– Не представляю тебя уставшим. У тебя есть семья?
– Жена и четверо детей. Моя первая жена умерла.
– У меня двое детей. А жена тоже умерла, хотя мне не сказали когда.
– А сколько времени ты провел в заключении?
– Четырнадцать лет.
Гасель молчал, пытаясь представить себе, что такое четырнадцать лет в жизни человека, но не мог даже вообразить, как можно столько времени провести взаперти.
– И все время находился в форте Герифиэс?
– Последние годы – да. Но я уже просидел восемь лет во французских тюрьмах… – Абдуль с горечью улыбнулся. – Когда был молодым и боролся за свободу.
– И несмотря ни на что, хочешь вернуться к борьбе, хотя вполне вероятно, что тебя вновь предадут и посадят под замок?
– Я принадлежу к той породе людей, которые могут находиться либо на вершине, либо на дне.
– Сколько же времени ты пробыл на вершине?
– У власти? Три с половиной года.
– Мало, – убежденно сказал туарег, несколько раз отрицательно покачав головой. – Как бы власть ни была хороша, двадцать два года тюрьмы не окупишь тремя с половиной годами командования. Нет. Даже если бы было наоборот. Для нас, туарегов, свобода всегда важнее всего. Она настолько важна, что мы не строим каменных домов, потому что задыхаемся, когда чувствуем, что вокруг стены. Мне нравится осознавать, что я могу поднять любую из стен своей хаймы и увижу там безграничную пустыню. И мне нравится замечать, как ветер проникает сквозь тростниковые стены шерибы… – Он помолчал. – Аллах не может нас видеть, когда мы укрываемся под каменными потолками.
– Он видит нас повсюду. Даже в самом глубоком застенке. Он оценивает наши страдания и вознаграждает, если мы их переносим ради правого дела. – Абдуль эль-Кебир посмотрел ему в глаза. – А мое дело правое, – заключил он.
– Почему?
Абдуль недоуменно взглянул на собеседника:
– Что почему?
– Почему твое дело более правое, чем у них? Все вы ищете власти. Или нет?
– Существует много способов употребления власти. Одни используют ее ради собственной выгоды. Другие – чтобы быть полезными людям и добиться лучшего будущего для своего народа. Как раз к этому я и стремился. Поэтому они и не нашли, в чем меня обвинить, когда предали, и не осмелились меня расстрелять.
– Какая-то причина, чтобы тебя предать, у них была.
– Я не разрешал им воровать, – сказал он с улыбкой. – Я хотел создать правительство порядочных людей, не осознавая, что ни одна страна не располагает достаточным количеством порядочных людей для того, чтобы сформировать правительство. Теперь у них имеются яхты, дворцы на Ривьере и счета в Швейцарии, хотя когда мы были молоды и вместе боролись, то поклялись сражаться с коррупцией с тем же пылом, с каким мы сражались с французами. – Он пощелкал языком, словно насмехаясь над самим собой. – Это была идиотская клятва. Мы могли сражаться с французами, потому что, как бы ни пытались, французами никогда бы не стали. А вот бороться с коррупцией уже не так легко, потому что при всем противодействии ей мы тоже можем сойти с пути истинного… – Он пристально посмотрел на Гаселя: – Понимаешь, о чем я тебе толкую?
– Я туарег, а не тупица. Разница между нами заключается в том, что туареги заглядывают в ваш мир, наблюдают, понимают и отходят в сторону. А вы даже не приближаетесь к нашему миру и уж тем более не можете его понять. Поэтому мы всегда будем выше.
Абдуль эль-Кебир впервые за долгое время весело улыбнулся. Слова Гаселя его искренне позабавили.
– Это правда, что вы, туареги, по-прежнему считаете себя богами избранной расой?
Гасель показал в сторону выхода:
– А какая еще раса выжила бы две тысячи лет в этих песках? Если вода кончится, я останусь в живых, когда тебя будут пожирать черви. Не это ли доказательство того, что боги нас избрали?
– Возможно… И если это так, сейчас самое время обратиться к ним за помощью, потому что то, что не удалось пустыне за две тысячи лет, сделают люди за двадцать. Они хотят вас уничтожить: покончить с вами и стереть с лица земли, даже если окажутся неспособными что-то построить поверх ваших могил.
Гасель прикрыл глаза, не очень-то встревоженный угрозой или предупреждением.
– Никто никогда не сможет погубить туарегов, – проговорил он. – Никто, кроме самих туарегов, а они уже несколько лет живут в мире и не воюют между собой. – Он помолчал и, не открывая глаз, добавил: – А сейчас тебе лучше поспать. Ночь будет долгой.
И действительно, это была долгая и утомительная ночь. С того момента, как красное и трепещущее солнце начало погружаться в марево, струившееся над гребнями барханов, до того момента, как это же самое солнце, отдохнувшее и сверкающее, воскресло слева от них, осветив все тот же пейзаж обнаженных гигантских женских тел.
Они помолились лицом к Мекке и вновь оглядели горизонт.
– Долго ли еще?
– Завтра мы достигнем равнины… Тогда начнется самое плохое.
– Откуда тебе это известно?
У туарега не нашлось ответа. Это было все равно что предсказать, когда начнется песчаная буря или зной усилится до нестерпимости. Это было все равно что почувствовать стадо антилоп за каким-то барханом или же пройти, не заблудившись, доселе неизведанным путем.
– Знаю… – вот и все, что он ответил. – На рассвете мы достигнем равнины.
– Меня это радует. Надоело взбираться и спускаться по барханам и вязнуть в песке.
– Нет. Тебя это не обрадует, – разуверил его Гасель. – Здесь веет ветер. Худо-бедно, но освежает и дает возможность дышать. Реки песка образуются на дорогах ветра. А вот «пустые земли» – они как могилы: там все неподвижно, и ветер настолько горяч, что становится густым. Кровь готова закипеть, а легкие и голова взрываются. Поэтому ни одно животное, ни одно растение там не живет. И эту равнину… – он сделал на последних словах особый упор, указывая пальцем вперед, – никогда никому не удавалось пересечь.
Абдуль эль-Кебир не ответил: его впечатлили не столько слова, сколько тон голоса туарега. Он уже успел его узнать, наблюдал за его поведением в каждый пережитый ими момент, и казалось, что того ничто и никто не пугает. Гасель чувствовал себя уверенно в любой местности, по которой передвигался, и во враждебном мире, в котором ему приходилось действовать. Это был спокойный, замкнутый человек, державшийся на расстоянии. Он словно все время был выше любых проблем и опасностей, однако сейчас, когда речь зашла о «пустой земле», мужчина говорил о ней с уважением, что не могло по меньшей мере не встревожить Абдуля эль-Кебира.
Обычный человек воспринял бы эрг, который они пересекали, как конец всех дорог, начало всяческих безумств и верную смерть. Для туарега же это был всего-навсего удобный этап путешествия, которое скоро станет действительно трудным. Абдуль эль-Кебир даже боялся представить себе то, что этот человек мог считать трудным.
Гасель же, со своей стороны, вел внутреннюю борьбу, спрашивая себя, а не переоценил ли он собственные силы, не последовав совету, который его соплеменники передавали из поколения в поколение в виде формулы: «Избегай Тикдабры».
Руб-аль-Джали на юге Аравийского полуострова и Тикдабра в сердце Сахары являются самыми неприютными районами планеты. Небеса сохранили их специально для того, чтобы отправлять туда души последних негодяев – детоубийц и насильников. Тут же обретались мятущиеся души тех, кто во время священных войн повернулся к врагу спиной.
Гасель Сайях с детства научился не обращать внимания на духов, привидения или призраков, но ему были знакомы другие «пустые земли», менее известные и менее ужасные, чем Тикдабра, а значит, он мог составить себе ясное представление о том, что их ожидало в ближайшие дни.
Он оглядел своего спутника. На самом деле он изучал его с первого мгновения – с того момента, как заметил ужас, промелькнувший в его глазах, когда сообщил ему, что убил охрану. Если он выдержал в заключении столько лет и не признал себя побежденным, настроившись продолжать борьбу, это, несомненно, означало, что он мужественный и необычайно закаленный человек. Однако закалка для борьбы – Гаселю это было прекрасно известно – совсем не то, что закалка, необходимая для противостояния пустыне. С пустыней не борются, потому что пустыню никогда не победить. Пустыне надо сопротивляться, обманывая и притворяясь, чтобы в итоге незаметно стащить у нее свою же собственную жизнь, которую, как она себе вообразила, уже заполучила. В «пустой земле» не место героям во плоти, там нужно быть бескровным камнем, ибо только камням удается стать частью пейзажа.
И Гасель опасался, что Абдуль эль-Кебир, так же как любой другой человек, который не родился имохагом и не рос среди песков и камней, начисто лишен способности превращаться в камень.
Он снова взглянул на него. Несомненно, это был человек, не боявшийся людей, однако его подавляли одиночество и тишина здешней природы, молчаливой и мягко агрессивной. Здесь все представляло собой плавные линии и спокойные цвета, не подстерегал зверь, не прятались скорпион или змея. Даже жаждущий крови москит не появлялся на склоне дня. И все же здесь веяло смертью, хотя ничем не пахло, ибо в асептическом море барханов даже запахи выветрились тысячу лет назад.
