят тут, а я ничем не могу им помешать.
Барбара внимательно осматривает сигарету.
– Фильтр пробковый, – сообщает она.
После чего сует сигарету в рот и, хихикая, делает вид, что курит.
– Заразу подцепишь! – в ужасе кричу я. – Ты же не знаешь, кто ее курил!
Барбара вынимает сигарету изо рта и с томным видом выпускает воображаемое кольцо дыма.
– Догадываюсь, – говорит она и выпускает еще одно кольцо.
Я не сразу соображаю, кого она имеет в виду, и таращусь на нее с нарастающим беспокойством. Неужели?! Джефф и Дидре? В темноте? Курили? И целовались? Прямо здесь?!
– Даже точно знаю, – продолжает она. – Есть у тебя спички?
Дудки, на этом она меня не поймает. Ей прекрасно известно, что спичеку меня нет, а все равно спрашивает!..
Мотнув головой в сторону запертого на замок сундучка, она настаивает:
– А в вашей секретной коробочке?
Какую-то долю секунды я колеблюсь – там ведь лежит огарок со спичками, – но тут же отрицательно качаю головой. Однако слишком уж долго я медлил с ответом.
– Ну же! – командует она. – Он ничего не узнает.
Перегнувшись через меня, она пробует открыть замочек. Я ощущаю на коленях тяжесть и движения ее мягкого тела, а Барбара тем временем дергает замок вверх-вниз. Синий кошелек ложится на тыльную сторону моей руки. Я кожей чувствую его пузырчатость, холодок блестящей защелки и влажный край клапана, который Барбара прихватывала губами.
– Где ключ? – требовательно говорит она.
Я молчу. Не поднимая головы, она насмешливо смотрит на меня снизу вверх; волосы падают ей на глаза.
– Или, может, он тебе ключа не дает?
Перед глазами опять все поплыло. Твердой земли под ногами больше нет. Я тянусь под Барбарой вбок, достаю из-под заветного камушка ключ. И слышу, как мягко, без усилия открывается заботливо смазанный Китом замок. Барбара поднимает крышку и заглядывает внутрь:
– И это все ваши секреты?
Продолжая лежать у меня на коленях, она перебирает содержимое сундучка. Я беспомощно наблюдаю за ней. В голове не умещается вся чудовищность моего преступления. Сначала я впустил в наш тайник постороннюю, а теперь позволяю ей рассматривать наше самое сокровенное достояние. Как такое могло случиться?
– Пульки понарошечные?
– Нет, настоящие.
– А зачем здесь старый носок?
Я отбираю у нее носок и бросаю обратно.
– Нужен, для одного дела.
Она вытаскивает кухонный нож.
– А это зачем?
– Это штык.
– Штык? – Она осторожно щупает лезвие. – Чтобы в людей втыкать?
Да, а еще для клятвы – не выдавать ничего ни единой живой душе, и чтобы резать мне горло, если я клятву нарушу, и да поможет мне Бог, и пусть я лучше умру. Но вслух я не произношу ни слова.
– Ручка отвалилась, – замечает Барбара. – Вообще-то он, по-моему, смахивает на разделочный нож.
По-моему, тоже. Я беру у нее нож и кладу назад в сундучок. Барбара садится и показывает что-то, обнаруженное под ножом: коробок спичек. Чиркает, и в нос ударяет острый волнующий запах, как от фейерверка. Барбара опять берет в рот сигарету и с опаской подносит согнутый почернелый кончик к самому пламени. В его неверном свете поблескивает ее лицо. В темной глубине прищуренных глаз танцуют два крошечных огонька.
Внезапно она роняет спичку; захлебываясь кашлем, выхватывает сигарету изо рта и с удивлением смотрит на нее:
– Тьфу! Гадость какая!
Я протягиваю руку:
– Дай курнуть.
Барбара не обращает на меня никакого внимания. С великой осторожностью опять сует сигарету в рот и снова пытается закурить. Опять кашляет, задыхается, дым ест ей глаза. На этот раз она не глядя протягивает мне сигарету и прижимает руки к векам.
Я беру сигарету в рот. Пробковый кончик влажен от ее губ, как клапан ее кошелька. Очень осторожно я втягиваю в себя немножко дыма; во рту он кажется прямо-таки твердым. Барбара отнимает от глаз руки и наблюдает за мной, смаргивая набегающие слезы. Несколько мгновений я держу дым во рту, стараясь не впустить в горло, и явственно ощущаю в нем привкус значительности и взрослости.
Я поднимаю голову и, подражая Джеффу, за которым подглядывал, выпускаю дым изо рта. После чего удовлетворенно вздыхаю.
Барбара снова отбирает у меня сигарету.
– Как это у тебя получается? – кротко спрашивает она.
– Привычка нужна, только и всего.
Зажмурив глаза, она делает маленькую затяжку.
– Теперь выпускай, – командую я.
Отдернув назад голову, чтобы дым не ел глаза, она старательно дует.
Затем отдает мне сигарету и внимательно наблюдает, пока я снова набираю в рот немного дыму.
– А ты нормально себя чувствуешь? – спрашивает она. – Тебя ведь должно тошнить.
Нормально ли я себя чувствую? Я чувствую… что-то будоражещее. Но едва ли тошноту. По-моему, это ощущение полета. Чувство полной свободы, точно меня уже не сковывают правила и путы детства. Я могу безнаказанно отпирать запертые сундучки, нарушать утратившие смысл клятвы, и мне все сойдет с рук. Вот-вот откроются тайны, прежде мне недоступные. Из старого темного мира тоннелей и ужасов я взмываю в раздольное нагорье, где воздух светел и прозрачен и далеко окрест синеет горизонт.
Барбара протягивает руку за сигаретой и снова набирает в рот немножко дыма. На этот раз она не только задыхается, но и хохочет.
