— Вы, трое, и — вместе? А как записки, мой друг, переписали начисто?
За спиной у нас вдруг возник заместитель директора клиники. Лицо секретарши стало напряженным, но ни малейшего испуга на нем не отразилось.
— Вот текст завтрашнего выступления, я отпечатала две копии, одну отправила в Совет… Размножим их — пяти экземпляров, думаю, хватит?
— Вполне.
Выходит, они сообщники? Девочка, глядя на заместителя директора, еле заметно ласково улыбнулась ему. Я испытал такое чувство, будто меня предали. А чего еще следовало ожидать? Мой план с самого начала был обречен на провал. Из памяти у меня почему-то улетучились все вопросы, которые я по пунктам обдумал, готовясь к встрече с жеребцом.
Будь хоть какой-нибудь способ узнать настоящие имена соискательниц — все стало бы на свои места.
— Разумеется, эти нелепые девизы — чистая выдумка. Среди соискательниц есть и массажистки из турецких бань, и исполнительницы модных песен. — Тут заместитель директора ухватил девочку за ухо и строго сказал: — Очень жаль, но ты ведешь себя безобразно…
Толпа зрителей разделилась надвое, и по возникшему проходу, высоко подкидывая колени, точно на ногах у них туфли для прыжков, пробежали трое стриженых в трусах. Заметив нас, они, будто по команде, приложили ладони ребром к вискам и задвигали ими, будто это слоновьи уши. У одного из них с плеча свешивалась пачка перевязанных ремнем газет.
— Дай экземплярчик, — попросил заместитель директора.
— Нельзя. Завтрашний номер.
Стриженые убежали, и толпа снова слилась воедино.
— Кажется, вы заинтересовались женщиной из этой комнаты?
— Он думает, — ответила вместо меня секретарша, — что это его жена.
— В самом деле… — заместитель директора с ехидной улыбкой взглянул на фотографию. — Но вы, я надеюсь, продолжаете свои записки?
— О чем вы?
— О том, что вы их тем не менее продолжаете. Давайте заглянем внутрь. У меня лишний билет, могу дать. Я сам питаю к этой женщине особый интерес. — И, повернувшись к секретарше, сказал: — А вы возьмите девочку и выпейте кофе в комнате отдыха. Не возражаете?
Секретарша, наступив мне на ногу (я был в туфлях) и больно прижав ее, сказала:
— Жду только пять минут — по часам. Извольте обращаться со мной как положено. Я имею на это право.
И она зашагала, толкая кресло-каталку; девочка, сидевшая в нем, обернулась и с мольбой смотрела в нашу сторону. На кого именно — не знаю. Я отер слезы. Они, скорее всего, выступили от боли — секретарша здорово придавила мне ногу. Но заместитель директора, кажется, истолковал их по-своему:
— Попрекать вас теперь ни к чему. Но знайте — иногда нужно быть жестоким. Врач должен быть жестоким, и больной обязан сносить его жестокость… таков закон жизни.
Протиснувшись сквозь толпу зрителей, с завистью глазевших на мой билет, я толкнул дверь комнаты «Женщины-маски». За дверью висел черный занавес. Я раздвинул его, передо мной повис еще один. Раздвигая все новые и новые занавесы (порядка, в котором они висели, я так и не уяснил), я шел вперед, пока не попал в помещение, напоминавшее выложенный белым кафелем анатомический театр. Почти все места были заняты.
Из динамика слышался сухой, невыразительный голос:
— Трехминутный перерыв кончается. Занимайте, пожалуйста, свои места.
Но заместитель директора не садился. Я тоже решил смотреть стоя.
Свет в зале погас. На сцене появилась женщина. Обнаженная, с набеленным лицом — точь-в-точь как на фотографии.
— Такая хрупкая с виду, а победит, я уверен, всех — даже «Кукольный дом». Та займет второе место.
Женщина лежала, подняв одно колено. Все ее тело было опутано проводами. На коленях ее, на бедрах и плечах пестрели датчики, от них тянулись тонкие провода к измерительным приборам. Женщина была соблазнительна и прекрасна, как танцовщица, играющая роль плененной марсианки.
Из-за кулис вышли двое врачей в белых халатах и сняли показания приборов. Потом один из них стал осматривать женщину.
— Есть надежда на ее выздоровление?..
— Болезнь ее сводится к утрате индивидуальности. Она не нуждается в медицинской помощи; лечить ее ни к чему.
— Какая жестокость!
— Она действительно ваша супруга?
— Сам не пойму. Не знаю, как быть…
— Нерешительный вы человек. Кстати — это, правда, касается вашей супруги, но я должен сказать… любой сексопатолог подтвердит вам, — она страдает манией изнасилования.
— Значит, вам было известно, где она находится?
— А вы не вспомните магнитофонные записи, сделанные в приемном отделении? Мы слушали их вместе. Ну — звук, словно от падения мешка с крахмалом… Скорее всего, это упала ваша супруга. С ней случился легкий обморок, а очнувшись, она увидала вокруг себя каких-то людей в белых масках. На самом деле это была обычная процедурная, где ее обследовали. Там ей поставили диагноз, и именно там и острой форме проявилась ее патологическая боязнь изнасилования. Пришлось лечить по методу «подобное — подобным».
— Ужасно.
— Почему же, результаты великолепные. — Заместитель директора повел плечом и, обернувшись ко мне, стал, как шаловливый верблюд, оттопыривать и поджимать верхнюю губу. — Вы тоже малый не промах. Спрятались где-то с девочкой из восьмой палаты и забавлялись с ней с утра до ночи…
— Да не забавлялся я с ней. Ничего похожего у меня и в мыслях не было.
— Не кричите!
Кричал-то как раз он сам. Зрители осуждающе смотрели в нашу сторону.
— Любите девочку — любите на здоровье. Делайте с ней что хотите. Нет, я не стану вам лгать, будто уже не чувствую к ней никакого влечения. Она была упоительна, как свежевыжатый сок… Но я сумею преодолеть себя. Победительница сегодняшнего конкурса… и человек-жеребец… В таком сочетании мой план воплотится куда эффектнее. Как вы думаете? Все, с кем я успел поговорить, согласны со мной…
— В чем состоит ваш план, сэнсэй? Мне он не известен.
— А вы и не должны о нем знать. Суть — в программе юбилейного празднества. После приветственной речи я, как человек-жеребец, продемонстрирую собравшимся свои возможности — вместе с победительницей конкурса. Я покажу воочию конечный результат эволюции вспять.
— Вы чудовище!
— Вам кажется, что я совсем распустился? Но когда-нибудь и вы поймете всю омерзительность здоровья. Если история животных — это история эволюции, то история человека — это эволюция вспять. Да здравствуют чудовища! Чудовище — могучее олицетворение слабости!
Завыла сирена. Синий сигнал «приготовиться» погас, и зажегся красный «идет конкурс». Заработали приборы.
Вдруг заместитель директора с силой толкнул меня вниз по проходу. Я оказался возле спускавшейся к сцене лестницы из металлических трубок. Перекладины ее отстояли одна от другой не менее чем на сорок сантиметров, и, оступившись, удержаться на ней было бы трудно. Кто-то рванул меня за подол рубахи, посыпались пуговицы. Чтоб не упасть, я вынужден был, не противясь насилию, спуститься вниз. Кто-то расстегнул пояс на моих брюках. Оторвали рукава рубахи. Расстегнули молнию. Брюки свалились и запутались в ногах. Я полз по полу на четвереньках. Потом поднялся. Вид у меня был довольно глупый — на мне остались только трусы, клочья рубахи на спине и туфли для прыжков. Передо мной лежала женщина с белым лицом. Медсестра, поколебавшись, ушла и оставила нас вдвоем. По ее знаку погасили свет. Ну, теперь держитесь! Интересно, узнала меня эта женщина? Я выхватил спрятанный под мышкой обрезок трубы — мне удалось сохранить его — и принял боевую стойку. Размахивая трубой, я стал подниматься по лестнице. Пять минут, о которых мы договаривались с секретаршей, давно истекли. Я вернусь к ней, попрошу подождать еще немного и снова вернусь сюда. Только бы мне повезло! Уговаривая себя, я понимал, что это самообман. И все-таки выбрал отступление. Почему — и сам до сих пор не пойму. Да и не пытаюсь понять.
Не раз я чувствовал, что угодил трубой в кого-то, слышал чьи-то вопли. Размахивая ею, я прорвался за черный занавес.
* * *
Здесь царил полумрак — вытянув руку, я с трудом различал пальцы. Я несся от одного занавеса к другому и, чтоб избежать внезапного нападения, то и дело бил трубой по черной ткани. За мной вроде гнались, но разобрать, что делается за очередным занавесом, было невозможно. Прямо передо мной — проход, такие же проходы — без конца и всякой системы — тянулись справа и слева. Заместитель директора, должно быть, удрал минутой раньше. Я понял: чем больше буду суетиться, тем скорее собьюсь с пути.
Тут из-за черного занавеса донесся жалобный вопль. Кричала женщина. Так ясной зимней ночью воет северный ветер в проводах электрички. Отбиваясь от облеплявшей тело черной ткани, я пробирался вперед. Что это значило: убегал ли я от жены или, наоборот, возвращался к ней, — мне было безразлично. Вдруг голос кричавшей женщины оборвался где-то вдали — я стоял у выхода.
