Отчаянная серьезность борцов за справедливость, антифашистов–сектантов и прочих либералов человечества иногда смешит и удивляет. Хватит… Хватит…Люди с благой миссией! Страшны вы в своем причудливом и справедливом гневе! Не хватит крыльев, что бы закрыть ими всех убогих. Чем–то очень фальшивым попахивает в вашем постоянном желании помощи всем болезным и обездоленным. Кто они такие? Вы думаете, что вам скажут спасибо? Ха! Любимое дело — как следует куснуть накормившую тебя руку. Можно спасти пару раз. Можно спасти десять раз. Но спасать кого–то всю жизнь — это как–то…..немножечко отвратительно. Согласитесь. Вот, вот…. Уже раздвигаются мускулы рта. Чуть–чуть рвутся желтоватые заеды. Киваете.
Хотя… вломить лишний раз менту никогда не повредит. И отберите именное оружие. Веселее будет! Я сам боюсь, а за вас порадуюсь.
Ловлю себя. Ловлю. Я только что предложил борцам за справедливость бить милицию. Зачем я это сделал? Кто я такой, чтобы советовать? Бейте кого считаете нужным. Да хоть бы и таких жучков как я. Вычислите. Поймайте. За меня некому отомстить. Это же интересно! Сорвите плотный покров мимикрии путем каверзных, тщательно продуманных вопросов. Это необходимо: среди людей «с принципами» я становлюсь великим притворщиком и один только взгляд моих глаз часто претит насилию и даже грубости на мой счет. Накостыляйте. Быть может моя следующая повесть станет немножечко вежливее, а я, залечивая физические раны и сотрясения — хоть на время успокоюсь. Чем меньше собачка — тем громче она гавкает. В моем случае — я к тому же гавкаю сильно издалека.
Фашисты, а также все те, кто хочет чего–то за счет страданий других людей! Хотелось бы, для порядка, назвать вас сволочами, да не имею права. Наши испражнения, если сделать анализ — будут подозрительно схожи. У меня есть все печальные задатки стать таким же как вы. Я уже капельку стал. И дело вовсе не в расовом вопросе. Запамятуйте на секунду, что вы фашисты и очеловечьтесь. Сядьте со мной вот на эти стулья. Я что–то скажу:
Мы все немножко больны. У нас с с вами в кишках сидит по бычьему солитеру. И имя этого солитера — Быдло. Мой Б. пока что очень маленький потому что ему постоянно кто–то мешает есть. А ваш — уже длинной около метра.
И все–таки напомню: сколько бы вы не скалили запломбированные зубы — все равно насекомые–санитары доберутся до ваших вышестоящих тел точно так же, как когда–то добрались до смуглых, кривоногих тел поверженных вам врагов. Какие именно насекомые–санитары? Что? Новая субкультура? Нет. Вот они какие:
Серые и синие мясные мухи, трупоядные карапузики, кожееды, жуки–стафилиниды, уховертки, а также жуки–могильщики и муравьи.
Серый козодой в камышах закричал мне, что Валхаллы не существует. По крайней мере для Сашек с завода Специальных Монтажных Изделий.
Злодеи! Я выключил в своей комнате свет, чтобы он не мешал мне думать, раскорячился на кровати и битый час мял свое синевенозное вымя. Вот что мне удалось надоить:
Ваши зверства несомненно притягивают, да только от организованности блюется…
Только в стороне. Только в знакомых, а не в друзьях. Иначе — тюрьма. Необходимо фильтровать каждое свое слово, чтобы не встретить смешного, но угрожающего нервам отпора. И разве я говорю только о панках? И о политических вопросах? Да, нет. Обо всех и обо всем…
Я сказал много лишнего, а главного так и не выразил. Если кто–то обиделся — прошу прощения. На самом деле мне не так уж и хочется его просить, но я видел подобный прием в каких–то книжках.
Ужас, тоска и фарс жизни поражают меня до столбняка. Я чувствую, я чувствую фарс каждым своим атомом и пугаюсь продолжать просыпаться. Проснуться бы завтра… Да ладно. Кончено. Ругнул и смотался.
Я не могу иначе. Мне необходимо высказать неопасную правду. Когда мне было семь лет и я натворил что–то ужасное — моя мать сказала мне что у меня отсохнут обе руки, а язык станет черным и таким большим, что не будет помещаться во рту.
— «Это из–за вранья» — добавила она.
Повесть подходит к концу и язык потихоньку уменьшается в размерах. Письмо — полезная терапия.
*
Бывает так, что в голове вдруг возникнет история… Когда–то мне ясно представилось, что есть на свете семья. Мать, Отец и двое детей. Мать умирает. После ее смерти Отец начинает слишком часто принимать душ. Старший сын подозревает что–то неладное. И он нарушает последнее табу: открывает дверь ванной комнаты и заглядывает на моющегося отца. Но никакого отца там нет. На дне ванной лежит кольчатый червь. Полтора метра в длину и толщиной в подростковую руку.
Так отец справляется со своим горем. Сын не понимает сложности ситуации, берет с туалетного столика бритву и режет извивающегося отца на несколько розовых кусков.
*
Иду к автобусной остановке в восточной части моего города. Асфальт пахнет мочой и мылом. Мусор вываливается из переполненных баков. Тряпье, недоеденная жрака и поломанные предметы быта. Подошвы скрипят об использованные одноразовые шприцы. Все бизнесы закрыты. Боятся неблагонадежности спятивших на химических наслаждениях людей. Остались только ломбарды, пиццерии, бары, секс–шопы, устрашающие отели и один платный туалет, где днем и ночью следит за порядком испитой охранник, которого боишься больше, чем посетителей. Я не против. Скучно оправляться в чистом, благообразном туалете.
Крик и ругательства раздаются около пустыря, огороженного проволокой. Я оборачиваюсь и смотрю:
Одутловатый парень с заросшим щетиной лицом и в грязном спортивном костюме потерял свои наркотики. Как добывал он их? Кого ограбил? Где? Этого я не узнаю.
Он вне себя. Кричит, ползает по тротуару и ищет свой крэк на земле. Спрашивает у прохожих — не видели ли они прозрачного пакетика. Они не видели. Они уж и не рады, что не перешли на другую сторону улицы — парень совсем рехнулся. Он испускает рев поверженного викинга. Внезапно видно, что у него зародилась последняя надежда. Он спускает свои тренировочные штаны до колен, спускает трусы. Наклоняется. Начинает искать пропавшее счастье между толстых, прыщавых ягодиц. Не находит. Запускает руку поглубже. Нет. Ничего нет. Он кричит уже жалобно. Это викинг, который испугался по–настоящему.
Подходит мой автобус. Я кидаю сигарету в водосток и перехожу не рысь, чтобы успеть.
*
Ты сгорбилась на тротуаре около закрытой овощной лавки. Раннее апрельское утро. Скоро тебя сгонят с насиженного за ночь места. Звуки, цвета, движения тела — все кажется преувеличенным.
Я сажусь рядом. В твоей сумке несколько полиэтиленовых пакетов, две потрепанные картинки с ангелами и коробочка с непонятной мне всячиной. Две минуты, и я знаю — отчего у тебя грязный лоб, дергающиеся как крылья диванной моли веки и бесполый запах немытого тела. Я угощаю из пластикового стаканчика. Ты говоришь, что редко пьешь. Нечаянно я проливаю шерри прямо в твою сумку. Картинки с ангелами мокнут. Мне становится страшно. Я ожидаю плача и брани. Втягиваю голову в плечи. Но ты вовсе не злая. Ты говоришь, что это не беда. Настоящие ангелы только что прошли около китайского ресторана и, подождав зеленый свет, скрылись за Мак — Дональдсом. Я не видел их — поэтому я не спорю. Однако меня начинает грызть досада: как так получилось, что ты перещеголяла меня в своем безумии? Я должен был увидеть ангелов первым.
Я напрягаю фантазию. Толкаю чудовищно–глупую речь. Охуячиваю тебя символами. Ты печально глядишь на меня и улыбаешься в нужных местах. Сколько еще дураков подойдут к тебе сегодня? И что будет у них на уме? К нас подходят два слегка искореженных подростка. Один из них — сплошная кожная болячка. Они ждут когда откроется Центр Помощи Молодым Гомосексуалистам и Лесбиянкам — это следующее здание после овощной лавки.
Мне уже нечего сказать. Внезапно я чувствую себя как лопнувший дождевик. Я дарю тебе апельсин и две сигареты. Моя одиссея по городу только началась. Я знаю к чему она меня приведет, но идти сегодня на работу решительно невозможно. Завод по переработке стеклотары подождет. Ты была первой остановкой. Кого еще я встречу сегодня? К кому будет легко подойти?
*
Люблю женщин с усами. Как увижу — так не могу оторвать взора. Завораживают. И пугаешься и симпатизируешь. Люблю сов, филинов и кротов. С наслаждением вспоминаю все мои заболевания гриппом. Нет ничего лучше, как — после затяжного трехнедельного гриппа выползти на улицу, закурить еще пока что отвратительно пахнущую сигарету, зайти в винный магазин — купить два литра сидра, а потом лечь где–нибудь под деревом в парке, чувствовать руками сухую траву, пить и прислушиваться к робкому, неохотному опьянению своего еще не оклемавшегося от озноба и лающего кашля тело.
*
У меня есть некий заряд красноречия и оживленности. Я могу заговорить с любым человеком на любую тему и быть настолько словоохотливым и обаятельным, что меня сразу же принимают в друзья. Через час, или минуту — мой ресурс красноречия заканчивается и я моментально замолкаю, ухожу и не возвращаюсь. Не отвечаю на телефонные звонки. Люди обижаюся. Думают:
