— Ну как ты? Какой-то парень передал, что ждёшь, — Надя взяла «друга» за руку.
— Нормально. Легче, вроде… О нас, это время, думал. А ты учишься?
— Устала уже. Нагрузка большая. Но интересно. Сейчас вот, археологию будем сдавать… — деваха не знала, что еще говорить.
Неловко помолчали.
— Я так рад, что приехала! Значит, теперь — опять будем вместе?
Надя отстранилась от «психа».
— Нн-нет… Всё остается в силе… Мы не можем, быть вместе.
У Михаила похолодело внутри.
— Но я же, люблю! Не делай так больно! Неужели не хочешь, чтоб…
— Не цепляйся за меня, Михаил! Не могу… Не хочу… Сам должен понять!
В это время, в дверь снаружи, просунулась голова молодого парня: «Наденька, нам пора! Электричка не будет ждать!».
— Сейчас-сейчас… — Надя мельком взглянула на Михаила, на его реакцию, засобиралась. Он поверженный, как ударом молнии, молчал.
— Ну, прощай! — и девчонка выпорхнула за дверь…
Бедняга не помнил, как добрался до шконки. Сразу лёг. Какой подлый удар! По самому больному месту! Да, бабы умеют мстить… Так, хоть бы не в больнице! Спецом ведь, приволокла этого сопляка! Ну и ну!..
У Михаила поднялось давление. На утреннем обходе, врач, тут же, заметил перемену в нём и назначил десять капельниц мелипрамина (антидепрессанта), естественно, внутривенно. Курс лечения, после этого заканчивался, и больного, вскоре, выписали.
Из «здравницы», несчастный влюблённый приехал на электричке, но отправился не домой, где его ждали родители, а прямиком — на рынок, где, бывало, покупал спирт у азеров, да и пьянствовал с местными алкоголиками. На душе было муторно, никакое лечение, конечно же, не помогло унять страдания, связанные с предательством Нади.
Возле лотков у входа, стоял Паштет с раздвигой и лопатой, — полудурковатый, вечно грязный и вонючий полубомж, всё ж таки работающий здесь, на рынке. Михаил, как-то раз, выпивал с ним какой-то сомнительный спирт и вот теперь, зная, что у Паштета «всегда есть», приветствовал его.
— Ну, че Паша, давай чего-нибудь дёрнем? За мною, потом, не встанет!
— Директор рынка сказал, что б я — ни-ни. Убирать ведь снег еще надо! — Паштет, как-то по-особому, растягивал слова. Как бы извиняясь, улыбнулся — Хотя немного, наверное, можно. Счас возьму. Жди у входа. На ключик пойдем…
В киоске «Бытовая химия», Пашка купил, всеми уважаемую, «Берёзку» за 12 рублей, с изображением леонардовского витрувианского Человека. Тут же, откуда ни возьмись, на «хвост» к нему, села пара бомжей, завсегдатаев рынка. «Обрубай хвосты!» — заорал, было, Михаил, но обладатель заветного спирта, не мог этого сделать из этических соображений: когда-то ведь, и бомжи его угощали.
Вчетвером перешли через дорогу, спустились к домику с заснеженной крышей. Здесь, из железной трубы в колоду, бежала ключевая вода.
— Ну, че давай разливай, а я пока стаканы найду… — пробурчал Серёга, один из бичей (Михаил немного его знал). Было довольно холодно. Ледяной водой, один к одному, — разбавили «Берёзку». Полиэтиленовые стаканчики, найденные, тут же, неподалёку, сполоснули.
— Ну, будем! — первым выпил Михаил и пустил стакан по кругу. Спирт отчаянно вонял какой-то резиной. Сначала, чуть не стошнило, а потом, голова, как-то непривычно, загудела. «Надо еще выпить, чтоб не так противно было!». И он, кривясь, хапнул очередную «дозу».
Зачин был сделан. А дальше шло, как бы, само собой. Чтобы добыть денег, вместе с Серёгой «подъезжали» к мужикам, бравшим пиво в киосках. Кое-кто давал, остальные же, или молча, уходили, или даже возмущались. Но это попрошаек, особо не трогало.
— Слушай, Михаил! — подошел Паштет с лопатой. — У тебя переночевать, сёндне можно? Значит, не против? Ну, мы с Серёгой подойдем, если что. Понятное дело, со спиртом…
Быстро наступал зимний вечер. Немного морозило. Михаил уже был «готов». Тянуло спать, и он пошел, по направлению к дому. Постучался к родителям, чтобы взять ключи от «избы». Дверь открыла мать.
— Вот те, здравствуйте! А мы ждём сына трезвым, нормальным. А ты вон как! Уже успел напиться! Так зачем тогда, лечили-то два месяца?
Прошли к Михайловой халупе. Холодища в доме! Мать затопила печь.
— Есть-то, будешь что-то?
— Да мне и так хорошо. Ты иди, я спать лягу. Дотоплю и лягу…
Часов в двенадцать, в дверь застучали. Пришли Пашка с Серёгой. Всё с тем же спиртом, пахнущим резиной. Развели, выпили. Паштет лёг рядом с хозяином на кровать, а его друг — прямо на пол.
Ночью снились кошмары. Бомжи храпели.
— Пашка! Че, от тебя такая вонь?
— Дак ведь не моюсь! Поэтому, и несёт, бога мать!
— У тебя же, родители рядом живут? Почему туда не идёшь?
— А не нужен я им. Да и они не нужны. Одному-то спокойней. С другой стороны, даже нравится, такая вот, жизнь…
— О, господи!..
«До чего я дошел! Уже с бичами, бухаю и сплю! — думал про себя Михаил, отвернувшись от душного ханыги. — Нет, надо остановиться, пока не поздно! Ведь я музыкант, поэт, журналист, ученый, наконец! И так низко пал… Надо в корне менять свою жизнь!».
Утром, хозяин выгнал бомжей, с трудом, преодолевая тошноту.
Запой предотвратить удалось. Михаил даже сам себе удивился. Не стал пить, и всё! Есть, значит, у него сила воли. Болел целый день, до вечера, а потом, похмелье отступило. На душе стало легко, приподнято. Заработала мысль. «Ну, умер Борис Борисыч, так что, и себя сейчас хоронить, как ученого? Может, без лишних сантиментов, придти прямо Мяткину, в пединститут, и показать ему свои мысли? Зря, что ли, на машинке их изобразил, когда еще Борис Борисыч болел? Не всё там, конечно, гладко сформулировано, но главное-то, отображено…».
Профессора пришлось «ловить» несколько дней. Свободный, блин, график работы! Хотя, — глава научной школы и был деканом психологического факультета.
Наконец, удалось застать его, под вечер, в своём кабинете. Пришлось долго ждать, пока освободится. От нечего делать, Михаил рассматривал, отделанный под евро, коридор второго этажа с дверьми в аудитории. Здесь и располагался факультет. Вот, стенды с расписанием занятий, приказами деканата для студентов; пол застелен мягкой дорожкой; в конце коридора — портрет Берлина с указанием лет жизни и известной цитатой из основополагающего труда. Всё выглядит чисто, аккуратно, со вкусом, — одним словом, Храм науки… Но это лишь внешне. А внутри…
Из дверей кабинета профессора и декана, выглянул Мяткин, лысоватый, еще крепкий, пожилой мужик в бежевом свитере.
— Ну что у тебя? Заходи. Только побыстрее.
— Да вот, принёс кой-какие мысли, относительно Берлинского труда, — неожиданно, перетрусил Михаил. — Плод, так сказать, нашего с Борисом Борисовичем содружества…
В просторном кабинете, стояли роскошный диван и кресла, посредине — стол с мягкими стульями, вероятно, для заседаний кафедр. Мяткин уселся за своё рабочее место. Стал рассматривать рукопись.
— Ну, знаешь, ты и настрочил! У меня времени нет, чтобы разбирать всё это. Пединститут, скоро, выпускает Вестник с нашей психологической специализацией. Так вот, можешь ли, — из того, что принёс, — подготовить статью, листов на 10–15? Мы же не против, чтоб молодёжь выступала со страниц академического издания. Многим дорогу даём… Вот, и сделай. Но чтоб статья была со сносками, указанием литературы, и так далее. Ладно? — Мяткин, всем видом показал, что разговор закончен.
— Я только хотел, спросить об одной вещи, — заторопился Михаил. — Как в школе, сейчас трактуют однозначную разноуровневую связь?
— Какую, какую? Не слышал о такой!
— Ну, у Берлина, на странице 136, имплицитно о ней говорится…
— Так Берлин, когда написал свой труд? Десять лет уж прошло. Школа давно вперёд вырвалась. Сейчас работаем над концепцией активности индивидуальности, а ты о какой-то, разноуровневой однозначной, — правильно говорю? — связи толкуешь! — Мяткин, с пренебрежением, смотрел на Михаила.
— Так в этой связи, заключен ключ к адекватному пониманию теории!
— Давай, счас не будем разводить дискуссию. Приноси статью, — наши доктора, из редколлегии, посмотрят и решат: печатать её или нет. До свиданья! — Мяткин выставил «недоумка» за дверь.
«Вот так-так! — приходил в себя Михаил. — Он даже понятия не имеет о разноуровневом конституциональном типе, который и отражает математическая связь! А ведь, член-корреспондент академии наук! И такое непроходимое невежество! Что тогда говорить, обо всех этих горе-ученых, работающих под его руководством? Нужно срочно сделать сообщение, показать подлинное положение дел в теории. Раскрыть дурням глаза и обелить имя Берлина, которое уже успели вымарать…».
И Михаил засел за работу, понимая, что ему предоставлена возможность, не только проявить себя, но и «вывести целую научную школу из теоретического тупика», утвердить «истинность Берлинских теоретических положений». А это означает, «переворот во всей системе научного знания о человеке»!..
