— В объявлении я прочел фамилию священника, она европейская, — говорю я. — Это он заведует приютом?
— Да. Тут живет десять детей.
— Десять? И как ему удается одному заботиться обо всех них?
— Он работает переводчиком в компании по импорту и экспорту. И знает несколько европейских языков.
— И японский тоже?
— Разумеется, — ответила женщина.
— И еще заботится о детях… У него остается время на проповеди?
— Нет, — улыбнулась она. — Но он считает, что именно так выполняет свою христианскую миссию. По правде говоря, даже если бы у него хватало времени на чтение проповедей, он бы не стремился обращать в христианство ни людей, исповедующих веру своих предков, ни детей, которых он здесь приютил.
Женщина продолжает рассказывать о священнике и о детях. Я с интересом слушаю ее. Когда она закончила, я спрашиваю:
— Вы верите в христианского Бога?
— Да, — отвечает она. — Я католичка. Мои родители тоже были католиками.
— Вы родились в Токио?
— Нет. Я приехала из Нагасаки.
Я пристально смотрю ей в глаза:
— Сейчас мне пора идти. Но скажите священнику, что завтра после работы я зайду и починю крышу.
Она снова улыбается:
— Договорились! Священник будет вам рад. Как вас зовут?
— Моя фамилия Такагаши. А как зовут вас?
— Госпожа Танака. До завтра!
Она возвращается к колодцу мыть овощи.
Дети по-прежнему играют в саду.
* * *
Выхожу из переулка и сворачиваю на главную улицу. Гулять по кварталу больше не хочется. Схожу в магазин и сразу вернусь к себе.
В голове вертятся разные мысли. Вспоминается лицо пожилой женщины. Никогда не видел таких ясных глаз. Как у младенца. Взгляд мягкий. Но кажется, характер у нее решительный. Именно такой оказалась Сатоко.
Размышляю об истории католичества в Японии. Сначала католиков высылали из страны, подвергали пыткам и уничтожали: они сопротивлялись действующему режиму. Я прочел об этом еще подростком. Я не понимал, какими соображениями руководствовались эти люди. «Зачем жертвовать жизнью, — думал я, — и упрямо идти навстречу смерти ради западной религии, чуждой японской культуре?» Я сомневался, что японцы способны понять сущность единого и всемогущего Бога, принять христианские заповеди и осознать, что Иисус был рожден непорочной Девой Марией. Я не верил, что католичество приживется в стране с укорененной традицией буддизма и синтоизма.
С того времени мнение мое не изменилось. Однако когда я думаю о католиках, отстаивавших свою веру, не могу не признать слабости собственного характера. Слово «сопротивление» — как укол в сердце.
Я всегда был образцовым сыном, примерным и послушным. Я никогда не причинял родителям беспокойства. Прилежно учился и получал хорошие отметки. Каждый год учитель объявлял меня лучшим учеником в классе и говорил остальным: «Берите пример с Кэндзи, равняйтесь на него». Родители, конечно, гордились мной, особенно мама.
Но я боялся столкнуться с проблемой, какой бы она ни оказалась. Боялся встретить неприязнь окружающих. Теперь я пытаюсь понять — почему. Вспоминается эпизод из детства: я плачу, один в темноте. Зову маму: «Мама! Мама! Мне страшно!» Хочу спать в одной комнате с ней, но мама не разрешает. «Ты уже не ребенок!» — говорит она.
Она всегда настолько твердо говорила «нет», что я знал: ее не переубедить. Пока я не начинал перечить ей, она была в хорошем настроении. Отец понимал меня, но все вопросы воспитания полностью доверял маме. И если мама говорила «нет», дальнейшие разговоры были бессмысленны. Бессмысленно было просить ее позволить мне увидеться с Соно. Уже ребенком я заранее знал ее ответ: «Забудь ее. И больше не напоминай мне об этом».
Отец всегда был занят на работе. Он возвращался домой, когда я уже спал, и уходил из дома раньше, чем я просыпался. Он даже не старался проводить больше времени с мамой, которая занималась домом и моим воспитанием. Мама страдала от одиночества. Своей безмерной любовью ко мне она словно пыталась восполнить недостаток любви со стороны мужа. Я задыхался, но терпел. С тех пор ничего не изменилось, да и отношения между родителями остались прежними.
Из магазина я сразу иду домой, возвращаюсь в пустые комнаты. Готовлю легкий обед и ем в тишине. Потом ложусь на татами и открываю книгу, которую пытался дочитать утром. В окно врывается ветер. Динь… динь… динь…
Тихо покачивается фурин. Я засыпаю.
* * *
Мы с Сатоко идем по дамбе. Впереди широкая полноводная река. Глубоко, течение быстрое. Дует встречный ветер.
Сатоко тихо напевает что-то, голос нежный и звонкий. Обнимаю ее за плечи. Сквозь блузку чувствую тепло ее тела. Глажу ее длинные черные волосы, целую ее лоб. Она закрывает глаза и стоит, не шевелясь. Запах мыла. Когда наши губы соединяются, Сатоко широко раскрывает глаза и говорит:
— Где-то играет балалайка.
Я прислушиваюсь. Кроме шума реки, ничего.
— Да ты сама — балалайка.
Она улыбается. Я беру ее за руку, и мы идем дальше.
Впереди на волнах качается лодка, привязанная к дереву. Людей поблизости не видно. Интересно, у кого хватило смелости приплыть в это опасное место с сильным течением.
— Смотри, вон там! Красота какая! — воскликнула Сатоко.
Она указывает на мелкие голубые цветы, примостившиеся на берегу между скал, прямо над водой.
— Можешь сорвать один для меня? — спрашивает она.
— Нет, конечно! Если я оступлюсь, меня унесет течением.
— Ты прав, — отвечает она со слабой улыбкой.
Мы выходим на тропинку, которая спускается к самой воде, и Сатоко вдруг говорит:
— Я ухожу от тебя.
— Уходишь от меня? Но куда?
— Хочу развестись, — отвечает она, пристально глядя мне в глаза.
«Развестись?» Не могу поверить собственным ушам. Лицо ее серьезно. Не успеваю я спросить — почему, как Сатоко уже спускается с дамбы. Бегу за ней. Но ноги меня не слушаются. Сатоко направляется к лодке — той, что привязана к дереву. В лодке уже сидят мужчина с мальчиком. Они искоса поглядывают в мою сторону. «Кто они такие?» — думаю я. «Подожди!» — кричу я жене. Но она даже не смотрит на меня и садится в лодку. На мгновение она оборачивается: в руках у нее те самые голубые цветы. Мужчина начинает грести против течения. Постепенно лодка удаляется от берега.
Я просыпаюсь. В окно светят лучи заходящего солнца. Рядом на татами лежат закладка и книга. Я заснул, так и не дочитав книгу до конца. Заложив руки за голову, я размышляю о приснившемся. У Сатоко были короткие волосы, и она никогда не пела. Ни мужчина, ни мальчик, которые сидели в лодке, мне не знакомы. «Кто они такие? Быть может, муж и сын Сатоко?»
Закрываю глаза. Ощущение, будто где-то действительно играют на балалайке. Такой инструмент я видел у Соно. Она говорила, что он достался ей от русского музыканта, приезжавшего много лет назад в Токио.
Жарко. Я встаю и иду в ванную, чтобы умыться. Холодная вода освежает. Вытираю лицо полотенцем и смотрюсь в зеркало. Взгляд неподвижный, безжизненный. Образ человека, гребущего против течения, не выходит у меня из головы.
* * *
На следующий день я ушел из лаборатории в пять. Все были удивлены: такое случилось впервые с начала года. «Не иначе как на свидание», — подшучивает надо мной господин Хорибе. «Хотелось бы, чтобы это и вправду было так», — отвечаю я. Выходя с работы, вспоминаю, что сказал мне сегодня утром один из коллег: «У господина Хорибе есть любовница. И ребенок от нее».
Прихожу в церковь. На пороге дома, где живут дети, меня встречает женщина лет сорока.
— Вы господин Такагаши, верно? Мне о вас рассказывала госпожа Танака. Сейчас она хлопочет на кухне. Пойдемте, я познакомлю вас с отцом С., — говорит она с улыбкой.
Мы заходим в церковь и поднимаемся на второй этаж.
— Я привела господина Такагаши!
Священник работает за письменным столом, который стоит посередине комнаты. На столе раскрыты словари. Заметив меня, священник встает. Он высокого роста, с черной бородой.
— Добро пожаловать, господин Такагаши, — говорит он.
На нем светлая ряса из тонкой ткани, поношенная, но чистая и аккуратно заштопанная. Он рассказывает о церкви и о детях. Потом подходит к окну и показывает участок крыши, который нужно починить, объясняя, что от меня требуется: снять угловые черепицы, убрать прогнившие участки кровли, заменить их досками, которые он выпилил сам, и поставить черепицы на место. Он добавил, что собирается купить новые черепицы, которые нужно будет закрепить на месте разбитых. Кажется, ничего сложного. Думаю справиться за неделю. К тому же — хорошая зарядка, ведь на работе я целыми днями сижу.
— Только осторожнее, смотрите не поскользнитесь. Там довольно высоко, — говорит священник.
— Вы сами не забираетесь на крышу? — спрашиваю я.
