— Тебе не хочется меня поцеловать? — А потом даже попытался схватить ее за руку.
От его грязных ногтей у нее осталась на руке царапина. Но маме она ничего говорить не стала, потому что это довело бы ее до белого каления.
— Вы имеете в виду Эллиота, который живет через улицу? — спросила она Рона.
Он несколько раз как-то странно моргнул:
— Этого я не говорил.
Тут ей в голову пришла другая мысль:
— Вы работаете на правительство?
— Нет, не работаю. А что?
Рэчел пожала плечиками. Если бы он был шпионом, то ни за что бы ей в этом не признался. Но и полиции он бы не опасался. Хотя, сказала она себе, может быть, и опасался бы, будь его задание совершенно секретным. Впрочем, решила она, никаким шпионом он, конечно, не был.
— Что же это тогда за мужчины такие? — спросила она. — Про кого вы говорите?
— Их имен я не знаю.
— Но это уж точно не Мика, который живет в моем доме. — У нее в горле перехватило. — Вы даже не знаете Мику!
Рон следил взглядом за ее губами. Девочка чуть склонила голову набок.
— Не Мика, — коротко сказал он и встал со стула. — Нэнси скоро приедет с твоей новой одеждой. И может быть, — он оглядел комнату, — ты позволишь ей приложить немного льда к…
— Сколько мне надо будет еще здесь оставаться?
Он поднял с пола куклу:
— Не знаю.
— Неделю?
Он поправил корону.
— Две недели?
— Больше двух недель.
— Но я же должна ехать в музыкальный лагерь!
Он бросил на нее удивленный взгляд, и это вселило в девочку тень надежды.
— За все уже заплачено!
— Мне очень жаль…
Из глаз Рэчел покатились слезы.
— Я сейчас же хочу пойти домой! И мне дела нет ни до каких мужчин.
— Нэнси скоро вернется.
Рон положил куклу на ящик с игрушками и вышел из комнаты. Таша выбежала вслед за ним.
Девочка зарылась личиком в одеяло, продолжая рыдать. Но это продолжалось недолго. Она уже устала плакать. Она сняла повязку и перемотала ногу, чтобы меньше жало. Потом постаралась вспомнить всех мужчин, с которыми встречалась. Их было очень много. Но из всех тех, кто заглядывал в магазин, жил по соседству, сидел в баре, по-настоящему плохим дядькой оказался только Эллиот.
Внезапно она вспомнила о работорговцах. Старший брат Лины, родившийся в Мавритании, как-то говорил, что африканские работорговцы крадут на улицах зазевавшихся темнокожих девушек и вывозят их из страны в оранжевых ящиках. Полиция, по его словам, ничего с этим не делает. Когда Рэчел рассказала про это маме, она только бросила в ответ:
— У брата Лины слишком разыгралось воображение.
А вдруг он говорил правду?
Чем больше Рэчел над этим размышляла, тем больше рассказ Лининого брата казался ей правдоподобным. Этим, например, можно объяснить, почему Рон не обращается в полицию… почему не назвал ей имена мужчин… И если он прямо ей об этом не сказал, то есть не назвал их работорговцами, так это он, должно быть, просто не хотел ее пугать. Боялся, наверное, что от страха она заплачет и он не будет знать, что с ней тогда делать. Похоже, он очень чувствительный человек… Сначала у окна чуть не расплакался, а потом, когда ногу ей перевязывал, весь дрожал.
Вспомнив о том, каким он выглядел удрученным, когда она ему сказала, что его посадят в тюрьму, девочка почувствовала себя немного виноватой.
Не прошло и пяти минут после пресс-конференции, как раздался телефонный звонок.
Силия с заместителем начальника полицейского участка пили кофе. Со стола, тускло сиявшего серебристым блеском, так и не удалось стереть до конца тонкий, как пудра, порошок для определения отпечатков пальцев, все деливший на черное и белое. Черное на светлых поверхностях, белое — на темных, но теперь, после того как порошок много раз то поднимался, то снова оседал, все было покрыто словно каким-то серым пеплом. Силия написала на столе большую букву «X». Ей надо было как-то взять себя в руки. К концу зачитанного ею заявления голос у нее стал напоминать каркающий шепот. Но она с достоинством выполнила свою миссию до конца. Заместитель начальника полиции даже взял ее под руку, хоть она вполне могла без этого обойтись.
Его звали Мартин Моррис. Он был статный мужчина, физиономия вытянутая и потасканная, в глазах, прикрытых тяжелыми веками, затаилась неизбывная тоска по личной жизни. Но голос у него был глубокий и бодрящий. Слушая его (он как раз говорил о том, что ряд каналов прервали передачи, чтобы передать ее выступление), Силия решила, что в глазах полицейского читалась не столько тоска, сколько вековая усталость. Он сказал ей, что страдает бессонницей… В голове у нее возник вопрос, как она сама выглядит, какое впечатление произвело ее выступление по телевизору. Если бы был хоть малюсенький шанс, что Рэчел ее видит… Ей хотелось дать понять дочери, что она делает все, что в ее силах. Ей просто плохо становилось при мысли о том, что вместо того, чтобы утешить Рэчел, ей приходилось думать совсем о другом — как меньше доставить ей поводов для беспокойства. При любом, даже небольшом расстройстве — если, скажем, чек возвращали, когда денег на счете не было, или машина не заводилась — уравновешенной и рассудительной всегда была Рэчел. А если она — Силия — начинала выходить из себя, на личике Рэчел возникало такое страдальческое выражение, что сердце разрывалось…
— За все каналы я поручиться не могу, — сказал Мартин Моррис. Он все еще говорил о пресс-конференции. — Но, скорее всего, вас уже показали по той программе Си-ти-ви, где круглосуточно передают новости.
— Значит, позвонить теперь могут в любой момент, — сделала вывод Силия.
По телефону Мики, тому, который она назвала по телевизору, раздался звонок. Тем не менее, когда в тот же момент зазвонил телефон на кухне, она вздрогнула, хоть он трезвонил там весь день.
Большая Линн сняла трубку.
— Квартира Фокс. Говорит констебль Шрайвер, — громко и серьезно сказала она. Последовала пауза. — Правильно. — И потом: — Слушаю вас. Кто говорит? — Снова пауза. — Это я вам обещаю.
Последовало непродолжительное молчание. Моррис откинулся на спинку стула. Стул скрипнул.
— Не могли бы вы мне сказать… — стала спрашивать Линн, но внезапно осеклась.
Моррис встал со стула, но не успел он дойти до двери, как в комнату вошла Большая Линн.
— Паблито, — сказала она Силии. — Это слово вам что-нибудь говорит?
— О господи! — вырвалось у Силии.
— Она жива, — проговорила Большая Линн. Перед глазами Силии все поплыло…
Когда сознание к ней вернулось, Моррис уже ушел. Большая Линн прикладывала ей ко лбу влажную губку.
— Это же надо, — сказала Большая Линн, — вы так выключились, будто свет отключили.
— Где она?
— Мы не знаем.
— Я думала, вы отслеживаете звонки. — Силия отодвинула ее руку с губкой. — Мне казалось, это делается автоматически.
— Да, вы правы, но звонок был сделан с телефона-автомата. У торгового центра на площади Джеррард. Угол с Пэйп. Звонила женщина. Она сказала, что у Рэчел все в порядке, за ней присматривают люди, которые хотят, чтобы она была в безопасности, они никогда ее не обидят. Девочка просила ее сказать маме слово «Паблито».
— О Господи, благодарю Тебя, Господи!
— Если молиться о чудесах, иногда они случаются.
— Это наше заветное слово. Вы знаете? Наше тайное слово!
— Я так и поняла.
— Когда там может быть полиция?
— Все патрульные машины, что в том районе, уже должны там быть.
— Но женщины там уже не будет.
— Послушайте, она же пошла в многолюдное место. Кто-нибудь мог заметить, что она держится как-то подозрительно. Меня бы очень удивило, если бы ее не зафиксировала ни одна камера наблюдения.
— Они ведь смогут найти там ее отпечатки пальцев? — Силия подумала, что женщина, похищающая детей, могла иметь криминальное прошлое.
— Конечно, если она их оставила. Могут даже ДНК ее найти. Скажем, капельки слюны на микрофоне телефонной трубки. Об этом знают немногие. Идите-ка сюда. Я хочу дать вам послушать ее сообщение. Вы можете встать? С вами все в порядке?
Они прошли на кухню.
— Сядьте здесь, — сказала Большая Линн, подвинув Силии стул.
Она набрала какой-то номер и передала ей трубку. Сначала раздались два гудка, потом зазвучали голоса.
— Квартира Фокс. Говорит констебль Шрайвер.
— Квартира, где живет Рэчел Фокс?
— Правильно.
— Хорошо. Повторять я вам ничего не буду, поэтому не перебивайте меня. Рэчел жива. С ней все в порядке.
В трубке раздался какой-то стук, как будто ее уронили.
— Алло? — Это сказала женщина.
— Слушаю вас. Кто говорит?
— Ничего не говорите, ладно? Лучше выслушайте меня. Прежде всего, мне нужно, чтобы вы мне пообещали, что об этом звонке ничего не будет известно средствам массовой информации.
