— Лалла, — вымолвил он. В нем вспыхнула прежняя любовь к ней. Но он знал, что она в действительности не была прежней, ему не нужна была такая.
— Ах, Лалла, я стар, я немощен, я умираю!
Она посмотрела на него испуганно: «Как так умираешь?»
И он рассказал ей всю правду. Он сидел на стуле с пепельно-изможденным лицом. Она опустилась перед ним на колени:
— О, Вильгельм, прости меня!
Он склонился к ней и поцеловал. Она заметила, что поцелуй был вялым и старческим. Бесконечная печаль охватила ее, и, когда она так стояла, она заметила еще, что он как бы отстранился от нее, ушел в себя… Ее последний шанс в жизни уходил.
Она снова оказалась на распутье. И это после того, как она решила, что они скоро будут жить вместе. Даже если он был стар, ну что ж? Она достаточно много страдала в жизни, ей нужны были не грубые, а ласковые руки, заботливые. А теперь она снова оказалась на распутье.
Он сидел и смотрел перед собой, нечто далекое и насмешливое мелькнуло на его лице. Ведь он знал, что его чувства были вялыми, он был немощен. Он видел свой неизбежный конец, но его боль была иная, нежели ее, она-то и разъединяла их.
Она сказала: «Вильгельм, помнишь, не так давно была осень. Помнишь?»
По его ответу она поняла, что он хорошо помнил тот первый вечер, но воспоминание не мелькнуло мгновенной вспышкой, а спустилось к нему как бы издалека, прорвалось с далекого, далекого поднебесья.
Вот так пришла к ней любовь, с первыми горестями. С этого дня она осталась при нем, переехала жить к нему в Викторию.
Постепенно все окончательно образовалось. В семье узнали от Дагни, что он должен умереть, развод был утвержден, и в силу особых обстоятельств тотчас же поступило разрешение на брак.
В июле Вильгельм Лино лег в клинику Ервелла. Домой он больше не вернулся. Там, в клинике, впервые встретились Дагни и Лалла Кобру. Дагни сразу подошла к Лалле и обняла ее. Лалла разрыдалась, выплакивая свою муку.
Шло время, пришли боли. Лето стояло в полном разгаре. Солнце немилосердно жгло каждый камень. Деревья посерели от пыли, в палату, где лежал Вильгельм Лино, доносилось оживленное чириканье воробьев, обосновавшихся в небольшом, примыкающем к клинике парке. Вильгельм Лино сдавал с каждым днем. Это могло длиться еще месяц, неделю, несколько дней. Лалла и Дагни посменно сидели возле него.
Дни тянулись тихо и незаметно, медленно перед неизбежным концом.
Как-то ночью Лалла сидела у него, и тут произошло нежданное, загадочное. Весь день он лежал спокойно, с безразличным видом, но ночью внезапно вдруг заворочался, стал нервничать. Лалла хотела позвать доктора, но Вильгельм Лино попросил ее сесть к нему ближе. Она выполнила его просьбу. Он обнял ее, и, поскольку ее голова оказалась на подушке, почти вплотную к его лицу, она почувствовала силу и крепость в его объятии, такие, когда он любил ее. Он прошептал ей на ухо: «Лалла, я был глуп, неблагодарен, с тобой я пережил сладостные мгновения в своей жизни!»
Она плотнее прижалась к нему: «Вильгельм!»
И его объятие стало еще сильнее. Случилось необъяснимое, словно в сказке, она почувствовала его силу, его волю, его страсть. Словно большой лес окружал ее, и кентавр нес ее… Нечто огромное и необузданное взяло ее на руки и уносило прочь. Сказка длилась недолго, но запомнилась на всю жизнь. Она благодарила его, она прошептала ему, теперь уже честно и правдиво, что она любила его. Чудное пламя молодости, угасавшее с возрастом, возвратилось к нему в эти минуты.
Через несколько дней он умер. Дагни была в палате, когда он умирал. И была в мертвецкой, когда поздно вечером сиделка прибирала усопшего. Она обратила внимание на его лицо, оно изменилось. Она стояла и все смотрела и смотрела. Что это? Словно не дядя Вильгельм, а лицо мальчика, детское лицо проявилось под старческими чертами. Вероятно, так он выглядел, когда был ребенком.
Странно, на подушке покоилось восковое бледное лицо, а над ним как бы маячила далекая, далекая надежда на вечное.
И Дагни еще подумала: она ошиблась, когда в тот вечер сгоряча сказала — «прочь из этого семейного круга Лино». В мире много бессмысленного и неправильного, но нужны жертвы, чтобы на свет появился тот, кто сейчас умер. Человек, чья слабость была его силой.
Йенс Бинг снова готовился к отъезду. Теперь он намеревался в Париже закончить докторскую диссертацию. Но пока его путь лежал в Данию.
Однажды он случайно увидел Лаллу на Драмменсвейене, на ней была траурная вуаль. Он хотел остановить ее, но передумал. Он заметил, что она шла своим твердым чеканным шагом.
Этой осенью две вдовы в траурном одеянии скорбели по усопшему. «Идеальными вдовами» окрестили их в Кристиании.
На исходе осени Лалла тоже отправилась в путешествие, фру Лино. Она охотно пользовалась титулом мужа в поездках, и ее жизнь собственно превратилась в одно непрерывное путешествие. Титул помогал.
Норвежский писатель Юханнес Трап-Мейер (1898–1929)
Автор статьи о Юханнесе Трап-Мейере в книге «История норвежской литературы» (1975) под редакцией известного норвежского литературоведа Эдварда Бейера ставит вопрос о том, имеет ли значение для современной культуры и для современного читателя творчество этого писателя или оно остается исключительно фактом «истории литературы», объектом ее «воскового кабинета».
В той или иной форме этот вопрос повторяется и в других статьях. Постановка его правомерна.
Согласно библиотечным данным книги Трап-Мейера в современной Норвегии не читают. О полном забвении, как например, это случилось с другим норвежским писателем Сигурдом Матисеном (см. на русском: Сигурд Матисен. Новеллы. М.: Импэто, 1998), не приходится говорить. О его творчестве существуют статьи, но их немного. Подчас имя Трап-Мейера ничего не говорит людям с академическим образованием и самим писателям в Норвегии. Естественным следствием сложившейся ситуации является отсутствие информации об этом писателе в иностранных справочниках и энциклопедиях.
Норвежские историки литературы пытаются объяснить создавшееся положение личными чертами писателя — его аристократизмом, консерватизмом, пессимизмом, а также тем, что он обращается в своем творчестве к проблемам прошлого.
Мы хотели бы обратить внимание на следующие моменты.
Даже если творчество этого писателя является только фактом истории литературы (ср. статью Ю. Тынянова «Литературный факт» в кн.: Ю. Н. Тынянов. Поэтика. История литературы. Кино. 1977. С. 255–270), оно все равно значительно и представляет интерес. Литература не есть некий обособленный феномен в жизни любого общества, она — часть национальной культуры и национальной истории и, в свою очередь, неотъемлемая часть мировой литературы.
Произведения Трап-Мейера (стихи, статьи, письма, два сборника новелл и три небольших романа) были созданы в 20-е годы XX века. Эти годы называют «золотыми», «сумасшедшими», «калейдоскопическими», «лирическими». Европа после первой мировой войны и Версальского договора жила напряженно, неспокойно. Непрерывные территориальные претензии, раздоры в Лиге наций, забастовки, уличные бои, путчи, антисемитские выступления, приход к власти Муссолини в Италии. В России — гражданская война и голод. По словам одного немецкого журналиста, в Германии жили как «в зале ожидания». Преобладало настроение неизбежного конца, гибели, или «заката Европы», согласно пророчествам Освальда Шпенглера в его труде «Закат Европы» (1922). Но одновременно, как это ни странно, Европа жила активно и созидательно. Новые идеи, новые планы, новые открытия, новые пути. «Никогда в области точных наук не работали с такой энергией… Никогда философская мысль не металась так во все стороны, ища исхода», — напишет Ю. Тынянов в статье «Записки о западной литературе». Поиск велся и в теории, и в практике. В Германии возникает «школа мудрости», в Дании впервые печатается полное собрание сочинений С. Кьеркегора. Книга М. Бахтина о Достоевском оказала влияние на развитие филологической науки в XX веке, шведская поэзия в Финляндии в лице Э. Седергран, Э. Диктониуса и X. Ульсон образовала школу, романы Дос Пассоса определили особенности романной прозы последующих десятилетий. Названия книг отражали настроения, царящие в Европе: «Философия воспитания», «Философия искусства», «Основы расовой гигиены», романы «Арабески жизни» и «Разрушение» Т. Кристенсена, «Во времена джаза» К. Сеннербю, лирический сборник «Страх» П. Лагерквиста. В эти годы творили: А. Эйнштейн, 3. Фрейд, Б. Брехт, М. Рейнхардт, Луи Армстронг, Гершвин, А. Шернберг, С. Прокофьев, Ф. Ланге, Курт Швиттерс, Г. Бенн, Оскар Кокошко, Л. Коринт, Г. Деблин. 20-е годы — это серебряный век в русской поэзии. В Норвегии царила несколько иная атмосфера. Продолжали работать Э. Мунк, Кнут Гамсун. Но вся обстановка в стране была более спокойная, Норвегия недавно, лишь в 1905 г., стала независимым государством, и на первый план выдвигались скорее идеи не заката, а национального возрождения. Творчество Трап-Мейера можно понять именно с учетом всего европейского контекста 20-х годов. Неслучайно один норвежский критик назвал Трап-Мейера «ненорвежским писателем».
