— Я все сделал, как ты сказал, Гас, — сообщил он мотоциклисту. — Все до конца, три раза! Похоже, что теперь я настоящий жених.
Малькольму показалось, что Гас улыбнулся, и ему стало приятно.
— Может быть, пора вернуться к нашему мотоциклу? — поинтересовался Малькольм.
Лучи утреннего солнца вливались в малюсенькое окно над кушеткой Гаса.
— Пора вставать, — Малькольм зевнул во весь рот и деликатно похлопал Гаса, выбрав место без наколок.
Затем Малькольм рассказал о том, как мадам Розита хвалила его, угостила чаем и дала маленький талисман, который он сейчас показывал Гасу: старомодную чашку для бритья с портретом Джорджа Вашингтона и первым американским флагом.
Но Гас продолжал спать.
Кровь загустела и запеклась на бинтах вокруг его груди. Присмотревшись к животу Гаса, Малькольм на минуту оцепенел: ему показалось, что он не видит, как этот орган его друга поднимается и опадает. Малькольм посмотрел на его рот тоже: рот был странно растянут и нем.
— Гас, — сказал мальчик довольно громко. — Черныш! Доброе утро!
Малькольм достал из кармана клочок бумаги и поднес ко рту и ноздрям Гаса. Отец всегда учил, что это верный способ определить, жив человек или мертв. Из мотоциклиста не выходило ничего, что могло бы поколебать бумагу.
— Гас, — теперь мальчик закричал и положил руку негру на лоб и на жесткие черные завитки на голове.
— Гас, — сказал он, почувствовав холод тела, — ты мертв.
Торопясь к банщику, Малькольм уронил свой новый подарок, чашку для бритья, которая раскололась на два-три десятка маленьких цветных кусочков на полу.
Он не без труда разбудил банщика, тот вышел из каморки, но оказался другим, не Майлзом, который пустил их вчера.
— Гас мертвый, в двадцать втором! — закричал Малькольм.
— В такой час кто не мертвый? — ответил мужчина брюзгливо и подозрительно.
Малькольм завладел рукой служителя и вынудил его идти.
— Слушай, лорд Фонтлерой, — сказал мужчина, — уходи отсюда, пока беды не случилось. Ты слишком молодой, чтоб здесь быть. Кто тебя пустил?
— Гас… мертвец! — кричал Малькольм.
Выйдя окончательно из каморки, мужчина схватил Малькольма и поволок к входной двери.
— Иди отсюда, — приказал он и пнул мальчика, а потом, после еще одного пинка, закрыл за ним дверь. — Иди отсюда, уходи!
Но Малькольм остался за дверью. Он колотил и жестикулировал, показывая в направлении номера двадцать второго.
— Там Гас, — кричал он банщику, который уже скрылся в своей каморке, — Гас, мотоциклист! Не понимаешь, что ли?
Впервые с тех пор, как исчез его отец, Малькольм дал волю не нескольким слезинкам, а целому потоку. Он плакал всю дорогу к границе города, таким слезным потопом, который, ему казалось, невозможно произвести человеческому существу. Он больше не считал себя мужчиной, как у мадам Розиты, и временами хныкал как пятилетний.
Он остановился у телефонной будки, на которой висело изображение Мельбы перед микрофоном, а под ним надпись «Первая певица Америки». Его долго рвало.
Вытерев рот и глаза платком, который, наверное, ему дал сам Гас, Малькольм осторожно поцеловал портрет Мельбы на столбе.
— Прощай, любимая, — сказал он.
Ему не пришло в голову, в его отчаянии, что он еще найдет Мельбу, а мысль о браке стала так же далека, как все прошлое, как голос отца или скамья.
Все, что он знал, это что ему надо идти.
Приключения Малькольма продолжались бы бесконечно, если бы несколько дней спустя Мельба, разъезжавшая на даймлере своего второго экс-мужа, не остановилась в придорожной лавке за сигаретами и тушью и не заметила своего будущего супруга у стойки с водой, где он ложкой вычерпывал остатки клубничной содовой и рассказывал безнадежно запутавшемуся работнику какую-то сложную историю.
— Драгоценный мой! — зычно проорала Мельба.
Каждый в аптеке узнал ее голос. Прежде, чем Мельба сделала шаг в сторону Малькольма, она была окружена поклонниками и искателями автографов, которые требовали ее росписи на спичечных коробках, обертках от хот-догов и трубочках для содовой, а работнике заправки попросил расписаться у него на лбу губной помадой, что Мельба тут же и сделала.
— Гас умер, Черныш умер! — выкрикнул Малькольм. Он поднялся с сидения у стойки, но не мог приблизиться к Мельбе из-за груды поклонников.
Мельба кивнула с таким видом, будто все знала про Гаса.
Когда толпа немного рассеялась, Мельба подошла к Малькольму и тихо его поцеловала. У кого-то сверкнула вспышка фотоаппарата.
Вернувшись на водительское место, где кожа сидения была так потрепана, что не давала удобно расположиться, Мельба толковала Малькольму о проблемах с ее голливудским менеджером.
Мельба все знала о смерти Черныша или Гаса и долго не заговаривала об этом. Потом, ненадолго вспомнив о Гасе, она сказала:
— Какого черта, ты что газет не видел? Мне даже пришлось быть под следствием…
Прежде чем Малькольм успел ответить, Мельба поцеловала его в рот пятнадцать или шестнадцать раз подряд.
— О ангел мой, как хорошо тебя видеть, — сказала она. — Еще пять минут, и я бы тебя никогда не нашла. Кончилось бы тем, что я вышла б за кого-нибудь другого… это судьба.
Открыв отделение в машине, Мельба извлекла связку писем.
— От твоей подруги мадам Жерар, — отметила Мельба. — Она пытается расстроить наш брак.
— Ты знаешь мадам Жерар! — воскликнул Малькольм.
— Я знаю всех, — Мельба ответила довольно свирепо, и Малькольм внезапно почувствовал пропасть, отделявшую его от славы. Конечно, все знали Мельбу, даже если она знала не всех. Она была так же знаменита в Японии и Индии, как в Париже и Чикаго.
— Да, так насчет свадьбы, — сказала Мельба, заводя мотор. — Вторник, как ты знаешь, прошел в большом переполохе. Но я добыла разрешение. Пришлось подложить бомбу-другую в мэрию, но теперь правосудие у меня всем довольно. Нам нужно только придти. Может, сегодня днем?
Малькольм воскликнул «да!» и наклонился поцеловать Мельбу, но та не позволила, пока она ведет машину, и рассказала, что год провела в одной калифорнийской больнице после того, как поцеловала морского пехотинца за рулем.
Малькольм опять упомянул Гаса, и Мельба опять посуровела.
— Не думай о Черныше, если ценишь мое время и мою любовь. Во-первых, он тебя ревновал. И вообще, ради бога, ему пришло время уйти и все тут, велико дело. Он кончился, и время его кончилось.
— Это не наколки его убили?
— Наколки, мать твою. Черныш и так был полумертвый все эти годы. Ему половину кишок в Корее выбило. А он еще тянул. На чем? Бог знает. Не думай о нем, драгоценный мой. Он был славный, и конечно я вышла за него когда-то, но его время пришло, — сказала она, чуть не пропустив поворот, — и нечего тут жалеть. Когда время приходит, то все.
— Мы будем ужасно счастливы с тобой, — продолжала Мельба. — Но ты должен отказаться от этой бабы, мадам Жерар. Бог знает, почему ее так зовут и кто она тебе. Она опасна.
— А что с Жерар Жераром? — спросил Малькольм.
— Ох, о нем-то чего думать? — Мельба была тверда.
И мадам Жерар, и Жерар Жерар сделали несколько попыток связаться с Малькольмом. Жерар Жерар написал письмо на тисненой бумаге такой толщины, что Мельба прорвала конверт, и та часть письма, где он объяснял причины своего непоявления в ботаническом саду, была утеряна. Мельба не показала это послание Малькольму.
Малькольм и Мельба сочетались браком в Чикаго — не без затруднений, вызванных, в основном, отсутствием у Малькольма свидетельства о рождении и его юным видом. Когда же церемония состоялась, они полетели на Карибы. Мельба сказала, что любит жить в странах, где все взрывается, и США для нее слишком спокойное место. Кроме того, она хотела познакомиться с новыми кубинскими музыкантами, которые всех нас за пояс заткнут.
После недели на Кубе Мельба заскучала по своему загородному дому, которого Малькольм еще не видел, да и сам он почувствовал ностальгию по тем местам, где у него была скамья, где он встретил мистера Кокса, Кермита, Эстеля Бланка и Жераров: хотя со всеми этими особами Мельба запретила Малькольму когда-либо видеться или вступать в связь. Пара вернулась, чтобы начать свою супружескую жизнь.
Мадам Жерар телефонировала по четыре-пять раз на дню, и, поскольку Мельбы никогда не было дома, Малькольм приветствовал эти оклики из старой жизни, хотя мадам Жерар пила так сильно, что редко могла что-то сообщить ему и вообще произнести.
Малькольм говорил мадам Жерар, что брак ему очень нравится, хотя многого от него требует. Он выражал надежду, что мадам Жерар может скоро нанести им визит, а также рассказывал ей о новых татуировках.
Мельба привезла с собой слугу для Малькольма — молодого кубинца, но поскольку тот почти не говорил по-английски, все устное общение Малькольма с внешним миром почти что ограничивалось телефонными разговорами с оператором, сообщавшим сводку погоды, и мадам Жерар, когда она была достаточно трезва, чтоб понимать, кто ее собеседник.
