В поселке туннельщиков меня узнали и попросили выступить у них на катке. Я не ломался, лишь предупредил, что год уже не тренируюсь, так что заранее прошу извинения.
Музыку я подобрал сам (пластинок у них много да еще магнитофонные записи), совсем не ту музыку, что мне находил Чешков.
Все выступления я построил на основе юмора и импровизации. Всякие пародии, моносценки, лирические миниатюры. Это была сверхвольная программа. Чешков бы за нее меня просто-напросто убил.
Смеялись все до упаду, хотя посинели от холода. Уговаривали меня приезжать еще. Я обещал.
На обратном пути пришлось задержаться на пару часов в одном ущелье, чтоб помочь веснушчатому парнишке с золотым зубом. У него кончился бензин, и он, чтоб не замерзнуть, пел во все горло песни.
У меня была запасная канистра, но, как на грех, так примерзла пробка, будто приварили ее, проклятую. Пришлось помучиться.
Уж мы ее и ломом били, и рвали ключами, и щипцами тащили — еле открыли. Парнишка дал мне в знак благодарности жевательную резинку (я ее терпеть не могу, спрятал для Виталия) и успел рассказать свою историю.
Он сидел за хулиганство (глаза у него были преозорные), но теперь хочет подработать на Севере и съездить на родину, купив подарки для всей деревни. Родных у него не было, а деревня всего на двенадцать двориков, и «уж такие там люди хорошие живут»… И посылки ему слали… И письма, как родные.
— Там останешься жить?
— Да нет, повидаюсь и уеду. Мечта у меня одна есть. Но учиться надо. Институт кончать. Что за хулиганство сидел, не помешает?
— Думаю, нет. В случае чего…
— Андрей! — позвал Кирилл.
— Сейчас. Тогда сначала на заочный. Образование у тебя какое?
— Десятилетка.
— А мечта какая?
— Андрей! — уже раздраженно звал Кирилл.
— Сейчас.
— Иди. А то разозлится. Начальник?
— Завлабораторией. Доктор наук. Какая мечта, если не секрет?
— Дело не в секрете. Несбыточная мечта, понимаешь. А я решил… Мечта у меня такая… — смущенно начал он, — чтоб деревья… скажем кедры, ну и дубы и другие, вырастали не за полвека, а за год-два… Понимаешь? Кто-нибудь у нас в стране работает над этой проблемой? Я бы согласился на любую работу помогать.
— Андрей! Андрей! Андрей!
— Может, в Москве есть такой профессор?
— Балда. Здесь, в Зурбагане, есть. Давай твой адрес.
— Врешь?!
— Честное слово! Таисия Константиновна Терехова ее имя. Я узнаю насчет тебя и напишу. Адрес!
— На конверт с моим адресом. — Он сунул мне конверт, крепко обнял, и мы разошлись по своим машинам.
Его звали Иван Ракитин. Работал он на золотых приисках.
— Не понимаю, о чем вы могли столько говорить? — удивился Кирилл, когда я уже вел «Татру».
— О его мечте, — коротко ответил я.
— Какая может быть у него мечта? Побольше заработать денег, а потом прогулять их в «жилухе»?
— Ошибаетесь, Кирилл Георгиевич, — негодующе возразил я и рассказал о мечте Ивана Ракитина.
— Не верю, — усмехнулся Кирилл, — это ты сам сейчас придумал. Разве я не знаю, какой ты фантазер.
— Ты тоже не веришь, Христина? — спросил я, помолчав.
— Разумеется, верю, — строго ответила она. Кирилл пожал плечами.
— Да он же из колонии, разве вы не заметили?
— Подрался и получил за это срок, — возразил я, стараясь не горячиться. — Жизнь прожить — не поле перейти. Я верю в Ивана Ракитина.
— Да ты и видел-то его пять минут.
— Хоть пять секунд. Все равно верю. И я ему помогу.
Мы долго молчали. Трасса разворачивалась, как на экране широкоформатного кино, — заснеженная тайга, перевалы, спуски, подъемы. Стекла от нашего дыхания замерзли — узоры, похожие на серебряные листья.
Уже на подъезде к Зурбагану — зимник опять шел по реке — тайгу сильно тряхнуло (балла четыре). Сразу образовалась огромнейшая наледь. Мы очутились в воде. Я осторожно вел машину, чертыхаясь (до дома оставалось километров тридцать), когда «Татра» вдруг с грохотом провалилась в яму, полную воды и снега. Сидела, словно в капкане, вода плескалась у самой дверцы. Наверху горела лишь красная лампа стоп-сигнала. Лед под нами гудел, трещал и содрогался.
— Все. Конец нам, — произнесла Христина. Кирилл угрюмо молчал.
— Придется вылезать в ледяную воду? — спросил он меня мрачно.
— Зачем? Подождем попутной. Вытащит нас.
— Здесь глубоко.
— Лед толстый. Лишь бы не вмерзнуть. Сидите спокойно. Хотите, буду читать вам стихи? — Решил я их приободрить.
— Чьи? — поинтересовалась Христина.
— Марины Цветаевой.
— Читай.
Я как раз читал им чудесное стихотворение из цикла «Бессонница», когда на залитой водой трассе показались четыре «Татры».
Крик разлук и встреч —
Ты окно в ночи!
Может — сотни свеч,
Может — три свечи…
Нет и нет уму
Моему — покоя.
— Машины! Машины! — закричала Христина, не дослушав Цветаеву.
Нас вытащили через час. Помучились изрядно. Бросили нам трос и тащили, тащили… Сами чуть не провалились.
Выехали на твердую землю. Миновали знакомый мостик.
— Слушай, Андрей, — вдруг засмеялся Кирилл, — ты хоть понимаешь, что работаешь в экстремальных условиях?
— Что? Ерунда какая! Кабину войлоком обили для тепла — и экстремальные условия вам? Черта с два!
— Не понимаю. Единственный сынок у мамы, где ты мог закалиться?
От негодования я так крутанул баранку, что чуть не съехал в кювет.
— Ничего вы не понимаете. Я с шести лет забочусь о маме.
Она же приходила с работы еле живая от усталости. Не она меня, а я ее баловал, сколько умел и мог. Ну, а закалку я прошел у тренера Чешкова, это почище сибирской.
Мы расхохотались и так, смеясь, въехали в Зурбаган. Было восемь вечера, температура 52 градуса.
Все-таки этот рейс был один из тяжелых. Я отвел «Татру» на автобазу, и Кузькин, взглянув на мое лицо, отвез на своей машине в пекарню, сказав, что по пути.
— Прими аспирин и ложись спать, — посоветовал он.
На другой день было воскресенье, и я проснулся аж в одиннадцатом часу. Отоспался за все эти десять суток.
Меня ждала обильная почта: письмо от Маринки, от знакомых ребят и телеграмма для Жени.
После завтрака я решил пойти к Скомороховым и отнести телеграмму. Потеплее одевшись, я отправился к ним.
Аленка с радостным воплем бросилась мне на шею. Я отдал ей подарок — заводного робота — и лишь тогда сообразил, что девочке больше подошла бы кукла. Но Аленка от робота была в восторге, тут же завела его ключиком и пустила расхаживать по полу. («Надо бы два взять — и ей и себе», — подумал я с запоздалым сожалением.)
Передав Жене телеграмму, я стал пока разговаривать с Маргаритой. Она очень благодарила меня за цветы и за то, что я помыл к их приезду пол. Соседка, у которой я брал ведро, была от меня в восторге (еще говорят, молодежь пошла плохая, врут все, сукины сыны!).
Мы посмеялись немного, но тут нас испугал Женя.
— Ритонька! — крикнул он. Заметно побледнев, протянул ей телеграмму. Маргарита прочла и отдала ее мне.
В телеграмме извещали о смерти первой его жены и запрашивали насчет ребенка: заберет ли он его себе или отдать девочку родителям погибшей?
Весьма обстоятельная эта телеграмма была от мужа… Он сообщал даже такие подробности, что Леночка попала под машину, бегая по магазинам, напоминал, что если отдать дочку дедушке и бабушке, то отобрать обратно будет довольно затруднительно, посему он советует забрать ее немедля. В конце текста он дал свой телефон и адрес.
Одолев длиннющую телеграмму, я почему-то сначала взглянул на Маргариту. Она как-то странно смотрела на Евгения: он плакал, закрыв загорелое, обветренное лицо руками.
По-моему, вполне естественно, что он плакал. Все же эта Лена была два года его женой, как бы они ни жили, пусть хоть и ссорились. А на Маргариту это произвело не знаю какое впечатление. Я ей показал знаками, что надо бы ей подойти к Жене, но она и с места не сдвинулась.
Но тут Аленка вскарабкалась к нему на колени, прижалась щечкой к его мокрой от слез щеке и стала уговаривать:
— Не плачь, папочка! У тебя кто-то умер, но ты крепись, у тебя есть мы — мама и я. Может, принести тебе лимонаду? В холодильнике есть, целая бутылка.
— Потом, — сказал Женя. Он поцеловал Аленку и пошел в ванную умываться.
— Ты, Андрюша, подожди меня, я скоро приду, вместе все пообедаем. А хочешь, идем со мной.
— Лучше я с тобой, — вскочил я.
— Хочешь поговорить по телефону? — спросила Маргарита спокойно.
— Да. Сначала с Москвой, затем с Кузькиным… чтобы заменил меня на завтра. Сегодня вечером вылетаю в Москву за дочкой. Будут у нас теперь две Аленки — большая и маленькая. Ты не будешь против, я думаю.
— Конечно не буду.
— Аленка, хочешь иметь маленькую сестренку, которую тоже зовут Аленкой? — А ты ее будешь больше любить?
