Гадкая вещь — ревность, а? Да, так говорят. Так и есть на самом деле. Пользуясь этим словом, люди верят, что им удастся решить проблему воображения. Ведь говорят же, что ревность может стать двигателем творчества, что ревность заставит больше работать. Я не верю… ненавижу эту мысль! Вот, допустим, Рейко снялась в немецком фильме, и этот фильм получил единогласное одобрение критики на Берлинском кинофестивале. Это вряд ли доставило бы мне удовольствие. Я понимаю, что хочу, чтобы фильм провалился. «Оставь меня в покое!» — вот моя единственная реакция. Но нет никаких оснований считать, что так все и будет. Это как если бы приговор был уже вынесен, а наказание назначено. Я только об этом и думаю.
Это мучит тебя? Никогда нельзя избегать страданий. В моем случае, даже когда я был бомжом, я никогда не пытался уклониться от страданий. Я не хочу сказать, что отстранение чемто постыдно. Просто это было невозможно, от страдания нигде не спрячешься. А вообще я всегда любил уклоняться.
Ты ощущаешь сейчас меланхолию? Нет. Потому что здесь ты, и ты рядом со мной. Ты ни в коем случае не занимаешь место Рейко… не в том смысле, что вообще никто не может занять ее место. Я думал, что время сможет стереть эту меланхолию, но я ошибся.
Есть люди, которые находят в таком состоянии удовольствие.
Это их успокаивает. Никто из узников Аушвица не испытывал меланхолии. Это состояние появилось спустя годы, и никто не ставил им диагноза…
Должно быть, мы единственные, кто говорит в таком месте о меланхолии!
Именно как раз потому что мы здесь. Вечно ускользающая мимолетность, редкая удача, словно утреннее пение жаворонка у вас перед окном и все такое. У меня часто бывали подобные моменты. Но уж коли зашла речь об этом, я никогда не думал о таких вещах, да и пение жаворонков мне не нравится.
Потому что ты предпочитаешь меланхолию? Когда она приходит — да. Она доставляет ощущение полно ты, как после трудной работы. Меланхолия и есть чувство полно ты! И тем не менее я полагаю, что ошибался. По поводу Рейко.
Рейко? Да, я всегда был убежден, что другие не имеют никакой индивидуальности.
Язаки рассмеялся. Этот смех не был ни радостным, ни грустным, а скорее с оправдательным оттенком. Своим смехом Язаки будто хотел сказать: «А, не важно!» Это мне напомнило старую шутку насчет приговоренного к смерти. Заключенный поднимается на эшафот и заявляет: «Прекрасный день, отличная погода… Мне сегодня должно обязательно повезти!» И при этом разражается хохотом. Так вот, Язаки смеялся точь-в-точь как этот каторжник. Мне казалось, что я стала понимать его чуть больше.
Но это же кошмар — думать о таких вещах!
Это не значит, что я ненавижу весь мир. Скорее наоборот, я испытываю глубочайшее уважение к себе подобным. Не так-то легко быть лишенным индивидуальности!
Мы долго сидели в воде. Язаки кивнул индейцу, и тот принес нам маленькие белые хлебцы в полиэтиленовом пакетике, чтобы не промокли. Язаки разломил их и стал кормить рыбок, которые шныряли вокруг нас. Вода искажала дно, и было непонятно, можно ли уже нырнуть или пока еще лучше оставаться на ногах. Кораллы образовывали нечто вроде столиков, куда Язаки сыпал хлебные крошки, на которые тут же набрасывались сотни разноцветных маленьких живчиков.
Это тебе. — Язаки протянул мне хлебец.
Ко мне поспешили небольшие полосатые рыбешки, они выхватывали и уносили кусочки мякиша, покусывая мои пальцы. Даже нельзя сказать, что они прихватывали, ощущение было такое, словно они сосали самые кончики пальцев. Я была очень возбуждена, ведь первый раз в жизни мне удалось дотронуться до таких крошечных созданий. Язаки вынырнул на поверхность, сорвал маску и закричал, что какая-то рыбка собирается откусить мне руку. Небо приобрело фиолетовый оттенок, и к линии горизонта побежала розовая дорожка. Язаки оказался более искушенным в кормлении рыбок, чем я. Он, как шаловливый мальчишка, спрятался за коралловым наростом и оттуда кидал кусочки хлеба, которые сразу же всплыли на водную гладь. К ним тотчас ринулось множество рыб всех размеров. Я обратила внимание, что самые маленькие из них были окрашены и живее, и ярче. Издали они казались еще более красивыми. Голубые, словно вобрали в себя весь цвет морской волны; на боках темно-красных, казалось, выступила и застыла их собственная кровь; белые могли поспорить своим цветом с песком; желтые походили на куски водорослей, что плавали вокруг рифов. Но зато большие рыбы были гораздо сильнее. Чтобы завладеть пищей, они просто расталкивали малышей. Язаки старался не поднимать песок со дна и передвигался очень осторожно, давая корм только самым маленьким. Он указал на две темные тени, скользившие под водой. Это были мурены. Их глаза источали жестокость. Голова каждой гадины была потолще бедра самого Язаки. Какое-то время он веселился, тыча в них пальмовой веткой.
Она откусила кусок! Местная лавка теперь может удержать с меня стоимость, — с серьезным видом заявил он.
Я плохо плаваю, но тут мне захотелось подплыть к нему и обнять… нет, не просто обнять, а покрыть поцелуями все его тело.
Солнце еще не зашло, когда мы поднялись к себе в комнаты. Пока наполнялась ванна, мы выкурили по косячку марихуаны и выпили текилы, перед тем как предаться любовным утехам. Комната еще освещалась последними лучами. У меня стучало в висках, я ждала, что Язаки покажет сейчас все свои фокусы. Но он, утомив меня ласками, просто кончил мне на живот. Мне бы хотелось посмотреть на это, но в висках стучало все сильнее, в горле пересохло, я была не в силах подавить свою стыдливость и долгое время лежала с закрытыми глазами. Язаки поставил передо мной стаканчик водки. Потом он завернул меня в купальный халат, и мы направились к джакузи. Я даже не могла определить, испытала ли я оргазм. Я была страшно возбуждена, из влагалища струилась жидкость, я сжимала изо всех сил тело Язаки и кричала, кричала… Проходя через комнату, я попыталась принять несколько горделивый вид, но, видимо, все силы меня покинули, ноги не слушались, и Язаки был вынужден поддерживать меня. Я выглядела, наверно, как выжившая после кораблекрушения, пока плелась к ванне в халате, наброшенном на плечи. Джакузи восьмигранной формы была довольно просторной, чтобы мы смогли вытянуться там вдвоем. Вода издавала неведомый мне экзотический аромат. Нечто похожее на смесь мяты и ванили.
Хочешь немного музыки? — спросил Язаки.
Я кивнула. «Вот так очень хорошо», — попыталась выговорить я, но слова застряли у меня в горле. Опять дикая сухость.
Есть шампанское, но, думаю, пиво в это время будет лучше всего, — заметил Язаки, вынимая из холодильника бутылку «Дос Экис» и снимая крышку. Я пила большими глотками, глядя на розовую полоску на горизонте, которая незаметно превращалась в оранжевую, окрашивая поверхность океана. Струйки воды из джакузи брызгали пеной нам на лица. Держа в левой руке бутылку пива, правой я стирала пену с волос Язаки и касалась его уха, шеи, висков, губ.
Мне показалось, что солнце еще не успело зайти, но когда я оглянулась, горизонт был уже пуст. Небо было рассечено пламенеющими лучами, постепенно теряющимися во мраке ночи и утрачивающими свой цвет и яркость. Тьма, словно черный лак, закрыла половину неба. Она была похожа на что-то живое, тянущееся к горизонту. У меня создалось такое впечатление, будто я первый раз увидела, как на землю спускается ночь. Сумерки окутали джакузи, и, вместо того чтобы успокаивать мое желание, они разжигали его, будто были его воплощением. Воля меня покинула, я больше не могла сдерживаться. Желание возникало снова и снова, как пузырьки пены в ванне. Оно проникало во все уголки моего тела и наэлектризовывало его. Я лежала напротив Язаки. Его правая рука скользила по моей ноге, лаская внутреннюю сторону бедра. Первый раз так ласкали мои бедра. Я, конечно, не хочу сказать, что прежде до меня не дотрагивался ни один мужчина. Но те, кто меня ласкал, просто смотрели глаза в глаза и никогда не делали попыток прикоснуться к моему бедру, чтобы передать свою страсть, свое желание или удовлетворение. Это был своего рода код. И как от них отличался Язаки! Он чувствовал мое желание и мое возбуждение. Я не прекращала обнимать его, проводить по его телу языком и губами, словно я была щенком, нашедшим своего хозяина после долгих скитаний. Казалось, Язаки не обращал внимания на мое состояние, хотя это и не означало, что он был бесчувственен. Он не похлопывал меня одобрительно, он не увиливал со словами «Подожди немного» и уж тем более не подбадривал меня «А так, так лучше?». Он смотрел вдаль с меланхолическим выражением лица. Лаская меня, он старался лишь убедить себя, что здесь, перед ним, была я. «Я думаю, что другие не имеют индивидуальности», — говорил он. Какое высокомерие! Но, с другой стороны, как было бы хорошо не иметь ее! Бесспорно, он был прав. Я серьезно задумалась: каким образом отношения с этим человеком, достаточно немолодым и не очень-то соблазнительным, смогли развить во мне склонность к раболепству? Но не было никакой возможности найти ответ на этот вопрос, ибо задан он был уже тогда, когда я превратилась в рабыню. У меня появилось желание, чтобы он поступил со мной как с вещью, этого требовала каждая клеточка моего тела. Я залпом допила «Дос Экис». Жажда все усиливалась. Как в подобной ситуации поступали те, другие женщины, желавшие, чтобы их трахнули? Это должно говориться одинаково на всех языках. И эти слова должны быть самыми бесстыдными, какие только можно произнести. Значит, они должны были начинать так: «Скажи…», и в тот момент, когда завязывался разговор, в них активизировалась мазохистская составляющая…
