Что за порошок? Наконец они достигли вершины в слове поршень. И по числу букв подходило, но что это за поршень, толкающий время? Абсурд. Можно было отгадать еще одну букву, но и с ней заело.
Планета Солнечной системы… Если спутник Урана Урбино и мог себе простить (оставили неразгаданным), то уж планету своей системы — извините! Он перетряхивал в голове всю свою среднюю школу, но никакие Ураны, Сатурны или Плутоны никуда не годились.
— Может, недавно открыли еще одну? — предположила Лили.
— Может, — мрачно согласился Урбино. — Ладно. Два мы себе простили, два не отгадали… Осталось последнее. Что там?
— Слезный скулеж… Пять букв.
— Тьфу, пропасть! Скулеж не от слова скула? Не подходит?
— Никаким образом.
— Ну и дурак же этот твой составитель!
В результате их заинтересовал сам составитель кроссворда. Они стали играть вот в какую игру, представлять себе личность этого кроссвордиста. Он был настолько амбициозен, что даже подписался очень необычным именем — Гореслав Китсей.
Урбино тотчас заподозрил в нем поляка.
В результате они вылепили вот какой портрет: кругленький, лысый, а потому в шляпе вроде тирольской и бриджах в клеточку, с лыжной палкой вместо трости — такой полушотландец-полубаварец, из Австро-Венгрии. Вдовец. Живет с канарейкой. В любом случае большой любитель пива. Он им начинал нравиться.
— Я бы написал стихи про него и его кроссворд…
— Так напиши. А тебе не кажется, что он тоже пишет стишки?
— Не исключено. — Урбино насупился.
И он пошел к себе наверх как бы творить; на самом деле рухнул на вчерашний матрац, все еще нежно пахший Лили, и задрых на первой же строчке: „А вы сочините, попробуйте…“
— Я понял, что такое слезный скулеж
— Ну?
— Голод. Как раз пять букв.
— Все равно не подходит. Там начало на Н. Зато я открыла новую планету!
— А я все равно жрать хочу!
— А у меня все готово.
И это были спагетти с мидиями.
— Что, плохо тебе? — с лаской спросила Лили.
— Ну и что за планета? — спросил Урбино с набитым ртом.
— ЗЕМЛЯ! — торжествующе воскликнула Лили.
— Земля! — расхохотался Урбино. — Надо же! Да он просто король, этот твой кроссвордист! Что хотит, то и воротит. Впрочем, может, это мы потому не сообразили сразу, что мы здесь и не на Земле, сама говорила. Зато у нас появилась еще и буква Л.
— Ну и что получается?
— В смысле?
— В смысле пресс, толкающий время… Все буквы уже есть.
— Л… П… Р… Ш… О… Все равно ничего не получается!
— А ты напрягись, подумай!
— Объелся уже думать… Ладно, не томи. Дай кофе…
Урбино проглотил кофе и разглядывал чашку.
— Ну?
— Что — ну?
— Слово!
— ПРОШЛОЕ!
— Пресс, толкающий время, — это прошлое. Знаешь, этот твой составитель гений!
И Урбино впал в задумчивость.
— Не унывай. Не тебе же одному быть гением… Знаешь, что такое слезный скулеж?
— Не хочу больше!
— НЫТЬЕ.
— А вот это уже лишнее. „Слезный скулеж“ все равно безвкусная формулировка. А вот „Пересеклись земля и прошлое…“ — чем не строка?
— Так пиши!
— Уже написал.
— Так прочти.
— Не сейчас… Потом.
— Вижу я тут какую-то тучу… и молнию… не иначе к перемене погоды… — ворковала Лили над вечерней чашкой.
— А я вчерашнюю „чашку“ уже начал сочинять…
— Прочти.
— Да это так. Набросок…
— Все равно прочти.
— „Смерть невесты“ называется…
— Невесты?.. Читай!
1. Черновик
Но смерть, как смерть, легка,
А жизни не поправишь…
Река… рука… мягка…
Рояль без струн и клавиш.
(Сомнительна „река“…)
Рука без струн и клавиш…
Безжизненна рука… А ртуть жива…
(Не сплавишь…) И смерть, как ртуть, жива —
Рояль стоит без клавиш,
И жизнь, как ты, мертва —
Рулем без лодки правишь.
Вот градусник разбит,
А зеркальце в руке
Слепая ртуть дрожит,
Как зайчик в потолке…
(Никак не „в“, а — „на“…)
Рояль приводит к гамме,
Как луч, дрожит струна,
И ртуть есть в амальгаме.
Жива одна строка —
В неуясненной драме:
„Но смерть, как смерть, легка“..
Светла. Кругла. И — Amen.
2. Подстрочник
Так он — Умер?
(Никто не может этого подумать — но подумали все.)
Простенькое дочкино зеркальце
поднесла она к губам,
чтобы никто не начал первый.
Она взглянула на него
и
в улетучивающемся облачке
отразилась
сама
и увидела себя
только себя
и не узнала.
Нет, это не зеркало поднесли к губам…
Это жизнь его на мгновение подошла к зеркалу
и отразилась в нем так легко,
как девушка,
уверенная в том, что никто никогда не пройдет,
а моложе и прелестней быть невозможно,
так…
лишь взглянет, почти неохотно,
что все так и есть
(и не могло быть иначе). —
Таким же плечиком промелькнет в нем, как луч
(или случайный полет бабочки), и так пролетит,
почти не коснувшись собственного отражения,
оставив тень прозрачного своего движения
в воздухе,
как падающую фату,
которую ткет она каждым своим мгновением
(каждое — венец,
вместе — саван)…
Даже сейчас,
когда в комнате никого не было
и отразиться было не от кого,
даже для себя,
потому что ее уже не было —
а лишь облачно, что она только что была,
только что вышла,
что ее можно найти сейчас в саду
(об этом в комнате была оставлена записка
из ветерка занавески,
нечитаной книги
и надкушенного яблока) —
что она уже там
среди деревьев, под звездами
начертана
клинышками
на бересте —
так
она не отразилась,
а
покинула
зеркало…
Нет, не зеркала коснулось его дыхание
(или ветерок ее движения…) —
это зеркало
поднесли к губам
это жизнь его
на миг
отразилась в зеркале
и,
узнав себя
узнав
что это она
покинула его с той же легкостью
как
дыхание на зеркале.
Господи,
как быстро!
На этот раз гадание Лили оказалось точным и сбылось тут же: сначала она стала мрачной, как туча, потом из ее нежных глаз полыхнули молнии. И грянул гром:
— Ты все еще ее любишь!!!
Не в силах восстановить содержание столь всеобщего диалога (страницы на две-три), перейду к сюжетной его части. Впрочем, она тоже не была содержательна.
— Я не могу больше кофе, — сказала Лили, — эти чашки… — Она попробовала швырнуть ее об пол, но передумала, ограничившись жестом. — Выводят меня из себя! Хочешь выпить?
Урбино хотел.
К его радости, у нее даже оказалось полбутылки виски, сама же она предпочла бокал белого вина.
Урбино так обрадовался возможности перемирия, что окосел быстро и на ее участливые расспросы поведал как на духу всё, как у него и Дики было. И он не заметил, как чересчур увлекся исповедью.
— И это все? — спросила Лили пристально.
— Все. Был весенний солнечный день, много птиц, как здесь…
— Как здесь??
— Ну да. Дети играли на пустыре в разноцветных куртках. Я прочитал на заборе странное слово БЁРДИ. Сочинил стишки…
— Прочти!
Урбино несколько протрезвел и задумался, будто вспоминая: а стоит ли?
— Я был очень пьян.
Лили поджала губки.
It was windy and birdy
Children blossomed in dust
Morning shining and dirty
Building Future from Past
We were left in the Present
With the yesterday tie
To forget the last lesson
How to die[36]
— Бёрди? Ты ее так звал? Как меня рыбкой?!
— Да нет же! Ее звали Эвридикой, а я звал Дики.
И эта ночь оказалась бессонной. Ночью она не появилась у него на чердаке, и он проворочался в ожидании.
И на рассвете он не нашел ее на вчерашнем берегу.
Никого не было на всем острове. Будто и острова не стало.
Притом что он сходил с ума от чувств сердечных, чувство голода победило, и он решил навестить кают-компанию самостоятельно.
За завтраком его встретила совсем другая особа. Полная противоположность.
— Гость! Вы изволите опаздывать.
Хотя сомнений не было, что они — двойняшки. Хотя выглядела она значительно моложе. Стриженная под ноль, ярко накрашенная, порывистая брюнетка, в брезентовой робе, с ожерельем в виде собачьего ошейника. Запущенная девчонка.
