Ознакомительная версия.
Где-то часов в десять из разговора двух интеллигентных пенсионеров, явно неравнодушных к политической кухне родной страны и зарубежья, что сидели поблизости от меня на скамейке в каком-то парке, я узнал развесёлое известие: дядя Миша Горбачёв смещён с поста Президента СССР (вы только вдумайтесь, нет, вы только вдумайтесь, что за абсурдная должность появилась в нашей стране на заре её существования!), а всю полноту власти взял на себя некий Государственный комитет по чрезвычайному положению, это самое чрезвычайное положение в стране и объявивший.
«Вона как я удачно в Москву прибыл!» — только и успел я подумать, так как почти сразу сорвался в ближайшую станцию метро, ибо проходивший мимо и присоединившийся к двум первым пенсионерам бабай под номером три сообщил им, что в городе, где-то в центре, видели танки и скоро всем так называемым демократам, а Боре Ельцину в особенности, наступит большущий кирдык.
Люди, сновавшие по станции, пребывали уже в изрядно взбудораженном состоянии. Вокруг только и жужжали: «Переворот… Хунта… Наступление на демократию…» В вагоне тронувшегося от станции состава жужжание раздавалось ещё громче. Я испытал необычайный прилив энергии и понял, что нахожусь в своей стихии.
— Граждане! — стоя в проходе, обратился я к людям, сурово оглядев их недоумевающие и настороженные лица. — Прошу всех сохранять спокойствие. Преступный режим Горбачёва — Ельцина вёл страну к неизбежному краху. Ответственные, серьёзные люди решили взять власть в свои руки, чтобы не допустить непоправимого, а именно развала всеми нами горячо любимой Родины, Советского Союза, и превращения оставшихся на его пепелище клочков в колониальный придаток Запада. Просим вас поддержать новую власть и принять её как единственно легитимную.
— Палачи! — тут же крикнул мне кто-то из дальнего конца вагона. Голос был женский.
— Кто это сказал? — посмотрел я в ту сторону. — Это вы, женщина? А ну-ка, пройдёмте на Лубянку.
— Не задушите свободу, изверги! — раздался мужской голос.
Я сурово пожурил и его.
— Мужчина! Ещё одно такое неконтролируемое высказывание — и ваш труп будет валяться с дюжиной пулевых отверстий у памятника Дзержинскому, и его будут алчно клевать вороны.
(А стоял ли ещё тогда памятник Феликсу Эдмундовичу? Блин, не помню. Впрочем, и не надо такой ерундой голову забивать.)
От переизбытка эмоций (а я действительно был чрезвычайно возбуждён и обрадован всем этим массовым действам в историческом театре абсурда) я завопил гимн Советского Союза.
— Союз нерушимый республик свободных… — ну, и так далее.
Ко мне, к большому моему удивлению, присоединилась рябая старушенция в платочке, сидевшая в метре от меня. Это жутко мне не понравилось. Ну как же она не понимала, божий одуванчик, что эта пьеса написана для одного актёра и сегодня совсем не её бенефис?
На подступах к Красной площади я увидел танки. Три штуки, они стояли у представительного, сурового здания — наверняка министерства. Стояли, словно припарковавшись на вечеринку, которая тут намечалась. Вокруг них толпились ротозеи. Обстановка была достаточно спокойной: солдаты расслабленно загорали на броне и вяло посматривали по сторонам. Людишки в толпе тоже не проявляли активности, словно любовались картинами на вернисаже.
— Тоталитаризм не пройдёт! — закричал я, приблизившись к танкам. — Нет красной чуме! Демократизацию общества не остановить! Руки прочь от свободы!
И здесь нашлись сочувствующие. Пара молодцеватых мужичков произвела некие робкие, весьма неуверенные движения, как-то нелепо взмахнула руками и даже что-то вроде бы выкрикнула. Что за слова были ими произнесены, я не разобрал, но шевеление губ заметил отчётливо.
— Ель-цин!!! Ель-цин!!! Ель-цин!!! — подняв в воздух кулак, заскандировал я. — Москвичи, единым фронтом встанем на защиту демократии! Или вам свобода не дорога?
В отдалении, заметил я, из стоявшего на тротуаре «уазика» выскочили два офицера (я не уверен, не разбираюсь в этом, но, по-моему, они были офицерами) и побежали ко мне.
— Смотрите! Смотрите! — закричал я людям. — Вот так осуществляется у нас террор!
Подбежавшие военные достаточно ласково и учтиво схватили меня за локти и повели к своему «уазу».
— Прощай, человечество! — продолжал я кричать. — Передайте Ельцину, что я погиб за свободу.
Затолкав меня внутрь автомобиля, где за рулём восседал лопоухий солдат, военные дали знак, и «уазик» тронулся. Я погрузился в фантазии о пытках и мученической смерти в гэбистских застенках. Такая перспектива казалась мне в ту минуту замечательной.
Ехали мы недолго. Оставив позади несколько перекрёстков, славная машина Ульяновского автозавода остановилась, а один из офицеров открыл дверь и позволил мне, сидевшему между ними двумя, выбраться наружу.
— Иди отсюда, понял! — твёрдо, но незлобно произнёс он. — И больше не попадайся.
Фыркнув, автомобиль тронулся с места.
Я был чрезвычайно разочарован. Такая развязка меня не устраивала. Растревоженное кровяное зелье бурлило в жилах и непреклонно требовало сатисфакции. Ну хоть бы избили, что ли, негодовал я на покинувших меня военных, хоть бы отпинали слегонца кирзовыми сапогами, чтобы душенька обрела успокоение и не просилась так трепетно наружу из бренного и усталого тела. Нет, надо что-то делать! Надо искать скопления народа, надо разжигать рознь, надо призывать к себе великий и исцеляющий Хаос, чтобы он, словно Сатана, тысячелетиями жаждавший шанса вырваться из Преисподней на поверхность Земли, мог окутать этот мир своей непреложной истиной.
— Тогда вы, слепцы, поймёте, — заорал я в небо, — что жизнь совсем не такая, какой вы её себе вообразили!
И, не в силах сдерживать бурление в груди, я сорвался с места и помчался вдоль дороги к группе серых высотных зданий, что маячили в отдалении. Восторг, вот то словесное воплощение моему тогдашнему состоянию, восторг! Дома, машины, лица людей — всё сливалось в дрожащее искажённое мельтешение, небо сияло синевой, терпкий и упругий воздух ласково окутывал мышцы, посвистывая в ушах, ум был чист, светел, ясен — я нёсся, не чувствуя под ногами земли, мне было хорошо, о, как же мне было хорошо!
— Вставайте, люди русские! — кричал я.
Люди шарахались в стороны, а я хохотал над их трусливой реакцией и чувствовал себя — да что чувствовал, просто был им — повелителем времени, пространства и самой запредельности.
— Слышите ли вы колокол тревоги? — взывал я к их отсутствующему внутреннему слуху. — Это набат! Это призыв к действию! Сметём и унизим реальность! Восторжествуем над ней!
Торжество над реальностью — да, вот к чему я стремился с самого рождения. К полному и абсолютному торжеству: восшествия на трон истины, умерщвления сомнений и противоречий, уничтожения линий, начертанных не мной, не моими руками и желаниями. Пусть реальность будет крива, искажена и уродлива, но она должна быть моей, она должна подчиняться моей воле, она — она, а не я — должна быть производной от моей сущности. И в эту пару минут искромётного и сладостного бега я знал, я видел, что так оно и есть: что мир этот сотворён мной — вот прямо сейчас, прямо из ничего, что я забавляюсь с ним, что я его создатель и разрушитель, что я держу его на вытянутых ладонях, словно хрустальную сферу, и вот-вот готов выпустить из рук, чтобы он шмякнулся о холодный и кочковатый бетон, разлетевшись миллиардом мельчайших осколков во всю бесконечность.
По обочинам улиц тем временем мне встречалось всё больше народа, а вскоре я и вовсе увидел массивную, бурлящую толпу, окружившую группу людей, каким-то образом возвышавшихся над ней. Подбежав ближе, я понял, что эти взирающие сверху вниз люди стояли на броневике. Седовласый мужик в центре держал в руках бумажку и что-то кричал в толпу. Мне пришлось перейти на шаг, а вскоре, уткнувшись в плотно сомкнутые спины, и вовсе остановиться.
— Кто это? — спросил я у стоящего рядом парня.
Тот взглянул на меня, как на сумасшедшего.
— Как кто? Ельцин, конечно!
А-а, Ельцин, сообразил я. Ну да, в такой день он должен был возникнуть на моём пути.
Президент России, судя по всему, уже закруглялся со своей речугой. По крайней мере, запустив в напряжённое пространство ещё несколько слов, он замолчал и под бурные аплодисменты и восторженные выкрики спрятал листочки с текстом в карман.
— Слава Ельцину! — крикнул я. — Спаси нас, отец родной!
После него заговорили ещё какие-то люди, а вскоре президент в сопровождении нескольких мужиков, видимо охраны, слез с бронетранспортёра и отчалил в высотное здание, откуда, надо полагать, и выбрался на свет божий.
— Что делать-то будем, браток? — спросил я у какого-то мужчины с усами и в очках. — Надо создавать ополчение, а то сметут нас тут.
Ознакомительная версия.
