– Итак, – сказал Сугуро.
– Итак, – ответила Нарусэ со своей обычной улыбкой.
Это прозвучало сигналом к началу разговора, ради которого они встретились.
– Я получил письмо и книгу, – сказал Сугуро, наклоняя бутылочку с сакэ к ее чашке.
– Ну и… – Нарусэ закрыла глаза, словно пациент, ожидающий укол в руку.
– Вам, конечно, известно о смерти Мотоко Итои?
– Да.
– Полиция приходила к вам?
– Нет. С чего бы?
– Просто на всякий случай, вдруг они о чем-то вас спрашивали.
– Это же было самоубийство. Осталась посмертная записка.
– Да, я слышал в новостях.
Возле стойки раздался взрыв смеха, сопровождаемый криком официантки, передающей на кухню заказ: «Три бутылки!» Никто не обращал на них внимания.
– Может, что-нибудь выпьете? – спросила Нарусэ.
– Увы, мне нельзя. Врач строжайше запретил. Но вы, пожалуйста, не стесняйтесь. Меня это не смущает.
Официантка принесла на голубой тарелке тонко нарезанную сушеную икру.
– Это их коронное блюдо, – объяснила Нарусэ. – Мой муж очень ее любил.
– Ваш муж бывал здесь?
– Он захаживал сюда еще тогда, когда здесь был другой ресторан.
– Вы знали, – перебил ее Сугуро, точно желая застать врасплох, – что Мотоко собирается покончить с собой?
– Да, знала.
Грациозно протянула палочки и, подхватив с голубой тарелки икру, отправила ее в рот. Она была совершенно спокойна.
– И вы ее не остановили.
– Не остановила.
– Почему?
Вновь раздался взрыв хохота. Никто из присутствующих не догадывался, о чем сейчас они говорили, сидя в углу. Все увлеченно обсуждали соревнование по гольфу.
– Это и есть, по-вашему, ярость? – спросил Сугуро таким тоном, точно и он говорил о гольфе. – Это и есть кукла, танцующая по ночам, о которой вы, помнится, мне рассказывали?
– Да.
– Не могли бы объяснить поподробнее?
– Пожалуйста.
Нарусэ вновь протянула палочки. Движение палочек, снующих от тарелки ко рту, неторопливо смакующие губы… Сугуро вдруг стало не по себе.
– Она часто говорила, что хотела бы умереть именно так. И не мне одной. Всем своим друзьям. Правда, вначале я думала, что это шутка. У многих во время садомазохистских игр слетают с языка подобные фразы. Но она не раз уверяла меня, что действительно умрет в следующем году. Я отвечала – как хочешь. Когда в первый день нового года мы с ней встретились в гостинице, я спросила – ну что, ты и вправду умрешь в этом году?
Нарусэ говорила невозмутимо, словно делилась новостями об общей знакомой. Сугуро вспомнил, какой утомленной, осунувшейся он ее видел в больнице.
– Если хотите, расскажу о том дне. Мы встречали Новый год вдвоем в гостинице в Ёёги. Просмотрев, как положено, по телевизору концерт, в котором соревнуются певцы в белом и красном, переключили на какую-то идиотскую программу. Под шум телевизора она несколько раз повторила: «Убей, убей меня!» Я спросила: «Так что, умрешь этой зимой?», и она пообещала: «Умру!»
– Она была искренна?
– Да, наполовину. Но мне хотелось узнать… Помните, я написала в письме, вложенном в книгу, в душе человека есть недоступная разуму сила, которая наполняет его яростью, подталкивает к преступлению. Никакие нравственные нормы не могут одолеть ее, она затягивает нас в бездонные пучины. Но как обстоит со смертью? Возможно ли насладиться смертью, отдавшись этой силе? Я хотела узнать это… с помощью Мотоко.
– И потому не остановили.
– Да.
Официантка принесла горшочек, и оба замолчали, ожидая, когда она уйдет. Нарусэ положила в рот ломтик рыбы фугу. Ее губы приоткрылись, и узкий ломтик растаял, точно жирная гусеница, проглоченная лепестками цветка. Задвигались щеки, чувственное наслаждение, которое испытывала Нарусэ, медленно пережевывая изысканное блюдо, передалось Сугуро.
– Скучно пить одной, – она опустошила чашечку сакэ, – вы и в самом деле не будете пить? Вы и в жизни, оказывается, такой же трусливый, как в своих романах!
Видимо спьяну, Нарусэ отбросила свой всегда вежливый тон и откровенно провоцировала его.
– Но врач…
– Что такое врач? Какое вам до него дело?
Сугуро поневоле взял в руку чашечку.
– Хорошо, я выпью, но тогда расскажите мне – она не сообщила вам ничего перед смертью?
– Сообщила. – Нарусэ улыбнулась, как будто заранее предвидела этот вопрос. – Помните, я вам позвонила? За три дня до этого, вечером, я долго говорила с ней по телефону Мотоко спрашивала – если она возродится после смерти, сможем ли мы встретиться в следующей жизни? Мы до глубокой ночи говорили на темы круговорота перевоплощений и метемпсихоза. Я рассказала ей об операции Сигэру и попросила – если умрешь, поделись своей жизнью с Сигэру. Когда собиралась уже повесить трубку, она вдруг сказала: я умру завтра вечером.
– Значит, вы даже знали день, когда она умрет?
– Да.
– И несмотря на это, вы ее не остановили, – повторил Сугуро. – Не вмешались.
– Но для нее это было наслаждением! Разве она жила для того, чтобы перебиваться со дня на день, рисуя на улице прохожих? Весь смысл ее жизни заключался в тех минутах, когда она отдавалась своей страсти. Почему же я должна была останавливать ее, если умирать, отдаваясь водовороту чувств, было ее единственной радостью, всем смыслом ее жизни? Больше того, в тот вечер я пришла к ее дому.
– Зачем?
– Не могла устоять перед искушением. Зная, что Мотоко вот-вот умрет, я хотела прочувствовать ее смерть, находясь поблизости. Я провела часа два за чашкой чая в маленьком кафе возле ее дома. Трое мужчин, по виду – рабочие, забавлялись у игрового автомата. Маленький грузовик привез овощи, и женщины из окрестных домов толпились за окном. Зимнее небо проглядывало между зданий. Все это врезалось в мою память, я постоянно поглядывала на часы: четыре часа, четыре с половиной, пять… Я представляла – вот сейчас она… вот сейчас… В голове моей замелькали полузабытые картины – крестьянская лачуга, объятая пламенем. Я слышала крики женщин, детей. Отчетливо осязала запах дыма и гари. Когда очнулась, вокруг было уже темно… Поднявшись, вышла из кафе. Я была абсолютно уверена, что Мотоко Итои, как и обещала, умерла, испытывая наслаждение.
Нарусэ замолчала. Сугуро тоже молчал, отложив палочки. Казалось, не существует таких слов, которыми можно было бы объяснить психологию этой женщины, нет, не психологию, а нечто ужасное, лежащее много глубже. Нечто ужасное, таящееся в душе каждого человека. Писатель в нем пребывал в растерянности – как все это осмыслить? Как истолковать? А потому не оставалось ничего другого, как просто молчать. Он мог сказать лишь одно – то, что он сейчас услышал, было историей зла. Не история греха – тема его прежних романов, а история зла.
– Следующей будет молока, – объявила официантка.
– Вы любите молоку?
– Я? – Сугуро устало покачал головой. Он действительно устал. – Я уже сыт.
Хотелось вернуться к жене. В семью, пусть иногда она и наводит тоску.
– Кстати, забыла сказать. Ваш портрет – она отдала его мне. На память.
– Это не мой портрет!
– Ах, ну да, портрет самозванца…
Нарусэ, рассмеявшись, кивнула и попросила официантку принести десерт.
– Вы хотите встретиться с самозванцем?
– Что? – удивленно воскликнул Сугуро. – Зачем?
– Я, кажется, вам не говорила. Это Мотоко познакомила меня с ним.
– Кто этот тип?
– Спросите у него сами. А то вы все только выслушиваете чужие рассказы, сами же пальцем не пошевельнете. Алкоголь вы не употребляете. В романах останавливаетесь на полпути, не доходя до сути. Боитесь, как бы кого не потревожить… Спасаетесь бегством.
Она улыбалась, но в ее глазах он прочел откровенный вызов.
– Вы можете устроить мне встречу? – спросил он хрипло. – С ним?
– Ну, допустим, в следующую пятницу, вас устроит?
– В следующую пятницу, то есть тринадцатого?
– Ах да… Несчастливый день, с вашей точки зрения. Для христиан – день, когда умер Христос.
– Так говорят, но…
– Если есть желание встретиться с этим человеком, приходите в пятницу вот сюда, – она открыла сумочку, достала серебристую шариковую ручку и набросала на салфетке схему улиц. – Буду ждать вас здесь.
Кано сказал Сугуро, что будет ждать его после заседания исполнительного комитета пен-клуба на втором этаже. Там располагался буфет, где можно было выпить чай или кофе. Из окна виднелся заполненный водой ров, окружающий императорский дворец. Шел дождь. Сугуро вспоминал день в начале зимы, когда ему вручали премию. Каменная ограда дворца также темнела сыростью. В тот вечер появился этот тип, а потом… И вот теперь он сможет наконец-то сойтись с ним с глазу на глаз.
Закончивший какие-то переговоры Кано подошел с усталым, отечным лицом.
– Старость не радость! Время неумолимо… – пробормотал он, потирая рукой плечо. – Мне кажется, пен-клуб должен как-то поучаствовать в похоронах Ямагиси.
