— Он… держится нормально.
— Ну что ж, — сказала она, — передай ему мои… э-э… мои лучшие пожелания.
Машина Говарда находилась в ремонте, так что на похороны им пришлось отправиться поездом.
— Пересадка вимайке, — объявил кондуктор.
Всю дорогу до Сент-Чарльза, глядя через грязное стекло на медленно проплывающие пригороды, Эмили предавалась воспоминаниям о сестре. Сара в двадцать лет, в элегантной одежде с чужого плеча, уверяет всех, что ей дела нет до какого-то дурацкого пасхального парада; Сара в шестнадцать, со скобками на зубах, каждый вечер стирает в раковине свои кофточки; Сара в двенадцать; Сара в девять.
В девять-десять лет Сара выделялась среди сверстниц своим воображением. Из купленной в «Вулвортсе» за десять центов книжечки она аккуратнейшим образом вырезала нарисованных кукол, а также их платьица с фирменными ярлычками и, одев каждую, наделяла ее особой индивидуальностью. Решив, какая из них самая красивая и пользуется наибольшей популярностью (если наряд этой куклы, по ее мнению, был недостаточно эффектным, она придумывала для нее одежду собственного покроя, пустив в ход цветные карандаши или акварельные краски), Сара рассаживала остальных в качестве зрителей (с этой целью приходилось перегибать их пополам), а свою главную звезду заставляла подрагивать в своих руках, как это делают настоящие певицы, и исполнять такие хиты, как «Добро пожаловать, весна» или «Серебряная подкладка», которые она знала наизусть.
— Эмили, ты в порядке? — спросил Говард, трогая ее за плечо.
— Да, — ответила она. — Все нормально. Юный Эрик встретил их на станции в дешевом темном костюме — из рукавов пиджака свисали кисти рук, как куски мяса над прилавком, — и зеркальных очках.
— Питер приехал? — спросила она.
— Все в сборе, — сказал он, профессионально лавируя в потоке машин.
Ей предстояло тяжкое испытание. Надо было собраться и как-то все это пережить; к счастью, не надо забывать, рядом с ней был Говард Даннингер. Он сидел один на заднем сиденье, и, чуть повернув голову, она видела безукоризненные стрелки на брюках из оксфордской серой фланели, что действовало на нее успокаивающе.
— Похорон в обычном смысле не будет, — сообщил Эрик. — Короткая служба… ну, в общем, у могилы, и всё.
И вот уже они шли по свежей траве среди надгробий под чистым голубым небом, и Эмили думала о том, что Уилсоны должны быть влиятельным семейством, если у них есть собственный участок в одном из самых густонаселенных мест Лонг-Айленда. Разверстая Сарина могила была затянута серым брезентом. Закрытый гроб, стоявший на подъемнике, которому предстояло опустить его в землю, был совсем маленький, — впрочем, большой Сара осталась только в воспоминаниях детства. Рядом, на сравнительно новом надгробии, она прочла: «Эдна, любимая жена Джеффри», и, таким образом, только сейчас Эмили узнала о смерти старушки Эдны. Разве не удивительно, что ей ничего не сообщили? Она даже мысленно завязала узелок на память, чтобы после церемонии спросить об этом Сару, и только потом до нее дошло, что Сару она уже никогда и ни о чем не спросит. Со странной робостью, как ребенок, жаждущий отцовского прощения, она просунула пальцы Говарду под локоть. Ей как будто послышался Сарин голос: «Все хорошо, Эмми. Все хорошо».
Слева от них физически крупный, но, судя по всему, слабохарактерный мужчина тихо плакал, точнее, кусал губы и часто моргал в попытке удержать наворачивающиеся на покрасневшие глаза слезы; за его спиной стояла матрона с малышом, а также мальчик и девочка постарше, которые цеплялись за ее юбку. Это, стало быть, был Тони-младший, его жена с их общим ребенком и его приемные дети. Здесь же был и священник с молитвенником в руках, поджидавший остальных родных и близких усопшей.
Вдалеке захлопали дверцы машин, и вскоре показалась группа мужчин, направлявшихся к ним быстрым шагом. Тони шел в середине, оживленно с кем-то беседуя и посмеиваясь и при этом несколько раз повторяя жест, которым много лет назад показывал Джеку Фландерсу, как взлетают истребители, собранные на заводе «Магнум», — фьють! — вскидывая ладонь вертикально вверх в подобии салюта. Его товарищ согласно кивал и улыбался и даже наградил его дружеским тычком. По их одежде и манерам — простоватые, слегка поддатые работяги — Эмили определила, что они тоже с завода. А за ними двигалась вторая группка, Питер и компания, серьезные молодые люди аспирантского вида.
Даже практически дойдя до места, где стояли Эмили с Говардом, Тони все никак не мог закончить разговор со своим приятелем.
— Только вперед, правильно? Не оглядываться. — И снова этот жест: вскинутая ладонь. — Только вперед!
— Ага, — отвечал его приятель. — Точно.
— О, кого я вижу. — Тони заморгал. — Привет, Эмми.
Глаза у него были красные, и сами глазные впадины тоже красные и опухшие, как будто он долго и ожесточенно тер их кулаками.
— Привет, Тони.
Заметив Говарда, он протянул ему руку:
— Рад вас видеть, мистер Говингер. Знаете ли, один из наших ребят отправился в вашу фирму в прошлом месяце, и я ему говорю: «Я знаю там юрисконсульта, который может быть тебе полезен». Может, вы с ним еще познакомитесь. Отличный парень, зовут его… погодите, это же была другая фирма. «Юнион Карбайд».
— Это непринципиально, — сказал Говард. Воспаленные глаза Тони снова уставились на Эмили. Казалось, он пытается ей что-то сказать, но не находит слов.
— Знаешь ли, — он поднес к темени вытянутую ладонь, — только вперед. Не оглядываться. — Он вскинул ладонь вверх. — Только вперед!
— Правильно, Тони, — согласилась она.
Началась траурная церемония, и заводские рабочие вместе с аспирантами отступили на почтительное расстояние. Питер, чье лицо если и выражало какие-то эмоции, то разве что озабоченность, подвел отца к краю могилы и крепко держал его за руку, словно опасаясь, как бы тот не свалился в яму. Когда зазвучали высокие слова из уст священника, нижняя челюсть у Тони отвисла и на губах задрожала слюна.
— Прах к праху, земля к земле. — С этими словами священник высыпал горсть земли на крышку гроба, что символизировало обряд погребения.
Но вот церемония закончилась, и все побрели с кладбища. Передав отца с рук на руки его сослуживцам, Питер присоединился к Эмили и Говарду.
— Вы ведь зайдете к нам ненадолго? — полуутвердительно спросил он. — Мы поедем на моей машине.
Хотя его пальцы немного дрожали, когда он включал зажигание и потом, когда его руки лежали на руле, судя по всему, он полностью владел собой.
— Эти молодые ребята тоже семинаристы, — объяснил он. — Я не просил их приехать. Они как-то узнали и сделали это по собственному почину. Я не перестаю удивляться человеческой доброте.
— Мм… — отозвалась Эмили. Она хотела спросить: «Как она умерла?» — но вместо этого уставилась в окно, за которым проплывали ярко освещенные супермаркеты и бензозаправочные. — Питер, — обратилась она к нему через какое-то время. — А как поживает твой дедушка?
— У него все хорошо, тетя Эмми. Он хотел сегодня приехать, но потом посчитал, что ему будет тяжеловато. Он ведь живет в доме для престарелых.
Старый дом выглядел еще более мрачным и отталкивающим, чем он запомнился Эмили. Дверь открыл один из приемных детей Тони-младшего, прыснул и убежал в затхлую гостиную. Взрослые сидели за обеденным столом, уставленным бутербродами и бутылками пива и содовой. Было шумно.
— …и этот тип, — говорил один из заводских рабочих, от души хлопая Тони по плечу, — поймав одного жалкого иглобрюха, устроил такую шумиху по этому поводу, что чуть лодку не перевернул.
Тони разразился истерическим хохотом, а потом приложился к банке с пивом.
— Что-нибудь будете, тетя Эмми? — спросил Питер.
— Нет, спасибо. Хотя… пожалуй, пиво, если можно.
— А вы, сэр?
— Пока ничего, — ответил Говард. — Спасибо.
— Никогда не забуду этой рыбалки, — продолжал рабочий. Ободренный успехом своего «рыболовного рассказа», он приготовил продолжение, явно не замечая того, что аудитория его слушателей сильно поредела. — Кто тогда был, Тони? Ты, я, Фред Словик… кто еще? Короче, мы…
— Кому еще с ливерной колбасой? — громко поинтересовался Тони-младший, принимая заказы гостей. — Вам обычную горчицу или детский вариант?
Его жена, с уснувшим ребеночком на коленях, вытирала кока-колу, которую ее раскапризничавшаяся пятилетняя дочка пролила на свое платьице.
— Объясните мне одну вещь, — обратился к Тони-младшему с застенчивой улыбкой студент-семинарист, симпатичный молодой человек с южным акцентом. — Вот чего я не понимаю. Как так получилось, что, когда вы с Питером были маленькими, вы его почти совсем не колотили?
— Я пробовал, — ответил Тони-младший, размазывая майонез по ломтю ржаного хлеба, — и не раз, но это было не так-то просто. Он хоть и маленький был, а крепкий.
