– Заклинание, – перебил его Рассол.
– Да. Но я еще не знал, что это такое. Я развернул пергамент и начал читать. Наверху была надпись на латыни, которую я перевел без труда. Там говорилось что-то о призывах Божьей помощи, чтобы одолеть врагов Церкви. Стояла подпись: Его Святейшество Папа Лев Третий.
Вторая часть была по-гречески. Как я уже сказал, в учебе я отставал, поэтому греческий давался мне с трудом. Я читал вслух, по слогам разбирая каждое слово. Закончив первый абзац, я почувствовал, что в часовне похолодало. Что я читал, мне было неведомо. Некоторые слова казались совершенно загадочными. Я просто проговаривал их, пытаясь понять смысл из контекста. А потом моим разумом будто что-то овладело.
Я вдруг начал читать по-гречески так, будто это был мой родной язык, слова слетали с языка идеально правильно, но я по-прежнему не представлял себе, что они означают.
Неожиданно по часовне пронесся ветер, и все свечи погасли. В окна сочился лунный свет, но часовня тонула во мраке. Слова на пергаменте вспыхнули огнем, и я продолжал читать. Меня замкнуло на этих письменах, точно я схватился за оголенный электрический провод.
Последние строки я уже выкрикивал диким голосом. Потолок рассекла молния и поразила подсвечник, валявшийся у моих ног. Ветер мгновенно стих, и часовню заволокло дымом.
Знаете, человек не готов к подобным вещам. Ты можешь всю жизнь учиться тому, чтобы стать орудием Господа, читать рассказы об одержимости и изгнании дьявола и воображать себя на месте участников, но когда такое происходит с тобой на самом деле, ты затыкаешься. По крайней мере, я заткнулся. Я просто сидел и пытался сообразить, что именно натворил, но рассудок отказывался работать.
Дым поднялся к потолку часовни, и я разглядел огромную фигуру, стоящую перед алтарем. Это был Цап в своем прожорливом облике.
– А каков его прожорливый облик? – спросил Рассол.
– Судя по тому, что вы использовали муку, вы знаете, что Цапа видно только, когда он сожрет кого-нибудь. По большей части я вижу его трехфутовым карликом, покрытым чешуей. Когда же Цап ест или выходит из-под контроля, он вырастает до гигантских размеров. Однажды я видел, как он рассек человека надвое одним взмахом когтистой лапы. Сам не знаю, отчего он так вырастает. Знаю только, что тогда в часовне мне было страшно, как никогда в жизни.
Цап оглядел часовню, посмотрел на меня, потом снова оглядел часовню. Я шепотом молился, чтобы Господь защитил меня.
– Прекрати! – сказал он. – Я обо всем позабочусь. – Затем шагнул по проходу и вышел вон, сшибив с петель двери часовни. В проеме он оглянулся: – Эти штуки нужно открывать, верно? Я забыл – давно в последний раз ими пользовался.
Как только он вышел, я схватил подсвечники и выбежал наружу. Но у ворот вспомнил, что на мне по-прежнему – разодранная сутана.
Мне хотелось сбежать, спрятаться, забыть то, что я видел, но следовало вернуться и переодеться. И я помчался к себе. Поскольку я учился в семинарии уже третий год, мне выделили маленькую отдельную келью, поэтому, к счастью, не нужно было пробираться сквозь общие спальни, где жили молодые семинаристы. Единственной мирской одеждой у меня был тот костюм, в котором я сюда приехал, и комбинезон, в котором работал на полях семинарии. Я попробовал натянуть брюки, но они оказались слишком узкими, поэтому я надел рабочие штаны, а сверху – пиджак от костюма. Подсвечники я завернул в одеяло и направился к воротам.
Едва я вышел наружу, как из дома викария до меня донесся дикий крик. Ошибки быть не могло – вопил отец Джаспер.
Шесть миль до города я пробежал без остановки. Всходило солнце. Когда я достиг железнодорожной станции, от платформы как раз отходил поезд. Я не знал, куда он направляется, но рванулся за ним и успел вскочить на подножку. А потом рухнул без сил.
Мне бы хотелось сказать, что у меня имелся какой-то план, но плана у меня не было. Единственной моей мыслью было уехать как можно дальше от семинарии Святого Антония. Сам не знаю, зачем я прихватил с собой подсвечники. Стоимость их меня не интересовала. Наверное, просто не хотелось оставлять на месте свидетельство того, что я натворил. А может, так повлияло на меня это сверхъестественное событие.
Как бы то ни было, я отдышался и прошел в пассажирский вагон. Поезд был почти полон – ехали преимущественно солдаты и несколько гражданских. Шатаясь, я побрел по проходу и упал на первое свободное сиденье. Рядом какая-то молодая женщина читала книгу.
– Это место занято, – сказала она.
– Прошу вас, позвольте мне немного отдохнуть, – взмолился я. – Как только ваш спутник вернется, я уйду.
Она оторвалась от книги и посмотрела на меня. У нее были самые большие, самые синие глаза, которые я видел в жизни. Я их никогда не забуду. Она была молода, примерно моего возраста, темные волосы подобраны под шляпку и заколоты – так в то время было принято носить. Казалось, я действительно сильно ее напугал. Наверное, на лице у меня читался мой собственный ужас.
– С вами все в порядке? Может, позвать кондуктора? – спросила она.
Я поблагодарил ее и заверил, что мне нужно просто немного передохнуть. Она осмотрела мой странный наряд, пытаясь не выглядеть невежливой, но вид мой ее явно озадачил. Я поднял голову и понял, что весь вагон пялится на меня. Неужели им известно, что я натворил? А потом я понял, почему они смотрят. Шла война, а я был как раз призывного возраста, однако в гражданском платье.
– Я семинарист, – ляпнул я, вызвав недоверчивый шепоток. Девушка залилась краской. – Простите меня, – сказал я ей. – Я пересяду.
Я хотел встать, но она положила руку мне на плечо и заставила сесть снова. Я поморщился – плечо болело.
– Ничего, – сказала она. – Я еду одна. Я просто охраняла это место, чтобы никто из солдат не подсел. Знаете же, какими они иногда бывают, святой отец.
– Я еще не священник, – ответил я.
– Тогда я не знаю, как вас называть.
– Зовите меня Трэвисом.
– А я – Аманда, – сказала она и улыбнулась. На мгновение я даже забыл, почему я бегу куда глаза глядят. Она была очень красива, но стоило ей улыбнуться, и она становилась прекрасной. Пришла моя очередь краснеть.
– Я еду в Нью-Йорк к родным жениха. Он сейчас в Европе.
– Так этот поезд идет на восток? – спросил я.
Она удивилась:
– Вы даже не знаете, куда едете?
– У меня выдалась неважная ночь, – ответил я. И рассмеялся – даже не знаю, почему. Все казалось таким нереальным. А пытаться объяснить – глупо.
Она отвернулась и стала рыться в сумочке.
– Простите, – сказал я. – Я не хотел вас обидеть.
– Вы не обидели меня. Мне нужно показать кондуктору билет.
Я совершенно забыл о том, что билет нужен и мне. По проходу шел кондуктор. Я вскочил с места, но волна чудовищной усталости свалила меня с ног, и я чуть не рухнул девушке прямо на колени.
– Что-то не так? – спросила она.
– Аманда, – ответил я. – Вы очень добры, но я должен найти другое место и оставить вас в покое.
– У вас нет билета, верно?
Я покачал головой:
– Я учился в семинарии. Я все забыл. Там не нужны деньги, поэтому...
– У меня есть немного денег на дорогу, – сказала она.
– Я не осмелился бы просить вас об этом. – И тут я вспомнил о подсвечниках. – Послушайте, вы можете взять вот это. Они дорого стоят. Оставьте их у себя, а я пришлю вам денег, как только доберусь до дому.
Я развернул одеяло и вывалил подсвечники ей на колени.
– Это необязательно, – сказала она. – Я одолжу вам денег и так.
– Нет, я настаиваю, – попробовал быть галантным я. Должно быть, в своих рабочих штанах и потрепанном пиджаке я выглядел смехотворно.
– Ну, если так, – ответила она, – то ладно. Мой жених – тоже очень гордый человек.
Она дала мне денег, и я купил билет до Клариона, от которого до фермы моих родителей всего миль десять.
Где-то в Индиане локомотив сломался, и нам пришлось ждать на станции, пока меняют паровоз. Стояла середина лета, было ужасно жарко. Не подумав, я снял пиджак, и Аманда ахнула, увидев мою спину. Она настаивала, чтобы я обратился к врачу, но я отказался, зная, что для этого придется снова занимать у нее деньги. Мы сидели на вокзальной скамье, и она промывала мне раны влажными салфетками из вагона-ресторана.
В те дни такая картина – женщина, омывающая раны полуголого мужчины на станции, – выглядела достаточно скандально, но большинство пассажиров были солдатами, а их больше заботили самоволки или Европа, поэтому на нас не обращали особого внимания.
Аманда вдруг исчезла и вернулась, только когда поезд уже готовился к отправлению.
– Я взяла нам места в спальном вагоне, – сказала она.
Ее новость меня потрясла. Я начал отнекиваться, но она остановила меня:
– Вы должны поспать, а я буду за вами присматривать. Вы – священник, я – помолвлена, поэтому ничего такого здесь нет. Кроме того, вы не в том состоянии, чтобы провести всю ночь в общем вагоне.
