— И ты тоже, — проговорил он.
По предложению Марсии они зашли в «довольно милый небольшой паб неподалеку отсюда», и он мысленно поздравил себя с тем, как у него все хорошо получается. Он свободно болтал с ней и пару раз даже заставил сестру опять рассмеяться, сам слушал внимательно и проявлял благожелательность. Он оплошал только один раз, и то лишь слегка, — предположил, что в Англии все девушки любят пиво, — и она изменила сделанный им заказ, попросив «розовый джин», отчего он почувствовал себя ослом, не догадавшимся спросить свою спутницу. Кроме этой оплошности, его галантность казалась ему безупречной. Окажись за стойкой бара, у которой они сидели, зеркало, он не преминул бы украдкой метнуть в него счастливый взгляд. Прежде чем отправиться в мужскую комнату, он даже, как принято в армии, дважды притопнул, чтобы штанины форменных брюк эффектней ниспадали на башмаки, после чего направился сквозь окутанную сигаретным дымом толпу прочь от Марсии своей новой бесшабашно-беззаботной походкой, надеясь, что сестра смотрит ему вслед.
— А что значит «работать в издержках»? — спросил он, когда вернулся обратно к столику.
— Да так, ничего особенного. В коммерческой компании это, наверное, называлось бы расчетным отделом. Я занимаюсь платежными ведомостями… Ах да, понимаю, — проговорила она, остроумно сопровождая свои слова насмешливо-кислой улыбкой, — это, конечно же, мама сказала тебе, что я «состою при американском посольстве». Боже мой! Когда я еще с ней жила, то несколько раз слышала, что она так говорит кому-нибудь по телефону. Как раз тогда-то я и решила переехать от нее.
Пол был настолько занят собой, что лишь теперь, поднося огонь к ее сигарете, заметил, какой симпатичной девушкой стала Марсия. И дело было не только в ее лице, она выглядела потрясающе с головы до ног.
— …Пол, боюсь, у нас тут вышла накладка со временем, — сказала она. — Видишь ли, завтра у меня последний день перед отпуском, и я понятия не имела о твоем приезде, вот и договорилась с одним человеком провести вместе неделю в Блэкпуле. Но завтра вечером, если хочешь, мы можем еще пообщаться… Хочешь, приходи ко мне: посмотришь, как я живу, поужинаем вместе или займемся еще чем-нибудь.
— Чудесно, обязательно приду.
— Вот и хорошо. Приходи. Ужин будет не слишком обильный, но можно сегодня поужинать поплотнее. Боже мой, я такая голодная, а ты? — Пол заметил, что за время войны многие английские девушки приучились восклицать «боже мой».
Она повела его в заведение, о котором отозвалась как о «хорошем ресторане, который снабжается с черного рынка». Это было теплое, запирающееся на замок помещение на верхнем этаже дома, почему-то напомнившее о тайных сборищах. Там они сидели в окружении американских офицеров и пришедших с ними женщин, щедро насаживая на вилки обильные куски того, что Марсия называла стейком из конины. Странно, но в присутствии друг друга они робели, словно дети, попавшие в чужой дом. Однако уже в следующем на их пути пабе они дали волю воспоминаниям.
— Странно все это, — говорила Марсия, — сначала я здорово скучала по папе, и это даже походило на болезнь, а потом вдруг получилось, что я даже забыла, как он выглядит на самом деле. И в последнее время… в общем, не знаю. Его письма кажутся мне… какими-то навязчиво-пустыми. Бессодержательными, что ли, скучными…
— Ну да, он очень… да.
— А однажды, во время войны, он прислал мне брошюры о венерических заболеваниях, выпущенные Американской службой здравоохранения. Знаешь, по-моему, это не слишком тактичный поступок, как ты считаешь?
— Да… разумеется.
Зато выяснилось, что она помнит и электропоезд, и бумажных кукол. И тот жуткий прыжок с ветки клена… «При этом самым страшным оказалось то, — призналась она, — что, падая, ты попутно снес еще один огромный сук!» И разумеется, она помнила, как сидела одна в машине в тот день, когда их родители скандалили в доме. Она даже не забыла, как Пол вышел из дома и подошел к автомобилю, чтобы попрощаться с ней.
В конце вечера они перебрались в другое заведение, и там она принялась рассказывать ему о своих планах. Пожалуй, в следующем году она могла бы вернуться в Штаты и там поступить в колледж, о чем настоятельно просил ее отец. Но также существовала вероятность, что она быстро бросит учебу, чтобы выйти замуж.
— Вот как? Не шутишь? А за кого?
Она ответила ему мимолетной улыбкой, и в первый раз он заметил неискренность у нее в лице.
— Я еще не решила, — объявила она. — Видишь ли, предложений поступило бесчисленное множество… Ну или почти бесчисленное.
Тут она достала из сумочки большой дешевый американский бумажник, вроде тех, в которых предусмотрено множество кармашков для фотографий, которые можно листать, как странички. Одно лицо сменяло другое, то улыбающееся, то серьезное, и почти на всех снимках виднелась пилотка в дополнение к эйзенхауэровскому мундиру, — целая галерея американских солдат.
— Вот это Чет, — щебетала Марсия, — он милый и теперь уже вернулся в Кливленд. А это Джон, он скоро уезжает домой, в маленькой городок на востоке Техаса; ну а это Том, просто душка…
В бумажнике было всего пять-шесть фотографий, но казалось, что их больше. Один парень из Восемьдесят второй авиадесантной, весь в орденах, действительно выглядел впечатляюще, зато другой, рядом с ним, принадлежал не то к вспомогательному, не то к обслуживающему персоналу — эдакие «синезвездные коммандос». К таким ребятам Колби привык втайне испытывать неприязнь.
— Ну и что, какая разница? — спросила она. — Лично мне все равно, что он делал или не делал на войне; какое это имеет отношение ко всему остальному?
— Ладно, наверное, ты права, — проговорил Пол, пока она убирала бумажник, и пристально посмотрел на нее. — Но, Марсия, разве ты влюблена в кого-то из этих парней?
— Ну разумеется, — ответила она. — И потом, это же просто, разве не так?
— Что просто?
— Быть влюбленной, когда он милый и нравится тебе.
Эти слова дали ему пищу для размышлений на весь ближайший день.
Следующим вечером, явившись по приглашению «поужинать или заняться чем-нибудь еще», он с мрачным видом осмотрел опрятное, скудно обставленное жилье Марсии, а также познакомился с ее соседкой — девушки вскладчину снимали квартиру. Ту звали Айрини. На вид ей перевалило за тридцать, и по ее взглядам и улыбке безошибочно угадывалось, что ей нравится жить с более молодой соседкой. С первых же минут знакомства она вогнала Колби в краску, сказав про него: «Ах, какой красавчик», а потом засуетилась и прямо-таки запорхала, когда Марсия принялась расставлять напитки — содовую, причем безо льда, и американский «смешанный виски».
Ужин оказался гораздо менее торжественным, чем он ожидал, — запеканка, приготовленная из «Спама»[13], картофельных чипсов и порошкового молока. Пока они сидели за столом, Айрини громко хохотала над тем, о чем рассказывал Пол и что, по его мнению, вовсе не являлось таким уж забавным.
Придя в себя после очередного приступа смеха, с сияющими глазами, она повернулась к Марсии и сказала:
— Ой, он такой душка, твой брат, правда? И знаешь, что я тебе скажу… пожалуй, ты насчет него не ошиблась. По-моему, он и впрямь девственник.
Существуют различные способы переносить жестокое смущение: Колби мог опустить залитое краской лицо или сунуть в рот сигарету, зажечь ее, прищуриться и, взглянув на эту женщину похожими на щелочки глазами, сказать: «А почему ты так решила?» — но вместо этого он поступил совсем по-другому: он расхохотался. Он все смеялся и смеялся — даже после того, как в достаточной мере показал, насколько абсурдно их предположение. Смех душил его, и он все никак не мог остановиться.
— Айрини! — между тем произнесла тоже покрасневшая Марсия. — О чем ты говоришь? Я никогда ничего подобного не утверждала.
— Ой, извините, прошу прощения, виновата, — проговорила та, но, когда он успокоился, взяв наконец себя в руки, хотя продолжал испытывать некоторую досаду, в глазах у Айрини, сидящей по другую сторону заставленного грязной посудой стола, все еще продолжали плясать искорки.
Поезд Марсии уходил в девять с какой-то станции на самом севере Лондона, так что ей следовало поспешить.
— Слушай, Пол, — сказала она, торопливо засовывая вещи в чемодан, — тебе правда не нужно тащиться со мной в такую даль, я вполне могу добраться сама.
Но он настоял: ему хотелось поскорей удрать от этой Айрини, — так что, нервничая и не разговаривая друг с дружкой, они молча поехали на метро и вышли не на той станции («Боже, как глупо, — сказала она, — теперь придется пройтись»), а когда продолжили путь пешком, снова вступили в беседу.
— Понятия не имею, что нашло на мою Айрини! Чего она сморозила такую глупость? — оправдывалась Марсия.
