Просто снежинки.
Они забивают уши, рот, нос. Точно кокаин. Разок я пробовала. Прибереги для матушки… там влюбленность не достанет… кровь моя стынет, но поет о любви.
Слышу свист ангельского меча, рассекающего воздух. Вжик, вжик, вжик. Да ладно. Дрожит земля, вихрятся потоки, ледяной ужас клинка, остывающий жар крови.
Очень приятно. Пускай.
Падаю в толпу. Мягкий гул голосов и теплое дыхание нежно меня принимают. Люди туда-сюда снуют. Кое-кого узнаю. Вон две женщины возле конторки. Откуда-то я их знаю. Понимаю их язык. Ведаю, о чем они говорят. Мужчина мимоходом подмигнул. Заигрывает. Слышу запах его лосьона. За широкой стойкой хлопочут три администраторши. Одна молоденькая, волосы гладко зачесаны в симпатичный конский хвост. Плечом прижимает трубку к уху. Другая, что постарше, рыжая. Очки в черной оправе. Принимает кредитную карту. Третья прислушивается к словам человека в сером костюме, старающегося перекрыть многоголосицу холла. Очередь на ресепшн: одни приехали, другие отбывают.
Вон консьерж в красивой серо-малиновой ливрее. Заметив меня, вопросительно приподнимает бровь. Машет. Кажется, я его знаю. Вновь машет, манит к себе на другой конец многолюдного холла. Не могу шевельнуться. Он что-то шепчет постояльцу и с пюпитра светлого дерева берет конверт. «Мадам! — окликает меня консьерж, размахивая конвертом. — Мадам!»
Это не мне, хочу я сказать.
Я боюсь консьержа. Под лампами сверкает его лысина. Лоб в испарине. Он пробирается сквозь толпу, вновь окликая: «Мадам!»
Набравшись духу, четко говорю: «Это не мне».
«Но как же, мадам! — возражает консьерж и, улыбаясь, сует мне конверт. — Именно вам!» На губах его слащавая улыбка, он не уходит и будто ждет, чтоб я вскрыла конверт.
Мне страшно. Дрожащими пальцами распечатываю конверт. Он пуст. Вернее, почти пуст, ибо внутри лишь карта. Наподобие карты Таро, но прежде я такую не видела. Изображено дерево. Внизу надпись L’arbre de Vie. Понятно, «Древо Жизни». Однако этакие дерева жизни раньше не встречались. Смахивает на рождественскую елку, украшенную чудными предметами и невиданными плодами.
Хочу спросить консьержа, что это значит, но он исчез. Исчезли всё и вся.
Зоя открыла глаза: белая ширь. По жилам разливалось блаженное тепло. Пахло дезинфекцией. Яркий свет ламп. Белая ширь оказалась простынями и наволочкой.
Рядом стояла медсестра. Их взгляды встретились, обе сморгнули. Сестра поспешно вышла из комнаты, но тотчас вернулась с другой женщиной в белом врачебном халате.
Та пригнулась к кровати:
— Зоя?
— Да.
— Вы помните, что случилось? — Она говорила с сильным французским акцентом.
— Лавина.
— Верно.
— Что с моим мужем?
Присев на кровать, докторша взяла Зоину руку:
— Его пока не нашли. Едва успели вытащить вас. Весьма сожалею.
Распахнув рот в беззвучном вопле, Зоя запрокинула голову, горько-соленые слезы оросили ее лицо. Врач терпеливо ждала, когда стихнут сотрясавшие ее рыдания. Они не стихали. Врач что-то сказала по-французски, и сестра подала ей шприц.
— Нет, я не хочу опять заснуть, — всхлипнула Зоя. — Не надо.
Докторша кивнула, отложив шприц в лоток:
— Как угодно. Если надумаете, скажите.
Зоя огляделась. Врач и сестра молчали, словно ожидая от нее каких-нибудь слов.
— Наверное, вы не осознаете, но вам повезло, — сказала докторша. — Очень повезло. Вы были на волосок от смерти. Знаете, что вы беременны?
Зоя кивнула.
— Похоже, с ребенком все хорошо. Мы присмотрим.
Перехватило горло. Вулканическое рыдание пыталось вырваться наружу, но Зоя его проглотила.
— Как ваше самочувствие? В смысле, физическое.
Зоя тряхнула головой. Горе ее было физическим.
— Вы отделались лишь синяками, — сказала врач. — Кровоизлияние в белках скоро пройдет. Это от большого давления снега.
— Можно взглянуть? — выговорила Зоя.
Врач велела сестре подать зеркало.
Зоя поднесла его к лицу: белки залиты кровью, совсем как у Джейка.
— Пройдет. Вам нужен покой. И надо многое обдумать. — Докторша встала. — Знаете, в коридоре ждет человек, который вас нашел. Он-то вас и откопал. Хочет с вами поговорить, сидит, не уходит. Но если вы не в состоянии, я его отошлю. Позже придет.
— Нет, впустите его, пожалуйста.
Врач кивнула сестре, и та вышла из палаты. Через пару минут она вернулась с пожилым мужчиной. Обветренное смуглое лицо, изрезанное морщинами. Бритый череп, обросший седой щетиной. Потешно узенькая щеточка усов. Губы его растянулись в улыбке, но глаза лучились сочувствием — мороз и солнце.
Естественно, Зоя протянула руки, чтобы обнять своего спасителя. Врач отступила в сторону, пропуская старика к кровати.
— Vous bénisse! Vous bénisse![12] — сказал он.
От него несло табаком.
— Спасибо… спасибо… спасибо…
Старик выпрямился и заговорил по-французски, нимало не заботясь, понимает ли его Зоя. Врач перевела:
— Он говорит, вы третий человек, кого он откопал из снега, но в вашем случае почти потерял надежду.
— Спросите, долго ли я была под снегом.
— Говорит, минут двадцать, может, чуть больше. Ваш турагент видела, как поутру вы отправились в горы, и сообщила спасателям номер вашего телефона. Те были неподалеку и на место добрались очень быстро, но искали не там. А он слушал снег.
— Слушал?
— Так он говорит. Другие спасатели использовали прибор с тепловым сенсором, но ошиблись с местом. Он же отошел в сторону и нашел вас. Получив ваш номер, бригада пыталась вам позвонить. Он говорит, слышал звонок из-под снега. Но то и дело сигнал прерывался, и он молил Бога, чтобы телефон не умолк.
— Лэссэ соннэ…
— Oui. Laissez sonner[13], — сказал старик.
Зоя узнала голос. Но ведь невозможно, чтобы она, погребенная под снегом, ответила на звонок.
Старик протянул ей мокрую измятую бумажку, размером с игральную карту. На одной стороне была изображена рождественская елка, украшенная подарками. Зоя ее уже видела. Только внизу не было надписи.
— Что это?
— Он говорит, это было в вашем кулаке, — перевела врач.
Старик вновь заговорил, улыбаясь и постукивая себя по большим ушам.
— Мол, он всегда отличался хорошим слухом. Друзья над ним подшучивали. А он слышит любое шевеленье под снегом. Даже царапанье. Поняв, где вы, он позвал остальных. Помощь пришла.
— А что… — начала Зоя.
— Он не верит в современные методы. Говорит, когда вас откопал, дал вам коньяку, хоть это не положено.
— Я помню вкус коньяка.
Врач перевела Зоины слова, и старик затараторил, шевеля бровями. Затем посерьезнел и отвернулся.
— Он говорит, мол, не смеет смотреть вам в глаза и просит прощенья, что не отыскал вашего спутника.
Тем не менее старик обернулся и покивал Зое.
— Пожалуйста, скажите ему, что он спас еще одного человека. Он спас двоих.
Врач что-то сказала старику. Тот шагнул к кровати и осторожно положил морщинистую руку на одеяло, укрывавшее Зоин живот. Снова крепко пахнуло табаком. Через секунду старик убрал руку.
— Он просто счастлив, — сказала докторша. — Говорит, он здешний гробовщик и чрезвычайно рад, что соучаствовал не смерти, но жизни.
Зоя почувствовала накатившие слезы. Старик пожелал ей удачи и вышел из палаты.
Врач вновь предложила сделать укол снотворного. Зоя отказалась. Предстояло многое осмыслить, впереди уйма дел. Откинувшись на подушку, она погладила живот. Что если Джейк вовсе не покинул ее, а заключил тайную сделку, которая спасла ей жизнь? Такое возможно?
За окном прошуршал ветер, швырнувший в стекло пригоршню пушистых шестиконечных снежинок, будто нарисованных. Опять шел снег.
За неустанную поддержку и дружбу:
Анне Уильямс, Питу Уильямсу, Саймону Спэнтону, Луиджи Бономи, Питу Коулборну, Джули-Анне Хадсон, Бригу Итону, Крису Фаулеру, Джули Фландерс, Дэниелу Хэнсону, Джули Хэнсон, Хелен и Тиму Беннет.
Хвала и признательность Лайзе Роджерс за ее грандиозную редактуру.
Светлая память Роберту Холдстоку, вдохновившему на труд.
Кристина Россетти (1830–1894) — английская поэтесса, сестра прерафаэлита Данте Габриэля Россетти. Перевод Владимира Дубровина.
Эпоним Пиренеев — Пирена, героиня античной мифологии, растерзанная дикими зверями и похороненная в горах.
Молчать — главное правило виста.
Джими Хендрикс (Джеймс Маршалл Хендрикс, 1942–1970) — американский гитарист-виртуоз, певец и композитор, один из символов эпохи.
