– Снимите с меня эти наручники.
Если бы он подошел поближе, я могла бы ударить его головой и оглушить.
– Это “да” или “нет”, мэм?
Я глотаю, дышу. Воздух мелкий, словно грязная лужа.
– Да.
Внимание Джоджо сосредоточено целиком на Микаэле. Он вертит головой, чтобы посмотреть на нее, обращается к ней голосом, напоминающим шепот, как шелест деревьев, сгибающихся на ветру. Облака, словно массивные серые волны, плывут по небу. Воздух становится все влажнее. Микаэла бьет Мисти в район шеи, и я уверена, что Мисти ругается, ее слов не разобрать, но их слоги режут воздух жестко, как железнодорожные штыри, которые загоняют в шпалы.
– Он вытащил пистолет, детка? – спрашивает Майкл.
Я киваю со стоном.
Полицейский роется в захламленном багажнике, пока я беспомощно наблюдаю за ним, скованная наручниками и задыхающаяся: пластиковые пакеты с выцветшей, смятой одеждой, пакет с сэндвичами Ала, монтировка, провода для прикуривания, старый, побитый плесенью по краям кулер с пустыми пакетами из-под чипсов и бутылками из-под газировки. Пакетик в горле падает в мой желудок; дыхание приходит огромным потоком, и я снова могу дышать, но головокружение от метамфетамина нарастает быстро. Оно сжимает меня огромной рукой и трясет. Тоже удушье, но теперь уже другое. Мне страшно, я закрываю глаза, открываю их, и Призрачный Гивен сидит теперь рядом с Джоджо на земле, тянется к нему, как будто может до него дотронуться. Дарованный-не-Дарованный опускает руку. Лицом Джоджо наполовину лежит в земле, но я все еще вижу его нахмуренный рот, дрожащий в уголках: такое лицо у него было, когда он боролся со слезами в детстве.
– Дай Джоджо! – кричит Микаэла.
Полицейский выпрямляется, отрывается от машины и идет к Мисти, которая поднимает Микаэлу в воздух, чтобы усмирить ее. Призрачный Гивен встает, идет к полицейскому, Микаэле и Мисти.
– Ты в порядке, детка? – спрашивает Майкл.
Я отрицательно мотаю головой. Дарованный-не-Дарованный снова протягивает руку, на этот раз к Микаэле, и кажется, что она его видит, кажется, будто он действительно может коснуться ее, потому что она вдруг напрягается, и тут золотистая струя рвоты извергается изо рта Микаэлы прямо на грудь полицейского. Мисти отпускает Микаэлу и приседает, издавая такой звук, словно ее саму сейчас тоже вырвет. Призрачный Гивен бесшумно хлопает в ладоши, а полицейский замирает.
– Мать твою! – ругается он.
Микаэла ползет к Джоджо, и полицейский дергает его карман, вытаскивает маленький мешочек, рассматривает содержимое, прежде чем швырнуть его в лицо Джоджо, словно гнилую банановую кожуру. Он стремительно возвращается к нам и снимает с нас наручники, и он светится. Желчь блестит поверх синей формы.
– Езжайте домой, – говорит он.
Нет больше запаха корицы и одеколона. Только желудочная кислота.
– Спасибо, сэр, – говорит Майкл.
Он берет меня за руку и ведет к машине, а я не могу сдержать сладкой дрожи от метамфетамина, от его хватки на моей руке и от того, что полицейский в это время снимает наручники с Джоджо.
– У пацана в кармане был хренов камень, – говорит полицейский. – Езжайте домой и без крайней нужды держите девочку пристегнутой.
Призрачный Гивен хмурится, глядя, как я залезаю на пассажирское сиденье. Меня качает. Я не могу моргнуть – всякий раз, когда я пытаюсь, мои глаза упрямо распахиваются. Дарованный-не-Дарованный качает головой, а настоящий Майкл тем временем закрывает за мной дверь.
– Сука. Сука-сука-сука-сука, – выдыхает на заднем сиденье Мисти.
Джоджо пристегивает Микаэлу в детском кресле и обнимает ее вместе со всем креслом. Микаэла всхлипывает и хватает его за волосы. Я жду, что он будет ее успокаивать, но он молчит и просто трется своим лицом об ее, закрыв глаза. Мой позвоночник кажется мне веревкой, которую постоянно тянут то в одну, то в другую сторону. Майкл переключает передачу.
– Тебе нужно молоко, – говорит Майкл.
Призрачный Гивен утирает рот рукой, и тогда я понимаю, что из моего рта вытекает слюна, густая, как слизь. Гивен, которого нет и который есть одновременно, отворачивается от машины и исчезает: я понимаю. Призрачный Гивен – это сердце часов, и его уход заставляет все вокруг тикать: тик-так, тик-так, дорога разворачивается, деревья хлещут ветвями, дождь капает, дворники шлепают по стеклу. Согнувшись пополам, я прячу рот в локти и колени и стону. Хочется, чтобы это были мамины колени. Челюсть стучит и скрипит. Я глотаю. Я дышу. Все это восхитительно и ужасно.
Глава 8
Джоджо
Я не могу смотреть прямо на него. Слишком уж странно он сидит на полу машины, зажатый между детским креслом Кайлы и передним сиденьем, столкнувшись со мной лицом к лицу. Он ничего не говорит, просто закидывает руки на колени, опускает голову и прикрывает лицо запястьями. Одну из рук сжимает в кулак. Никогда еще я не видел таких коленей, как у него: как два старых грязных, потрепанных теннисных мяча. Хоть он и худой, с руками и ногами тонкими, словно веточки, он кажется слишком большим, чтобы поместиться в пространстве, куда он себя запихал. Он острый по краям, но его слишком много для этого места, поэтому все, о чем я могу думать, глядя на него – Что-то не так. Эта фраза крутится у меня в голове, словно летучая мышь, взмахивает крыльями, трепещет, ударяясь об углы чердака. Я не понимаю, что заснул, пока не просыпаюсь от того, как останавливается машина, от мигающих огней, от полицейского в окне, который велит Леони выйти из машины, а мальчик на полу погружается все глубже, прикрывая уши руками.
– Тебя закуют, – говорит он.
Когда офицер подходит к задней двери и говорит: Выйдите из машины, молодой человек, мальчик сжимается еще сильнее, скручивается, словно многоножка, и хмурится.
– Я же говорил, – говорит он.
Это мой первый допрос полицией. Кайла кричит и тянется ко мне, а Мисти жалуется, ее рубашка сползает еще ниже по плечу, обнажая верх груди. Но я не смотрю на нее. Все, на что хватает моего внимания, – это брыкающаяся Кайла. И человек, приказывающий мне сесть, словно я пес. Сидеть. И я сажусь, а потом испытываю чувство вины за то, что не сопротивляюсь, за то, что не делаю того, что делает Кайла. Но потом я думаю о Ричи и чувствую мешочек Па в кармане шорт. Я лезу туда рукой. Мне кажется, что, если я нащупаю клык, перо, записку, возможно, смогу почувствовать силу этих вещей в себе. Может, тогда я не заплачу. Может, мое сердце перестанет ощущать себя птицей, врезавшейся в машину в полете, оглушенной и растерянной. Но тут полицейский выхватывает пистолет и направляет его на меня. Бьет меня ногой. Кричит, чтобы я лег на землю. Надевает на меня наручники. Спрашивает: Что в кармане, парень? протягивая руку к мешочку Па. Но Кайла, маленькая и яростная, мгновенно прыгает мне на спину. Я должен успокоить Кайлу, сказать ей вернуться к Мисти, слезть с меня и отпустить, но я не могу говорить. Птица забирается мне в горло, крыльями судорожно перебивает мне дыхание. А если он застрелит ее? думаю я. Что, если он застрелит нас обоих? А потом, хоть наручники и вгрызаются в мои запястья, я замечаю, что Ричи смотрит на меня из окна автомобиля. Он отвлекает меня от этого жаркого дня, от того, как Мисти уводит Кайлу в сторону, но только на секунду, потому что я не могу не вспомнить снова о происходящем: о смуглых руках Кайлы и о пистолете, черном, как гниль, навевающем ужас.
Образ пистолета остается со мной. Даже после того, как Кайлу рвет, после того, как полицейский осматривает мои штаны и снимает с меня кусачие наручники, даже после того, как мы все садимся в машину и едем дальше по дороге, а Леони наклоняется на переднем сиденье, словно ей плохо, этот черный пистолет все еще стоит у меня перед глазами. Вызывает ощущение щекотки где-то в районе затылка, зуд на плече. Кайла прижимается ко мне и тут же засыпает, в машине так влажно и душно: у Мисти лоб в поту, на носу сопящей Кайлы появляются мокрые бусинки, и я чувствую, как у меня по спине течет вода. Я потираю следы на запястьях от наручников и снова вижу пистолет, и мальчик начинает говорить.
