Я вытер губы тыльной стороной руки, сел на кафельный пол, прислонился к стене. Собственно, а что было необычного в ее просьбе? Только одно: то, что отец поделился с ней своей тайной. Я попытался вспомнить его слова, сказанные там, на набережной, за несколько минут до его смерти. Что-то подобное он наверняка выплеснул и на Татьяну. Она поверила. И попала в точку. Ее тоже можно было понять: мой отец, а теперь я были ее последней надеждой.
Как бы то ни было, я поехал к Баю. Сперва я собирался припереть его к стене, испугать, заставить молить о пощаде, и неважно, даровал бы я ему потом пощаду или нет. Мне хотелось одного: чтобы он перетрухал, чтобы наложил в штаны, упал передо мной на колени, чтобы, уже на коленях, сказал: «Я тебя тогда предал! Я не видел, что ты ударил Лизу ножом!»
А еще меня разбирало любопытство: как он теперь живет, мой дорогой дружок детства.
Если взять шире, меня вообще интересовало, как и чем живут другие люди. Видоискатель этого не захватывал. Он очерчивал рамку, заготовок для снимка, кадрированием убиралось, быть может, то, что было для них наиболее важным, но я, глядящий на них через видоискатель, и я, наблюдающий за ними без искусственных приспособлений, по сути были одним и тем же человеком. И без камеры в руках я их фотографировал.
Фотография – это не встреча с другим человеком в минуты, как говорят досужие теоретики, правды. Если и правды, то правды однобокой, правды снимающего: он-то прав всегда. Все прочие не более чем болванчики. С такими мыслями я просуществовал много лет, но потом в мою стройную схему закралось сомнение: мне начало казаться, что другие не только модели, что иногда они начинают существовать в ином мире, несколько отличном от мира снимков, мире, в котором нет места кадрированию, ретуши, ухищрениям с реактивами, искусству печати. Тогда я оглянулся и увидел: вокруг меня никого нет. Не считать же за «кого-то» моего агента или тех женщин, с которыми я делил постель.
Сомнение пришло слишком поздно.
Я ехал к Максиму Леонидовичу Байбикову и представлял его апартаменты.
Эти прежние комсомольские вожаки, вовремя занявшиеся организацией технического творчества молодежи, плавно перетекшей в хороший бизнес, эти люди, сменившие финские костюмчики на красные пиджаки, а их – на строгие мальтийские тройки, эти люди с одинаковыми лицами были мне хорошо знакомы. Я знал, как они умели сидеть за абсолютно пустым столом и глубокомысленно морщить лобик. Один издатель, такой же, как и Бай, любитель малолеток, в прежние годы – зам самого-самого в комсомоле, жил так, что я со своей мастерской и гонором ему в подметки не годился. Да и адрес Бая был соответствующий: Кутузовский проспект, слева от арки, – и был Бай не каким-то там издателем, а политиком, депутатом, но я никак не ожидал, что встречу Бая в таком виде и в такой квартире.
Да, квартира была на Кутузовском, слева – если ехать от центра – от арки, но была вовсе не комсомольско-вождистская. Маленькая, скромная, с мебелью, словно приписанной к АХО какого-то затрапезного заводика. Не хватало только инвентарных номеров.
Правда, дверь была стальная, еще покрепче, чем у меня в мастерской. Дверь открылась, и из глубины квартиры сразу пахнуло застоявшимся запахом табака, несвежего белья, перетомившихся на столе закусок. В прихожей впустивший меня человек, высокий и жилистый, потребовал предъявить документы, открыть кофр, провел вокруг меня портативным металлоискателем.
После проверки он указал на одну из выходивших в прихожую дверей, просипел:
– Ждите!
В комнате было полутемно, пыльно. В углах высокого потолка висела паутина. Вдоль стен – старомодные книжные шкафы с дверцами, зашторенными пожелтевшей от времени материей, старый кожаный, с валиками, диван, грозящий шальной пружиной. Из коридора доносились размеренные шаги баевского охранника, через стену – чье-то невнятное бормотание: в соседней комнате говорили по телефону.
Я опустился на стоявший возле окна стул, собрался закурить, но дверь в комнату распахнулась: на пороге стоял Байбиков.
– Ты! – Он наставил на меня палец. – Здорово! Пошли! – Бай легко развернулся на каблуках; было совсем не похоже, что недавно он был ранен.
Я встал, последовал за ним, мимо охранника, по коридору и оказался в другой комнате, где действительно располагался накрытый стол. Вокруг стола стояли стулья, словно только что покинутые пирующими; еще на двух столах, по обе стороны почерневшего от пыли окна, были навалены кучи бумаг, в углу туманно светился дисплей компьютера.
– Вот. – Закрыв за мной дверь, Бай кивнул на столы с бумагами. – Готовлюсь.
– К чему? – спросил я и только тут заметил, что в комнате находился еще один человек, судя по всему – второй охранник. Он – копия первого, разве что пожилистее и повыше, – скрестив руки на груди, стоял в углу.
– Как?! – брызнул слюной Бай. – Ничего не знаешь? Будут довыборы. Необходимо провести наших кандидатов, и тогда наша фракция сможет официально зарегистрироваться. Ты едешь со мной? Да? Я так понял. Я раньше встречал твои снимки. Неплохо. Но, – он подошел ко мне вплотную, – сейчас не время снимать баб! Не время!
Мне хотелось взглянуть в зеркало: неужели только я изменился, полысел-поседел, а Бай каким был, таким и остался? Он стоял посреди комнаты, ладненький, весь какой-то усредненный, без примет и запоминающихся черт. Такой, каким он и был всегда. Все в нем было в меру, все соответствовало канонам горлана-главаря всех времен.
– У тебя тут прием? – спросил я, кивая на накрытый стол.
– Что? О нет! Какой прием! Это было вчера. Никак не уберем. Кстати, – он взял со стола полупустую бутылку, – хочешь немного?
– Давай, – сказал я.
– Пьешь? Ха-ха! Пьешь! – Бай взглядом поискал чистый бокал, повернулся к охраннику. – Принеси два чистых стакана. И мне – минералки.
Охранник ожил, скрипнул, тяжело ступая, вышел из комнаты, оставив дверь открытой. Сквозь дверной проем я увидел, что первый сидит на стуле в прихожей и читает газету.
– Я не пью! – сообщил Бай. – Помалу. Если начинаю – все! Я тогда не пью, а выжираю все, что льется. Все! Подчистую! Ну так как? – Он посмотрел на этикетку, его передернуло.
– Что «как»?
– Едешь?
– Еду, – кивнул я.
Неся поднос, вернулся охранник. На подносе почти неслышно звякали две бутылки минеральной воды и два чистых стакана. Охранник подносом сдвинул в сторону громоздившиеся на столе грязные тарелки. В одной из них в начавшем плесневеть соусе плавал длинный окурок с помадным кольцом на фильтре. Освободившись от ноши, охранник направился было на свое место в углу, но Бай его окликнул:
– Открывалку!
Охранник вновь вышел из комнаты, вернулся с открывалкой, откупорил одну бутылку, услужливо наполнил один стакан, положил открывалку рядом с подносом. Я посмотрел на Бая: он оглядывал меня с широкой слащавой улыбкой.
– Залысины! – продолжая улыбаться, констатировал он. – Морщины. Ты постарел. Ну, так тебе налить?
– Налей. Я же сказал…
Бай налил в стакан из бутылки, взял стакан с водой.
– Что это? – спросил я, указывая на предназначавшийся мне стакан.
– Хер его знает! – Бай пожал плечами. – Может, коньяк?
Он обернулся к охраннику. Тот спокойно стоял себе в углу, белоснежным носовым платком вытирал большие, казавшиеся мягкими ладони.
– Здесь у нас коньяк? – спросил Бай.
– Коньяк, – скрипуче подтвердил охранник. Я взял стакан. Бай поднял свой, с минералкой.
– Пей на здоровье! – сказал он. – Какой-то француз принес. Они обожают коньяк. У них коньяк – это религия. Наливал тут всем, сам нажрался, плакал. Говорил: как же вы предали идеалы? Как же так?! Мы, говорил, на вас надеялись! Ты представляешь? – Он утробно захохотал, глотнул минералки и рыгнул в сторону. – Идеалы коммунизма! Я ему: ну, предали, и дальше что? И хер с ними, с идеалами! Он не нашелся что ответить!
Я отпил из своего стакана. Это был действительно коньяк. Хороший коньяк.
– Как батюшка? – спросил Бай.
Этот вопрос застал меня врасплох, я поперхнулся.
– Он умер. Погиб. Полторы недели назад. Охранник спрятал платок, внимательно посмотрел на меня, улыбка Бая погасла.
– Прости, я не знал, – сказал он, через плечо бросил охраннику: – Посиди на кухне!
– Максим Леонидович! – Охранник поднял тонкие брови, кожа у него на лбу пошла глубокими морщинами. – Мы же уговаривались!
– А если бы пришла женщина? – Бай мне подмигнул.
– Но товарищ Миллер не женщина!
– Это точно! – вновь захохотал Бай. – Как ты такое заметил? Ладно, ладно. Посиди!
Охранник одернул пиджак, вышел из комнаты.
– И дверь закрой! – сказал Бай ему в спину. Охранник недовольно покачал головой, но дверь закрыл.
– Не отходят от меня ни на шаг, – быстро проговорил Бай. – Не выпускают из квартиры. Ты пей, пей.
Он вылил в себя воду, наполнил стакан, отпил. Я смотрел на него, думал: с чего начать?
