— Почему вы здесь? Что-нибудь случилось? Он улыбается спокойно.
— Ваш отец разрешил мне подождать вас, и книгу я тоже взял с его разрешения. А у нас ничего не случилось, у нас как всегда…
— Есть, пить, ванну?
— Спасибо, мы с вашим папой кушали, я сыт. Не беспокойтесь.
Я, наконец, подхожу, жму ему руку, но все еще не могу привыкнуть к его присутствию в моей квартире.
— Вас отец Василий прислал? Только честно.
— Нет, — улыбается он, — батюшка сначала против был, но потом согласился.
— Ну и что? У вас письмо ко мне… или как? Может быть, все-таки чай или кофе?
Он отказывается.
— Я сам, так сказать, по собственному разумению…
И опускает глаза.
— Слушайте, Володя, если вам есть что мне сказать, говорите, ведь не посмотреть на меня вы приехали. Вы на чем, кстати?
— На самолете, — он вздыхает. — Первый раз в жизни. К небу ближе, а страху, знаете… Он смеется и немного раздражает меня.
— Я именно посмотреть на вас приехал. Тося просила посмотреть… на вас…
— Но у вас лично есть что мне сказать?
— Спросить… — говорит он, все так же улыбаясь, — зачем вы ее мучаете?
Что ж, вопрос по существу. Нужно подумать, стоит ли отвечать и вообще — продолжать ли разговор с влюбленным дьяком.
— Ведь все, чем вы сейчас заняты, — говорит Володя, — это же все можно делать потом. Или я что-то не понимаю? Разве вы не знаете, как ей тяжело?
Может быть, я действительно не знаю.
— В общем-то вы правы, конечно. Все можно оставить на потом. Но я хотел, чтобы у нас с ней с самого начала все было прочно и твердо…
Плохо говорю.
— А разве начала не было? — спрашивает он и опускает глаза.
Он прав. Начало было, и далеко не блестящее. Я тоже отвожу глаза. Но мои расчеты были чисты, именно нечистоту начала хотел я искупить, исправить серьезной подготовкой к нашей будущей жизни. Однако она мучается, и прав дьяк, а я — неправ. Взять бы и уехать сегодня вместе с ним. Если б не Люська…
— У нас тут кое-какие неприятности…
— Знаю, — говорит он, — ваш отец сказал мне. Мы все будем молиться за вашу сестру.
С трудом сдерживаю горькую усмешку. Я, конечно, не отрицаю, что молитвы — это ведь, в сущности, излияния душевной энергии, и кто знает, может быть, эта энергия имеет силу влияния…
— Будем молиться, — повторяю за дьяком. — Другие говорят — будем бороться, третьи говорят — будем надеяться… Я — из третьих. Я не безнадежен, а? Бороться можно только здесь, а молиться и надеяться можно и у вас, в вашей славной тьмутаракани… А что, Володя, завтра я пойду с матерью в тюрьму, передачу снесем, а послезавтра вместе и махнем? Проведем мероприятие честь по чести, привезу ее сюда, и вместе будем сражаться за нашу новую жизнь.
Володя грустен. Не верит он мне, что ли? Или, может быть, надеется еще…
— Ну-ка, перед Богом. Чему вы сами были бы рады?
Дьяк краснеет.
— Я не могу перед вами, как перед Богом.
— Хорошо. Прямой вопрос. Вы не хотите, чтоб я женился на Тосе? Так?
— Нет, не так…
— А как, чёрт возьми?
От «чёрта» он вздрагивает, кидает быстрый взгляд на икону.
— Не верю я вам! — буквально выдыхает он, пугается своих слов и виновато смотрит на меня, почти просит прощения.
— Чему же вы не верите? Что я люблю ее?
— Не знаю. Не пытайте меня. — Он поднимается, подходит к иконе. — Господь знает, что я хочу ей счастья! — Медленно крестится и поворачивается ко мне. — Значит, поедем к нам послезавтра, да?
— Послезавтра. Расскажите лучше, как она. Ну, и вообще, как там у вас жизнь?..
— Чего ж рассказывать, если послезавтра поедем? — Он садится в кресло, складывает руки на коленях. — Тося работает. Мы все работаем. Ремонт храма сейчас, все сами делаем. Батюшка, Тося, я и еще двое мужичков помогают… Трудно. Краски достать негде, олифы тоже… но потихонечку делается… Огород опять же, сено, ну, и прочее бытие наше, в заботах да хлопотах.
«Мне бы ваши заботы!» Но вслух не говорю, не уверен, что чужие заботы легче моих. Так, за слово зацепился.
— Вот, — показываю на стол с магнитофоном и бумагами, — делаю сложную работу. Получу большие деньги. Купим квартиру. А может быть, дом под Москвой…
Это я импровизирую. О доме под Москвой подумал впервые.
— У нас дома дешевые. Пустых полно, хоть задаром бери.
Это он говорит будто между прочим, но я откликаюсь на намек.
— Не исключено, Володя. Об этом я еще буду думать. Но не так все просто…
Звонок в дверь.
— Отец, наверно.
— Он сказал, что придет поздно. Он еще просил, чтобы вы его дождались. Извините, забыл сказать сразу.
Я иду к двери, открываю. Врывается Женька Полуэктов.
— Дома? Добро! У тебя куда окна выходят?
Он отстраняет меня, бежит на кухню. Я за ним: Женька открывает форточку, высовывается, свистит и машет рукой.
— Такси отпустил. Наугад ехал. Разговор будет.
Я веду его в свою комнату. Увидев дьяка, Женька прищуривается и мгновенно оценивает моего гостя.
— Понятно. Посланец из того мира.
Я знакомлю их. Дьяк стесняется, мнется, робко подает руку. Женька хлопает меня по плечу.
— Ну, а мы с тобой, старик, прочненько из этого мира, потому разговор будет приватный.
Он намеревается выйти, но я останавливаю его. Недоброе предчувствие приходит ко мне от прыгающего Женькиного взгляда.
— Садись и говори. Какие от него могут быть секреты.
Женька смотрит на меня, на дьяка и хмыкает — дескать, его дело сторона, он умывает руки. Разваливается на кушетке, жестом предлагает сесть и мне. Я стою.
— Ну, старик, сейчас ты попадешь в стирку. Так что сосредоточься.
Я смотрю на него, как смотрел бы на колесо наезжающего самосвала.
— На Ирине, как я понимаю, ты жениться не собираешься?
Словно подключенный к чужой игре, я отвечаю медленно:
— Нет. Я собираюсь жениться на поповской дочке, то есть на невесте присутствующего здесь человека. Его зовут Володя…
Неужели я уже догадываюсь о следующей Женькиной фразе? Наверное, иначе зачем бы мне так говорить.
— Значит, старик, ты не хочешь жениться на женщине, которая ждет от тебя ребенка?
Конечно, я догадался раньше, чем это было сказано… А может быть, давно уже догадывался, да не признавался, играл в темную? Я не вижу своих ушей, но чувствую, как они махровеют. А Женька, мне кажется, удивлен моим состоянием.
— Понимаешь, старик, я дал ей честное слово, что не скажу тебе. Я бы и не сказал, если бы она пошла за меня замуж, но — такие дела, она меня мягко отшила. И что это значит? Что она любит тебя, стервец. А спрашивается, за что?
Я со скрипом шеи поворачиваюсь к дьяку Володе, его моргающие глаза смотрят куда-то в угол.
— Видишь, что получается, какая сложная геометрическая фигура: два смежных треугольника с общей гранью. Как мы их отделим друг от друга?
И отчаянно к Женьке:
— Разве я подлец? Ну, ты, рационалист, давай обозначь ситуацию. Подлец я? Ты же пришел выстирать меня. Давай! Я уже в пене.
— В известном смысле, — отвечает Женька холодно, — ты собака на сене. Этакая ленивая собака.
— Я к тому же еще и пакостливая собака. Ну, дьяк, что скажешь мерзкому грешнику?
Он боится взглянуть мне в глаза, я же впиваюсь в него взглядом, как клещ, ему от меня не отвертеться.
— С той женщиной, ну, которая… это все было раньше, ведь так? И вы ее больше не любите?
— Ну, дорогой мой, ты говоришь, как жалкий гуманист. И я думаю, не очень-то искренен.
— Я ничего не знаю! — почти воплем разражается дьяк Володя. — Не спрашивайте меня! Я ничего не знаю!
Телефон звонит так резко, что кажется, будто он подпрыгивает на месте. Я взглядом прошу Женьку взять трубку.
— Нет, я не Генночка. Генночка? Он теоретически здесь.
Дьяк Володя с ужасом смотрит на телефон. Женька закрывает трубку рукой.
— Леночка Худова собственной персоной в большом волнении.
Мне сейчас не до нее, но Женька тянет мне трубку.
— Генночка, ты волшебник! — захлебывается от восторга дочка подполковника с Лубянки. — Генночка, если тебе нужно будет пройти по мокрому месту и не замочить ножки, скажи, и я выстелюсь мостиком.
— Все в порядке?
— Жуков торжественно сделал мне предложение. А знаешь, я уже хотела ему третьего лишненького преподнести. Я целую тебя биллионнократно!
Леночка чмокает трубку и прощается.
— Чего она? — спрашивает Женька.
— Я устроил ее счастье. Как видишь, я не совсем ленивая собака.
Женька встает с кушетки, подходит к дьяку, садится на подлокотник кресла, фамильярно обнимает Володю.
— Так что мы будем делать? — спрашивает Женька. — На ком мы будем жениться?
Дьяк в ужасе хватается за голову.
— Господи! Как вы живете! Как вы все живете! Зачем так живете!
— Давайте без паники, товарищ культовый работник. Живем как можем.
