— Деон? — Голос Филиппа звучал спокойно и чуть насмешливо. — Похоже, вечеринка что надо?
— Угу.
— Извини, что вынужден вытащить тебя, но у нас тут небольшая паника. Тебе придется приехать.
Будь они там все трижды прокляты.
— О'кей. Постараюсь как можно быстрей.
— Хорошо. Извини, Деон. Пока.
— Пока, — машинально произнес Деон. Он еще подержал трубку возле уха, затем в сердцах бросил на рычаг.
У двери уже ждали две девушки. Они с любопытством уставились на него. Мысль о том, что они могли вообразить, слыша, как он разговаривает в темном туалете, почти вернула ему хорошее настроение. Он пошел на веранду, туда, где оставил Лиз. Ее не было. Тоби-Тони тоже. Собственно, этого следовало ожидать.
Но когда он зашел в дом — надо было найти Хеймиша, извиниться и попрощаться, — то увидел, что она танцует. Не с Тони, правда. Однако этот другой был еще почище, просто омерзительный тип с пушистыми усиками эдакого бандита из «люфтваффе» и мордочкой хорька.
Деон попытался пробиться к ней, но его оттесняли. Подождал, пока она окажется поближе, и крикнул, что должен уехать.
Она одарила его сверкающей улыбкой и покачала головой.
— Вызывают! — прокричал он. — Я должен уехать!
Она помахала рукой, все так же улыбаясь, и закружилась с этим типом, работающим под воздушного аса.
Он помчался в город, выжимая из «фольксвагена» все, что тот мог дать.
В дверях отделения Скорой помощи он столкнулся с сестрой. Она выглядела вконец измученной, но, увидев его, просияла.
— Добрый вечер, доктор. — И быстро добавила, не дожидаясь, пока он ответит на приветствие: — Не могли бы вы помочь нам в палате с капельницами?
Он кивнул и зашагал по коридору, где толпилась масса народу. Цветные и африканцы. Женщины и дети. Младенцев в пеленках нанесли. Некоторые вырядились, как на воскресную службу. Здесь были и больные, и такие, кто просто не мог один оставаться дома. Ждали. Ни о чем не просили. Ничего не требовали.
Это было частью их жизни.
Деон остановился в дверях палаты. Дети, среди которых много грудных, лежали на длинных деревянных столах. С общей перекладины от бутылей-капельниц свешивались тонкие пластиковые трубки, подобно десяткам извивающихся змей. Няни умудрялись как-то поддерживать порядок среди этого содома.
Несколько пышнотелых африканок сидели кружком на полу в дальнем углу палаты и ели из, одной тарелки, словно встретились здесь по самому что ни на есть подходящему поводу, хотя в несколько непривычной обстановке.
Стоило уезжать с вечеринки в Хаут-бей, чтобы попасть сюда. Сборища что там, что здесь одинаковы. И здесь сплошные бутылки, скрюченные в конвульсиях тела — только не влюбленных. И тоже шум, хотя и усилителя нет.
И там и здесь собрались надолго — на всю ночь, на следующий день и, может, еще следующую ночь захватят. Иные заснули, но со временем проснутся, чтобы принять участие в пиршестве. Иные уйдут и больше не вернутся.
И в довершение иронии судьбы — главное, что роднит эти две группы людей: и те и другие равно безразличны к судьбе и самому факту существования друг друга.
Сестре, видимо, показалось, что молчание Деона продиктовано неодобрением.
— Хорошо, что хоть так справляемся, — оправдываясь, заметила она. — У меня четыре няни на всех и про все. Мы вынуждены впускать матерей — без них вообще бы не знаю, что делали.
Деон все это знал. Это и вправду был единственный способ справиться с наплывом желудочных больных в детском отделении, особенно в летние месяцы. Поражало его другое — покорность, с какой люди терпеливо сидели здесь, часто по нескольку дней. Сидели в огромной общей палате, где не прекращался надрывный крик младенцев, — она была этим женщинам и спальней, и кухней, и столовой. Никаких условий для матерей создано не было. Здесь у них все становилось общим, они делили все поровну — и скорбь, и страх смерти, когда она касалась кого-то своей крылом.
Отсутствие внимания к ним объяснялось частично тем, что пациентами здесь были их дети, а не они. Но их терпение, их покорность безграничны.
Это было нечто выше его понимания. Он покачал головой и повернулся к сестре — той, что с льняными волосами.
— Что здесь, черт подери, происходит?
Она устало вздохнула.
— Сорок новых больных приняли с утра, доктор.
Он тоже вздохнул. Это уже не на час и даже не на два.
— Ну что ж, начнем.
Он прошел за перегородку мыть руки.
Сестра открыла дверь в коридор и громко, чтобы слышали все, объявила:
— Доктор начинает прием, мамаши. — Она ткнула пальцем в перепуганную молодую женщину, которая сидела в начале очереди. — Вы первая, мама. Поторапливайтесь. Давайте вашего ребенка.
Ко всем женщинам, пришедшим сюда, она обращалась одинаково: «мама» — и разговаривала со всеми ласково-снисходительным тоном, словно с нашалившими и не слишком понятливыми детьми. Она говорила только по-английски, и лишь немногие понимали ее, да и то с пятого на десятое. Но работала она быстро, умело — ребенок уже лежал на столе для осмотра, а мать (мать? Старшая сестренка, скорее всего, ей не было еще и шестнадцати. А может быть, и мать: они рано созревают и рано узнают жизнь в этих трущобах, лепящихся одна к другой) отстранена к стене. Сестра привычным движением распеленала ребенка, отстегнула булавки, скалывавшие ветошь, в которую он был укутан. Пеленки были в зелени.
Деон бросил взгляд на карточку: «Фамилия, имя: Маньяса, Бэби. Возраст: семь месяцев. Вес: семь фунтов восемь унций. Вес при рождении: прочерк. Температура: 40,5 °C. Питание: материнское молоко и маисовая каша. Жалобы: понос и периодическая рвота в течение двух последних недель. Кишечные выделения — на анализе».
Он перевел взгляд на то, что лежало перед ним на столе: крошечный младенец, усохший, как старичок. Полузакрытые веки скрывали ввалившиеся глаза, они закатились, проглядывали лишь белки. Темя не пульсирует, кожа на макушке провисла. Пульс неровный, учащенный. Губы и рот пересохли. Череп, обтянутый коричневой кожей как у мумии.
Живот у младенца был неестественно вздут, а тоненькие, как тростник, ручки и ножки не переставая били по воздуху. Он походил на беспомощного жука, повернутого мальчишками-озорниками на спинку и выбивавшегося из сил в попытках ухватиться за спасительную соломинку.
Какой-нибудь час, ну, два, а может быть, и всего-то несколько минут, и жизнь угаснет в нем.
Деон вдруг осознал, как срочно требуется его помощь — ему словно плеснули в лицо ледяной водой. Часы Бэби Маньясы были сочтены.
— Сестра, капельницу. Давайте введем ему немного жидкости.
Гастроэнтерит. В просторечии здесь это называется абрикосовая болезнь. Деон никогда не мог понять связи. В большинстве случаев причина оставалась невыясненной. Если ребенок нормально упитан, заболевание, как правило, проходит через несколько часов. У детей же из бедных семей, вечно голодных, картина болезни другая. Рвота и понос длятся долго, организм ребенка обезвоживается, теряет соли, наступает прогрессирующее оцепенение и снижается циркуляция крови. Гастроэнтерит занимал одно из первых мест по смертности среди детей цветных и черных.
— Пусть женщина подержит ему голову.
Около десяти процентов обезвоживания. Значит, нужно ввести по сто миллилитров на каждый килограмм веса 50-процентного физиологического раствора и 0,5 % глюкозы. Вес? Три килограмма. Значит, для возмещения потерянной жидкости надо ввести триста миллилитров.
Сестра провела машинкой для стрижки по головке ребенка, оставляя чистую дорожку среди удивительных, каких-то медно-пепельных завитков. Нащупала вену и оттянула кожу в этом месте, чтобы подвести вену к поверхности. Деон, успев насухо вытереть руки, обработал место антисептиком, а юная африканка смотрела на них пустым, отсутствующим взглядом. Он выбрал маленькую иглу. Ставить капельницу в головную вену всегда невероятно трудно. Кто-то из педиатров, рассказывают, так навострился на этом деле, что мог поставить иглу в биллиардный шар. Твердая рука — вот и весь секрет. А Деон вечно боялся, как бы рука не дрогнула, отсюда и эта проклятая неуверенность.
— Порядок, сестра. Давайте посмотрим, что тут можно сделать.
Он сел так, чтобы головка ребенка была под рукой, и, положив руку на стол, уперся в нее локтем другой. Вена — тонюсенькая, не толще нитки. Проколол кожу. Африканка отвернулась, хотя лицо по-прежнему ничего не выражало. Деон ввел иглу в вену под хорошим углом, нет, надо еще чуть наклонить. В тубу пошла темная венозная кровь.
Он улыбнулся, довольный одержанной победой.
— В яблочко! Сестра, а теперь давайте…
Но у нее уже была готова капельница, и она его ждала, а не он ее. Деон подсоединил капельницу.
— Вот так. Пускайте жидкость.
