Без вод Южного Дауна на индустриальном будущем Белфаста можно было ставить крест. Таким образом, Южный Даун, как и другие области с преобладанием католиков, был обречен стать частью Северной Ирландии. Рубежи остались прежние, вычисленные так, чтобы создать жизнеспособное экономическое образование, которым могло бы управлять протестантское большинство. Не будь у Северной Ирландии Безмолвной Долины — не было бы и этой британской провинции. Но, по милости Божией, Безмолвная Долина станет крахом Северной Ирландии.
Наш план прекрасен — и прост: мы растворим в водах Безмолвной Долины сильную дозу Чая из трилистника. Жители Белфаста выпьют его с чаем, кофе, виски; они омоются в Чае из трилистника и будут им крещены. Мир предстанет им, как он есть — миром, где все соединено, где Одно есть Многое. Не будет границ и разделений, ведь всё в реальном мире перекликается с чем-то еще, а оно, в свою очередь, еще с чем-то — в нескончаемом гимне восхваления. Мир это беспрерывное повествование.
К этому моменту мы готовились не один десяток лет. Всё, что нужно теперь, — это ваша помощь, ведь столь существенным количеством Чая мы на данный момент не располагаем. Тот, что достался вам, взят из скудеющего припаса, передаваемого от поколения к поколению уже многие столетия. Повидимому, та старуха с Севера, что поделилась Чаем с леди Уайлд, была последним на свете человеком, знавшим его рецепт, который впоследствии унесла в могилу.
Не думайте, что это непреодолимое препятствие. Вас, мальчики, — тебя,
Метерлинк, и тебя, племянник, ведь, хотя ты на самом деле не приходишься мне племянником, ты всегда был мне как родной, — еще с пеленок готовили к этой миссии, как и мою «дочь» Беренику. Через несколько мгновений она будет здесь. И тогда я оставлю вас одних, поскольку этот принципиальный вопрос вы должны обсудить наедине, ведь свободы без свободной воли быть не может. Без нее невозможно будущее, так как будущее вырастает из прошлого.
В общем и целом, сегодня Чай из трилистника — реалия прошлого и существует только в прошлом. Поэтому вы должны вернуться в прошлое, для того чтобы вернуть будущее. А пока прощайте. Через три часа я к вам снова наведаюсь.
Селестин чинно поклонился и пятясь вышел за дверь, словно не желая терять нас из виду ни на йоту дольше, чем необходимо. В тот же миг появилась Береника.
На ней была форма школы св. Димпны: белая блузка, зеленый, цвета трилистника, в шафрановую полоску галстук, белые гольфы, черные остроносые туфли, юбка цвета травы и, в тон ей, пиджак с эмблемой на кармане: св. Димпна держит на цепи демона. Я подумал, что наряд ей идет; и вновь увидел, как зелены ее глаза, как черны, словно вороново крыло, ее волосы. Я расцеловал ее в обе щеки и представил Метерлинку, который сделал то же самое, очень по-бельгийски.
Рада познакомиться, сказала Береника. Я много о тебе слышала. Даже книгу про тебя прочитала — Синюю Книгу, так ведь? И еще читала книгу про братишку — Желтую. А я — Зеленая Книга. Из нас троих выходит цветная библиотечка, томами которой мы можем по желанию меняться. Мы можем составлять различные цвета спектра. Мы можем преодолеть гравитацию; порой мы одолеваем время. Когда мы вспоминаем прошлое, оно встает перед нами живо, в полном цвете. Мы упиваемся запахами прошлого.
Я знаю это, потому что знаю больше вас. Знаю, потому что матьнастоятельница каждый день ставила меня на час перед Картиной. Помнишь, братишка — та картина ван Эйка, муж с женой, где мы с тобой раньше были? И я знаю, они хотят, чтобы мы вошли в Картину, ибо в Картине — сокровище, которого они жаждут, и они говорят, что оно даст всем, мужчинам и женщинам, свободу. И это сокровище, по-моему, Чай из трилистника. В каком виде или форме он существует, я не знаю. Может, он спрятан в тулье шляпы у мужчины, или в складках платья у женщины, или в косматой собачонке. Может быть, он в люстре, или в пламени свечи, которая там горит. А может, он вообще зеркало или в зеркале. Может, это резной лев или горгулья с двумя спинами. Но они хотят, чтобы мы его достали.
Вопрос в том, воскликнула драматически Береника, пойдем ли мы на это?
Давайте посмотрим с такой стороны: нас троих отобрали, оказывается, когда мы еще молоко сосали, точнее не сосали, потому что, насколько я понимаю, они нас, как феи, похитили из колыбельки, а потом воспитали на свой сказочный манер. Мы носили ту одежду, что они нам давали, и ели ту пищу, что они специально готовили, и пили то питье, что нам намешивали. Особенно питье. Как нам стукнуло четыре, нам стали подсыпать туда Чай из трилистника — помнишь дни, когда ты видел то, чего раньше в жизни не видал? Стоит ли удивляться, что мы такими выросли?
Отчасти я им благодарна. Как же иначе, ведь кем иначе могла бы я быть? Я должна быть тем, что есть.
Ведь из-за этого я люблю ясность мира. Знаете, то, как все вещи светят тебе — будь это фарфоровая чашка, или примула в бордюре, или помятый алюминиевый умывальник, — они как будто довольны тем, что они как раз такие, какие есть, и этим удовольствием с тобой делятся. Я говорю на языке, не ведомом никому кроме вас. Вы мои братья, а я ваша сестра, я должна о вас заботиться. Мы — вся родня, какая у нас есть. Мы — Безмолвная Троица, скользящая по коридорам, когда все остальные в постели. Трое — это Христос между двумя разбойниками. Мы — три листка на одном стебле. Мы трое — Чай из трилистника.
И все-таки, как я могу быть хоть в чем-то уверена? продолжала Береника. Когда я стояла перед Картиной, то иногда думала, что всё понимаю — ведь это был мир, который я узнала и полюбила. Я любила сочный вермильон балдахина, любила косматую собачонку, любила турецкий коврик. Я любила маленькие красные сабо дамы и осязаемую шершавость простых деревянных башмаков на мужчине. Я чувствовала между пальцами бусины янтарных четок. Я вдыхала аромат апельсинов и запах горящего воска. А потом моргну — и всё пропадает, и я опять стою перед Картиной. За окном кабинета на потемневшие поля сыплет дождь со снегом, и я опять в так называемом Реальном Мире.
Итак, прежде чем мы продолжим, прежде чем я окончательно пойму, что происходит и примем ли мы в этом участие, вы тоже должны передо мной отчитаться. Ты, Метерлинк, — может, ты начнешь?
Даже не знаю, что и думать, сказал Метерлинк. Если развить проведенную Селестином аналогию с пчелами, мы жили в стеклянном улье: можем ли мы сказать наверняка, что наши наблюдатели благожелательны? И кроме того, возможно, мы — три принца Серендиппских, точнее, два принца и принцесса, наделенные даром находить то, чего не искали. Мне вспоминается, что Серендип — древнее название Цейлона, и что на некоторых марках этой британской колонии изображена кокосовая пальма, чьи семена разносят океанские течения. Возможно, мы тоже, как кокосы, по чистой случайности прибились друг к другу и растем теперь рощицей в три дерева.
Изучение марок позволяет лучше понять большой мир. Кокос появляется под коронованным профилем Георга VI: так мы выясняем, что до него было еще пять королей Георгов, и с интересом узнаем, что Третий был сумасшедшим. Сам кокос являет собой символ неисчислимых богатств империи, на марках которой он представлен, поскольку из каждой части кокосовой пальмы, не говоря уж о масле, люди извлекают выгоду. Грубые волокна орехов идут на набивку матрасов и плетение циновок, из почек пальмы получают сахар и спирт, древесина тоже высоко ценится, скорлупа орехов представляет собой отличное топливо, а из корней добывают наркотическое средство. Возможно, кокосовая пальма — одна из форм Чая из трилистника, хотя и находится под строгим контролем имперских властей, дозволяющих туземцам их нирвану лишь для того, чтобы вернее их поработить. И тогда — подобны ли мы им?
Быть или не быть, вот в чем вопрос, пересечем ли мы границу, перед которой поставили нас опекуны, или огородимся сами, сохраняя таким образом наше личное царство — неоткрытую страну, из чьих пределов путник ни один не возвращался. И все-таки мне хочется увидеть страну с картины ван Эйка. Когда я жил в Генте, ничто так не радовало меня, как блуждание по лабиринту улочек и переулков с маленькими дверцами, выходящими в высокие внутренние дворики или обнесенные стенами сады, или мощеные камнем задние дворы с белеными пристройками и рыжими курами, роющимися в желтом песке.
Я хотел бы вернуться в Брюгге ван Эйка.
Хотя детство мое прошло в исследовании Гента, я начал осознавать, что он неизмерим, и что вариации улиц, которыми можно пройти к определенному месту, граничат с бесконечностью. Более того, опыт попадания на любую из данных улиц с одной данной улицы вместо другой будет в корне отличаться. Так, выходя на рю де Шантерелль с рю де ла Кюйе[59], на одном углу перекрестка вы замечали маленькое кафе, а на другом — булочную; тогда как появляясь с рю Гийом Телль[60], вы тут же упирались в магазин оружия и охотничьего снаряжения, соседствующий с модельной лавкой и мастерской вывесок.
