«Ты что делаешь?» — «Ухожу. У меня работа».— «Такпоздно?» Я только теперь догадался, что напился для того, чтобы придать себе сил, но это было лишь трусостью. «Красивые Глазки, Красивые Глазки»,— звала блондинка. Она сидела тихо и недовольно смотрела на меня. «Ты меня нисколечко не любишь?» Я молча оделся. «Нисколечко?» — повторила она. Я посмотрелся в зеркало. «Мне нужна расческа». Блондиночка оправила на мне рубашку и повязала галстук. «Ты когда придешь?» — «Завтра».— «Вот врунишка».— «Уже уходит?» — «Говорит, у него работа».— «Прощайте»,— сказал я. Меня поцеловали. Блондинка проводила меня до двери на улицу. «Ты не свалишься?» — «Нет, я уже совсем трезвый»,— ответил я. Шел дождь. Я остановился и вытянул вперед руки. Подставил дождю лицо. «Вам нехорошо?» — «Нет, спасибо, все в порядке».— «Похоже, вам нравится мокнуть под дождем».— «Я просто задумался»,— пояснил я. «Зайдите хотя бы в подъезд, здесь сухо». Ноги у меня онемели, стали как резиновые, и я позволяю вести себя. «Вот здесь хороший бар». Человек пристально смотрит на меня и вдруг начинает смеяться. «Да это ж опять вы!» — «Я вас не знаю,— говорю я.— И не понимаю, о чем вы говорите».— «Ну, а я вас хорошо знаю. Вы выпили целую бутылку водки».— «Я не помню»,— ответил я. «Значит, у вас плохая память. Я думал, вы уж давно в кровати».— «Я плохо себя чувствую»,— сказал я. «Разумеется,— ответил он,— если вы бу-дете пить так же и дальше, то скоро отправитесь вслед за своим дедушкой».— «А откуда вы знаете моего дедушку?» — «Да вы сами мне только что про него рассказывали».— «Верно,— отвечаю,— я совсем забыл». Голова у меня кружилась, как волчок, а живот был надут, как футбольный мяч. «Я совершил самый трусливый поступок,— сказал я ему,— и достоин самого строгого осуждения и презрения».— «Бросьте, не унижайтесь, все это выеденного яйца не стоит. Каждый может совершить глупость, даже самый примерный человек».— «Я это сделал из страха»,— объяснил я. Мужчина поддерживал меня, чтобы я не свалился. «Почему вы не сходите в туалет? Пойдемте, я вам помогу».— «Благодарю вас, я сам». Боже мой, как все это случилось? Не знаю, я нашел его на лестнице, он был как мертвый. Я вышел на улицу. «Эй, такси».— «Нет, вас я не повезу».— «Почему это вы меня не повезете?» — «Вы слишком пьяны».— «Я вам заплачу вдвойне». Тогда он согласился. «Поезжайте пока вперед, я вам потом скажу».— «Смотрите, чтоб вас не стошнило». «Не беспокойтесь, уже».— «Бывает, повторяется,— буркнул он,— а обивка у меня совсем новая». Я потрогал обивку иа сиденье, чтобы угодить ему. «Очень хорошая,— сказал я,— прямо жалко было бы испортить ее». Смочите ему виски водкой. Бедный мальчик. Кто-то трясет мне голову, и тошнота подступает к горлу. «Будь я больше уверен в себе, я бы не напился»,— оправдывался я. «Так всегда говорят, когда налижутся»,—ответил шофер. Я схватился руками за голову. «Если вам станет плохо, предупредите»,— сказал он. «Это я так, размышляю, спасибо». Я снова закрыл глаза, и он меня спросил: «Здесь поблизости?» — «Да, номер семнадцать». О боже, что со мной случилось? Смотрите, он уже шевелится. И снова трется. Привратница видела, как я вошел, и сказала: «Ой, какой вы бледный! Вам нехорошо?» — «Нет, спасибо, ничего. Это от жары».— «От жары? Вы, наверно, хотели сказать от холода».— «Да, 6т холода»,— согласился я. Я начал подниматься по лестнице, и ступеньки поплыли у меня из-под ног. Одна, вторая, третья, четвертая, пятая. Я валюсь. Пятая, шестая, седьмая, восьмая. «Если б Агустин только знал,— говорю себе.— О, если б он только знал». Давид, Давид, вы меня слышите? Голова у меня точно налита свинцом. Перед глазами пылает радуга. Но* стоит только немного прищуриться, и я проваливаюсь в темноту. Я осторожно приподымаю веки: фиолетовый, красный, оранжевый и, словно вспышка, белый. Я снова пробегаю гамму цветов, теперь пальцами, и снова погружаюсь в сумерки. И вдруг фиолетовая полоса важигается желтым светом. Я отвожу руку. Давид, Давид, боже мой, как вы нас напугали, мы уж думали, что вы умерли.
* * *
За час до ужина Давиду позвонили по телефону. Он спустился в квартиру доньи Ракели, помещавшуюся как раз под его, и оттуда переговорил со своим старым приятелем, который был проездом в Мадриде. Приятель привез ему от матери посылку с бельем. Давид сказал, что он сейчас уезжает из города и поэтому посылку можно оставить у любого знакомого. И только когда Давид повесил трубку, до него дошло, что он разговаривал с приятелем так, будто ему уже никогда больше не понадобится белье. Вспомнив это, Давид вздрогнул. Он пробыл у доньи Ракели минуты две; вернувшись, Давид запер входную дверь на ключ и прошел в комнату. Но, прежде чем переступить порог, он вдруг встретился взглядом с Глорией Паэс. Она стояла у письменного стола, и свет от лампы освещал лишь нижнюю часть ее тела; верхняя половина была едва различима в полумраке комнаты.
— Не пугайся. Это я.
Давид невольно отпрянул, на миг ему даже показалось, что все это сон.
— Я с лестницы увидела свет; дверь была открыта, и я вошла.
Подойдя к Глории, Давид с минуту спокойно и внимательно
разглядывал ее. Глория была бледнее обычного, и рука ее, которую он задержал на миг в своих, казалось, обожгла его.
— Я спустился на минутку,— пробормотал он.— Я... не знал...
Давид был смущен, он словно сознавал, что этот визит не входит в затеянную с ним игру. И вдруг, как молния, в его голове вспыхнули слова, которые он ей сейчас скажет. Давиду стало нестерпимо жаль Глорию: ему даже захотелось попросить у нее прощения. Глория бросила перчатки на стол и огляделась кругом.
— Бр-р, холодно. Не знаю, как ты можешь здесь жить зимой.
Глория сказала это каким-то деревянным голосом, и Давиду
стало не по себе.
— У меня на плите стоит кофе. Пойду посмотрю, готов ли.
Давиду хотелось скорее убежать от ее взгляда. Он боялся, что
не выдержит, если будет рядом с ней. Он все еще чувствовал себя очень слабым после вчерашней попойки и обморока. Корона из синих зубчиков огня нежно лизала дно кофейника. Давид поднял крышку. Кофе закипел. Он взял ситечко и налил две чашки.
— У меня нет сахара,— виновато сказал он.
— Мне все равно, спасибо.
Давид видел, как она дрожащей рукой поднесла чашку ко рту. «А мне нет...» Он побоялся пролить свой кофе и поставил его на стол.
Нежный запах духов мало-помалу наполнил всю комнату: как будто вокруг раскидали букеты магнолий. Обычно, приходя, Глория все осматривала с любопытством, задавала множество вопросов, смеялась. Теперь она стояла, напряженно вытянувшись у стола, не решаясь первой нарушить молчание.
— Я слышала, вчера с тобой было плохо, и пришла узнать, как ты себя чувствуешь...
Она замолчала и уставилась на свои руки, освещенные лампой.
— Я долго думала, прежде чем пойти к тебе; поверь, мне стоило большого труда это сделать.— Она посмотрела на часы.— У меня считанные минуты, но я не хочу уйти, не поговорив с тобой.— Глория хотела сказать, что на улице ее ждет Хайме, но промолчала.—Между нами возникло недоразумение, и я хотела бы внести ясность.
И еще прежде, чем Глория что-либо произнесла, Давид почувствовал, как на него снизошло спокойствие. Ему показалось, что все было просто и ясно и что этого прихода Глории он ждал уже много лет. Улыбкой он подбодрил девушку.
— Первый раз я пришла без всякой цели. Меня попросил Луис, и я не спрашивала у него никаких объяснений. Этим летом ты мне понравился, но у меня не было никаких серьезных намерений. Кроме того, я не знала, что ты влюблен в меня. Поверь, я ни за что бы этого не сделала. У меня и в мыслях не было заставить тебя страдать, причинить тебе зло. Я просто хотела оказать услугу брату, и, так как мы с тобой были друзьями...
Давид ласково наклонил голову.
— Да ты не волнуйся,—сказал он.—Все это неважно.
Глория с удивлением посмотрела на него: Давид говорил спокойно и бесстрастно. Голос его звучал ровно, и впервые, с тех пор как она знала Давида, совсем не^ дрожал.
— Я не подозревала ни о делах, которые вы замышляли, ни о том, что Луис сказал тебе, будто я хотела вовлечь тебя в шайку. Я никогда этого не хотела. Я...
Давид снова перебил ее:
— Я знаю. Я это знал еще тогда, когда Луис говорил со мной об этом и когда ты пришла ко мне. •
— Еще тогда?
Губы ее задрожали, и Давид пробормотал, словно пристыженный:
— Иногда так приятно чувствовать себя обманутым.
Легкая тень улыбки мелькнула на его бледных губах.
— Это все равно, поверь. Я снова поступил бы так же, даже если б знал, что ты шутишь,— и он поднес руку к груди, словно выражая этим жестом все, что не мог высказать словами.
Ни на миг не спуская взгляда с Глории и сохраняя величайшее спокойствие, Давид стал прихлебывать из своей чашки.
— Кроме того, я принял это решение вовсе не из-за тебя. По крайней мере, я так стараюсь думать. А что касается Луиса... ты должна поблагодарить его от моего, имени, если он действительно подвинул тебя на это. Со мной творилось неладное, когда ты пришла. Я очень нуждался в тебе.
