– Все хорошо.
Он заглянул в приоткрытую дверь ресторанной кухни. Смуглый мужчина в белом фартуке помешивал что-то в дымящемся котле.
– Просто у Аурит есть привычка перетягивать разговор на себя, – продолжал Нейт. – И слишком безапелляционно судит всех, кроме себя самой. Неужели и вправду думает, что сама она так уж безупречна?
Ханна рассмеялась:
– Она же… хмм… твой друг.
– Ага.
Они шли по притихшим улицам, мимо внушительных, облицованных песчаником особняков, и сами, по большей части, молчали. В его молчании – Нейт это знал – ощущалась некоторая холодность. Совесть подсказывала: надо сказать что-то, успокоить Ханну, объяснить, что он просто устал, или придумать какую-то другую причину своей раздражительности. Но он так ничего и не сказал. Раздражение, хотя и направленное в основном на Аурит, некоторым образом распространялось и на Ханну. Ее сегодняшние попытки понравиться, быть милой и приятной, отдавали чем-то вялым, несвойственным ее нормальной манере, решительности и рассудительности. За обедом она подыгрывала Аурит, приняв ее бойкий, даже немного развязный тон. Обычно она была другой. Но претензии эти выглядели столь мелочными, столь неблагородными, что Нейт и сам чувствовал себя виноватым. В конце концов, Ханна отважно пыталась поладить с его подругой, тогда как сам он лишь угрюмо отмалчивался и ничем ей не помогал.
Ханна открыла дверь, а ему вдруг подумалось, что в последнее время они все чаще ночуют у нее. Лучше бы, конечно, восстановить баланс. Сегодня – да, пойти к ней было удобнее из-за близости ресторана, но… как-то обыденно все стало. Уже в квартире Нейт первым делом проверил статус посылки, которую отправил матери на день рождения. (За последние несколько часов ничего не изменилось, посылка была «в пути».) Потом посмотрел результаты бейсбольного матча и пробежался взглядом по страницам «Таймс». В постели они с Ханной немного пошалили. Ему, в общем-то, и не хотелось, но отказаться было бы нетактично.
Потом Ханна занялась им. Не помогало. Он направил мысли на Юджина, потом подумал, что так и не получил ответа от редактора, которому писал по поводу своего эссе насчет коммодификации сознания, и наконец вспомнил день, когда получил первый емейл от Ханны с замечаниями насчет его идеи. Тогда он пообещал себе, что рано или поздно она у него отсосет. Ну вот, сбылось…
Нейт закрыл глаза, пытаясь выдавить неприятные мысли. Забыть бы все, не думать ни о чем и ничего не чувствовать, кроме губ Ханны на члене.
Она откинулась, выгнувшись в форме буквы S.
– Я… уфф…
– Мм?
– Я вот подумала… Может быть, ты хочешь чего-то другого? Может быть, мне надо делать это как-то иначе? Просто…
Она закусила нижнюю губу.
– О!
Вообще-то, он и вправду испытывал некоторую неудовлетворенность по этой части. Проблемой это еще не стало, но некоторое разочарование уже наметилось. Синхронизированные стоны и осторожное мануальное управление (он клал руку ей на голову), рассчитанные на некоторую корректировку процесса, нужного эффекта не достигли. Но потом они переходили от одного акта к другому, и недовольство всегда растворялось в естественном ходе вещей. В конце концов, как говорится, на чем-то одном свет клином не сошелся.
– Мм-м…
Разговоры о сексе всегда давались ему трудно. То есть обсуждать секс в общем смысле, как интеллектуальную, психологическую или историческую концепцию, Нейт мог совершенно спокойно, а в молодые годы с удовольствием участвовал в дружеских спорах, касавшихся темы женского тела, как реального, так и идеального. Но разговоры иного рода – о том, что именно хорошо в сексе и как этого достичь, как отдавать инструкции – потрогай меня там, пожалуйста, сделай это, а не то, даже просто побыстрее или пожестче, – были для него настоящей пыткой. Перспектива обсуждения технических деталей отвращала тем, что превращала его в похотливое животное и отбивала всякое желание заниматься сексом, сводя всю его сексуальность к осторожной, управляемой самопрезентации.
Чтобы сделать это, заявить вслух, чего именно ему хочется, он должен был предпринять отчаянное усилие, едва ли не стать другим человеком, который не просил, а приказывал женщине принять в полный рост, пососать ему яйца или лечь на спину и раздвинуть пошире ноги. Даже голос у него звучал в такие моменты по-другому, грубо и резко, без обычной теплоты. Достичь такого состояния можно было, выработав в себе определенное презрение к женщине (потому что в любом ином контексте он таким тоном с другими людьми никогда не разговаривал). Когда такое случалось, он чувствовал, что как будто переключается в другой режим, где отсутствует функция цивилизованного, уважительного отношения к женщине и где его поведение есть лишь благоприобретенная привычка, как сортировка бутылок и пакетов для переработки.
Ему не нравился этот режим. И неважно, что многие женщины утверждали, будто любят, когда с ними обращаются таким вот образом. Напротив, эти их заявления только загоняли его в депрессию. Потом, по завершении, он неизменно испытывал некоторое отвращение и к себе самому, и к ситуации, под которой понимал в первую очередь ту самую женщину, с который только что был.
Должен же существовать и другой выход.
Ханна сидела голая, опустив глаза, и волосы падали ей на лицо.
Нейт подтянул повыше простыню. Прикрылся.
– Я… уфф…
Их глаза встретились. Она смотрела на него робко, с почти блаженным смирением и нервным желанием угодить.
Безнадежно, понял Нейт. Позади долгий день. Он устал. У него совершенно не было сил посмотреть в эти большие, добрые, жалеющие цыплят глаза и сказать, чтобы она сначала пососала ему яйца – и, пожалуйста, понежнее, – потом взяла пожестче и приняла поглубже, прошлась язычком вверх-вниз и наконец – это было бы отлично – поласкала пальчиками между мошонкой и анусом.
– Ты правильно все делаешь.
– Если что-то не так, ты только скажи…
– Все так.
Где-то в доме выключили громыхавшую вовсю музыку, и Нейт, почти не замечавший настойчивых басов бум-бокса, окунулся в наступившую тишину.
Он перекатился на спину и уставился в потолок. Хотелось выйти, побыть на свежем воздухе. Ему нравилась квартира Ханны, но не очень нравилась спальня. На стоящем отдельно большом зеркале в деревянной раме висели шарфики, пояски и прочие женские вещицы, распространявшие всевозможные искусственные цветочные ароматы. Сам вид этой комнаты действовал угнетающе, вызывая в памяти дом учительницы музыки, вдовы-квакерши с длинной седой косой – дом, куда он ходил в детстве брать уроки игры на пианино и где всегда стоял спертый запах. Был еще встроенный шкаф, тесное пространство, заполненное болтающимися одеждами, стопками джинсов и свитеров по углам и висящими на дверях прозрачными пластиковыми мешками, забитыми сапожками, туфельками и кедами. Иногда этот шкаф мерещился наяву, воплощая в себе многое из того, что отвращало его от женщин: банальность, косность, материализм, суматошливость.
А еще он невзлюбил декоративные плисовые подушечки, одна из которых лежала в данный момент у него под плечом.
Хотелось встать, выйти в прохладную ночь, вернуться в свою квартиру и забраться в свою постель, одному, с книгой или, при желании, с порнушкой на компьютере. Почему ей это надо – быть такой несексуальной, такой жалкой, как побитая собака? И как, черт возьми, ему положено чувствовать себя при этом? Но он знал: попытка уйти обернется серьезными последствиями. Единственный способ гарантированно избежать сцены – «что не так? почему ты расстроился?» – остаться и вести себя как ни в чем не бывало. Обнять и затихнуть. Да и какая разница? Скоро он уснет, а потом наступит утро.
Нейт отбросил подушечку и обнял и притянул к себе Ханну.
– Ты хорошо пахнешь…
Он не знал, кто уснет первым, и это означало, что, скорее всего, она будет второй.
– Ух ты, кале[64], – сказала Кара. – А вот в Балтиморе кале было не найти.
Нейт, Ханна и Марк сочувственно улыбнулись. Они сидели на заднем дворике нового, модного ресторана, работавшего по принципу «с фермы на стол». Встреча проходила под девизом «двойное свидание». Стоял приятный сентябрьский вечер. Дворик освещался висячими фонариками и был обставлен жиденькими на вид деревянными столами и скамейками.
Подошедший официант предложил на выбор несколько блюд с ранними овощами. Выряженный в клетчатую рубашку и брюки с завышенной талией молодой человек напоминал Нейту не столько фермера, сколько пугало.
Когда официант удалился, Нейт оторвал кусочек хрустящей корочки от лепешки.
– Как у тебя с поисками работы? – спросил он у Кары.
Она отложила меню.
– Ужасно. Чего, впрочем, и следовало ожидать. Все мои сверстники в таком же положении – предлагаемая работа не соответствует их квалификации. Пойти в колл-центр? Отвечать на звонки? – Она покачала головой. – Работа – это настоящая проблема.
