Ознакомительная версия.
– Девушка тихой быть должна, она не гоготать – гы-гы! – должна и не орать с открытым ртом; она должна совсем немножко улыбаться, глядеть тихонько глазками из-под ресниц и снова прятать глазки под ресницами; она должна веселой, доброй быть, мыть голову и лишних слов не говорить, лишнего крику не шуметь и все в себе за всех переживать…
Эти последние слова о крике, шуме и переживании Ишхан договорил совсем неслышно, словно и не вслух; пока дошло до этих слов, он заскучать успел, устать, и с каждым словом говорил все тише, глуше, неохотней; он был готов уже и пожалеть о том, что говорил, да не успел. Удар по голове лишил его сознания.
Очнулся; сразу понял, что лежит ничком, что доски под его лицом так быстро намокают теплым, что этим теплым впору захлебнуться. Он попытался приподнять лицо, но ничего из этого не вышло, кроме стона. Ответом был удар по ребрам, всего его перевернувший на бок; лишь левая рука осталась, как была, подмятой, но он уже не чувствовал руки и потому не беспокоился о ней. Доски запели и запрыгали: кто-то сбегал с причала. Когда доски умолкли и унялись, Ишхан попробовал понять, открыты ли его глаза, и что-то белое и не чужое, надвинувшись, приблизилось к глазам. “Ты что здесь, Лива? – молча попенял Ишхан. – Ты видишь, я неважно выгляжу”. “Ты умираешь”, – был ответ, и белое пятно перед глазами, заволновавшись, потекло в них, не причиняя им ни капли боли…
Байрам позвал из темноты:
– Ишхан, я здесь! Прости, что задержался и тебя задерживаю!
Ответа не было, и он ступил на доски. Внезапная волна глухого звука, нахлынувшая издалека, из Бухты, утихшая потом и вновь нахлынувшая, как если б вдалеке бил колокол, Байрама отвлекла, и он не сразу разглядел темное тело на краю причала, у самых своих ног. А разглядев, склонился и потрогал шею; звать уже не стал.
Сидел на корточках, пока не занемели ноги. Встал, выпрямился, вспомнил о пачке сигарет, зажатой в кулаке. Сорвал обертку, вынул сигарету и прикурил ее от зажигалки, которую купил в подарок. Докурил; бросил окурок в воду, и огонек погас в воде.
Затем Байрам достал мобильный телефон и дважды позвонил: в милицию и в “скорую”. Номера Гамлета он не знал, но и звонить ему сейчас желания не испытывал.
– Сейчас оглохну, – сказал Карп, не поглядев на сосны, из-за которых вместе с ярким светом ламп и визгами танцующих выкатывались чугунные шары аккордов бас-гитары.
Пилот кивнул, молча разлил вино по пластиковым стаканам. Не дожидаясь тоста, отпил из стакана и пожевал веточку кинзы.
Басы немного стушевались, уйдя в тень барабанов и тарелок, но там не унялись: бухтели, вздрагивали, ухали совой; потом вступили и забрякали, заныли клавиши; во тьму над соснами ввинтился тянущийся, воющий аккорд гитары-соло…
– Может, сходить за ним, позвать? – сказала Карина.
– Нет никакого смысла, – отозвался Гамлет. – Еще не пришел, значит, не может уйти. Значит, опаздывает сменщик. У него такой сменщик, что всегда опаздывает и всегда подводит. И ничего нельзя поделать. Он его так просил и так просил: ты, Коля, не опаздывай, не подводи меня. И все равно подводит. Боюсь, когда-нибудь придется мне его просить. Так попросить, чтоб хорошенько понял…
– Вот интересно, – сказал Карп, – если тихонько по-пластунски подползти и перерезать провода, динамик сдохнет?
– Боюсь, тогда тебе чего-то перережут, – сказал пилот. – Вот будет интересно.
– Я не пойму одного, – сказал Стремухин. – Бухта сидит без света, а у них и провода, и лампы.
– Они нас не глупее; здесь не раз бывали, все предусмотрели, – ответил Карп. – У них с собой, как и у нас, переносной электроагрегат. На водку и корабль им хватило – чего им, на бензин или солярку денег жалко?
– Сколько хлопот и денег, чтобы надраться и надрыгаться, – сказала Александра, и Стремухин отвел глаза: презрение, с которым она произнесла свои слова, на миг скривило и испортило ее лицо.
Музыка смолкла, словно не было ее; все замерли, застигнутые тишиной врасплох, но длилась радостная оторопь чуть менее минуты – вновь взвыл динамик в соснах: к басам, тарелкам, клавишам и соло приладился еще и сиплый тенор, поющий по-английски.
Пилот сказал:
– Я понимаю: сменщик там, не сменщик, но я не понимаю, почему мы здесь не можем выпить за Ишхана, пусть и в его отсутствие. Давайте, выпьем за его здоровье, ну, а потом ему расскажем, как мы выпили. Чего вот так сидеть и слушать этот гвалт?
– Я разве против? – пожал плечами Гамлет.
Все подняли стаканы, кроме малолеток.
– Не понял, – строго сказал Карп.
– Вы извините, мы не пьем, – ответил рыжий. – Пейте без нас, и пусть ваш именинник не обидится.
– Так дело не пойдет, – сказал пилот. – Карина, принеси детишкам спрайта. Мы подождем и выпьем вместе.
– А разве спрайтом можно чокаться? – спросила рыженькая.
– Конечно, можно. Если от души, – ответил Карп.
Карина встала из-за столика. Все, кто собрался пить вино, ждали ее, держа стаканы на весу, глядя друг другу в лица, освещенные двумя неяркими садовыми светильниками, воткнутыми в песок. Погремев замком и дверью поскрипев, Карина скрылась в киоске. Невдалеке протяжно зазвучал корабельный гудок; еще раз и еще. Музыка смолкла вновь, свет ярких ламп погас. В соснах раздался новый шум, он быстро нарастал, как если бы толпа зверей, ломясь сквозь лес, спускалась к водопою. В мгновение ока пляж заполнился людьми. Рубашки, платья и футболки качались и мелькали в полутьме, как белое белье, что сохнет на ветру.
Пилот поставил свой стакан на столик и сказал:
– Я не могу в таких условиях. Тост – дело серьезное. Придется подождать.
Карп, Александра, Гамлет и Стремухин тоже поставили свои стаканы. Вернулась Карина с бутылкой спрайта, огляделась, крикнула кому-то, прилипшему к витрине киоска:
– Мы закрыты! – потом увидела стаканы на столе, спросила: – Что, уже не пьем? Или еще не пьем?
– Ждем, когда все угомонится, – пояснил Стремухин.
Корабль снова загудел, но пассажиры не спешили на борт: они в обнимку, кучками, по одному лениво разбрелись по пляжу; аукались, пытались петь, пьяно хихикали; кто-то, сбросив свой белый смокинг и раздевшись до трусов, с разбегу ухнул в воду животом, перевернулся на спину и на спине поплыл, рыча и охая, в глухую тьму. Где-то у тропки зашипел включенный мегафон и сладковатым баритоном заворковал: “Товарищи, простите, господа. Наш капитан убедительно просит нас не задерживаться, в течение пятнадцати минут всем быть на корабле”.
Кучки и пары неохотно потянулись с разных концов пляжа к тропе, сбиваясь на ходу в неторопливую толпу, шумя, переговариваясь; к шуму толпы, откуда-то подкравшись, примешался медленный шум мотора; лучи автомобильных фар уперлись, вспыхнув, в лица и в стволы деревьев, и толпа, дорогу уступая и сходя с тропы, распалась. Из-за киоска выкатил “уазик”; на его крыше вспыхивал и гас, быстро вращаясь, голубой фонарь. Автомобиль остановился посреди тропы. Люди опасливо обходили его с двух сторон.
– Новое дело, – сказал Карп и встал со стула.
Дверцы “уазика” разом раскрылись, и из него поочередно вышли двое мужчин в фуражках, еще один – в костюме, с папкой для бумаг под мышкой; последним выбрался наружу Байрам. Карп подошел к ним, выслушал накоротке. Потом обернулся и махнул рукой:
– Гамлет, подойди! Это к тебе.
Гамлет встал из-за столика. Подумав, встала и Карина.
Корабль гудел, и пассажиры корабля, еще и подгоняемые вспышками мигалки, на пляже не задерживались, шли к пристани почти бегом.
Байрам отвел Карпа в сторону, к киоску; набычившись, стал что-то говорить ему. Карп слушал его, глядя вверх куда-то, словно скучая.
Мужчина с папкой обратился к Гамлету; тот слушал, медленно кивая головой; потом поднял глаза, внимательно потрогал пальцами свое лицо, неприятно мигающее голубым холодным светом. Потом его колени подломились, и он, скребя рукою борт “уазика”, стал оседать в тень. Он и упал бы, если бы Карина его не обхватила обеими руками.
Гамлет выпрямился. Карина и мужчина с папкой помогли ему сесть в машину и забрались в кабину следом. Байрам оставил Карпа и тоже, подойдя, забрался внутрь “уазика”. Последними в “уазик” сели, захлопнув за собою дверцы, два милиционера. Он развернулся, смазав светом фар по соснам, и, переваливаясь на неровностях тропы, скрылся из глаз. Тропа опустела. Корабль все гудел.
Карп вернулся к столику и сел, растерянно посвистывая.
– Ишхан? – спросил пилот.
– Да, – сказал Карп.
– Я так и понял.
Корабль умолк; и в тишине послышались торопливые шаги.
Мужчина в белом смокинге спешил к тропе, перебирая по песку голыми ногами, размахивая на ходу руками. В каждой руке его было зажато по ботинку. Черные брюки болтались шарфом у него на шее.
Дождь не упал, как водится, большими каплями, потом потоками на голову с небес, но подошел сплошной стеной со стороны. Сначала вдалеке, на скрытой в темноте большой воде, что-то большое заворочалось и зашелестело, как если б ветер всколыхнул верхушки лиственных лесов, но ветра не было, воздух был тих, и оттого внезапный и неясный шум заставил шестерых людей, в молчании сидящих на пустынном пляже за столом, насторожиться.
Ознакомительная версия.