Я познакомился с женщиной по имени Свармина, которая говорила на безукоризненном английском. Ее тоже заинтересовала история моей жизни, поэтому она предложила свои услуги переводчика. Я сразу сказал Свармине, что оплачу ее работу, но деньги она не взяла. От ее родителей я узнал, что она обиделась, потому что я отнесся к ее предложению по-деловому, а не воспринял его как дружескую услугу. Я был потрясен ее благородством, и мы стали добрыми друзьями.
Несколько дней мы провели в мамином доме. Разговаривали, пили чай и ели обычно в компании родственников и друзей, а Свармина переводила, перекрикивая шум ржавого маленького вентилятора, прикрепленного к старым бамбуковым балкам потолка. Казалось, мама до сих пор переживала, что я недоедаю, хотя за двадцать шесть лет австралийской диеты я забыл, что это такое, и постоянно пыталась меня накормить.
Вкус ее карри из козлятины – одно из самых сильных моих воспоминаний детства, проведенного в Ганеш Талай. Я пробовал карри из козлятины во многих местах, от придорожных кафе до роскошных ресторанов, и без преувеличения могу сказать, что ни одно нельзя сравнить с тем, что готовит моя мама на маленькой печке в небольшой кухоньке. Какой-то секрет в подборе специй и количестве мяса, и если козлятину приготовить неправильно, волокна будут застревать в зубах, а мама довела рецепт до совершенства.
Знаю, это больше походит на типичную похвалу гордого за мать сына, но это истинная правда! Я много раз в Тасмании готовил карри из козлятины по рецепту, который получил от мамы еще в свой первый приезд, но ее блюдо было всегда вкуснее.
Во время второго визита мы много говорили о том, что моя семья никогда не теряла надежду на мое возвращение. Мама видела тело Гудду, поэтому была уверена, что он умер, но она призналась, что меня они никогда не оплакивали, потому что не могли поверить, что меня больше нет на свете. Тому, что я жив, было несколько любопытных подтверждений. Мама никогда не переставала молиться о моем возвращении, ходила к муллам и дервишам с просьбой о наставлении и помощи. Ее всегда уверяли в том, что я жив-здоров и счастлив, и, что удивительно, когда она спрашивала, где я, ей указывали на юг и отвечали:
– Он живет где-то там.
Мои родные сделали все, что могли, чтобы меня разыскать. Конечно, задача оказалась непосильной – никто понятия не имел, куда я делся. Но мама каждую сэкономленную рупию тратила на мои поиски – платила людям, чтобы меня нашли, даже сама, бывало, ездила по штату, из города в город, надеясь на хоть какую-нибудь весточку. Каллу признался, что переговорил со многими полицейскими в Бурханпуре и Кхандве, что брался за любую работу, только бы заработать побольше денег и оплатить мои поиски. Они так ничего и не узнали.
Они не могли развесить объявления «пропал ребенок», даже если бы нашли деньги на то, чтобы их напечатать, потому что у них не было ни одной моей фотографии. Оставалось только молиться.
Я стал осознавать, что в той же мере, как мои поиски направляли меня по жизненному пути, так и мамина вера в то, что я жив, направила ее. Искать она не могла, но поступила очень правильно: осталась на месте. Как-то я поинтересовался, почему она до сих пор живет в Ганеш Талай, когда могла бы переехать в Бурханпур и жить с Каллу и его женой. Она ответила, что захотела остаться рядом с тем домом, в котором жила, когда я исчез, чтобы я мог ее найти, если вернусь. Я был поражен этой мыслью. И действительно, если бы она переехала, у меня не было бы шансов ее разыскать. Ее вера в то, что я не умер, сейчас мне кажется одним из самых поразительных аспектов этой истории.
Я сам стал свидетелем стольких совпадений и удивительных случайностей, что научился их принимать и быть за них благодарным. Каллу и Шекила также признались, что бережно хранили детские воспоминания о том, как мы вместе играли, купались, – все радости и огорчения совместно прожитых лет. С самого начала поисков в Хобарте я каждую ночь перед сном представлял, как они живут в Индии. Так же, как и они, предавался воспоминаниям о тех днях, которые мы провели вместе, и пытался мысленно послать маме весточку, что со мной все хорошо, что не забываю ее и своих родных, надеюсь, что они живы и здоровы. Неужели благодаря крепкой эмоциональной связи мы могли общаться телепатически? Звучит надуманно, но я часто сталкивался с тем, что не поддается разумному объяснению, и не могу просто отмахнуться от этой мысли. Мне кажется, что каким-то образом они получали мои послания.
Мама призналась, что однажды молилась Аллаху, чтобы он благословил нашу семью, и у нее перед мысленным взором возник мой образ. И на следующий же день я вернулся в Ганеш Талай и в ее жизнь.
В этот раз мы тоже много говорили о том, как изменились наши жизни с момента моего возвращения. Мама рассказала, что из-за моей популярности благодаря публикациям в СМИ многие родители захотели отдать за меня своих дочерей, но она заявила, что любое решение о вступлении в брак буду принимать я и только я. Я пытался ей объяснить, какие у нас с Лайзой взаимоотношения, что, хотя мы вместе, бракосочетание не входит в наши ближайшие планы. Она посмотрела на меня несколько скептически. У моих брата и сестры уже были семьи и дети; мама сказала, что ее единственное желание – чтобы я тоже обзавелся семьей до того, как она умрет, или, как она сама выразилась, до того, как она «увидит дорогу к Богу». Она хотела, чтобы рядом со мной был человек, который бы позаботился обо мне в этом мире.
И Каллу, и Шекила сказали, что хотели бы побывать в Австралии, а вот мама была слишком слаба и перелет не смогла бы перенести. Шекила добавила, что ей не нужно видеть ни кенгуру, ни Сиднейскую оперу, а очень хочется посмотреть на дом, где я вырос. Они хотели познакомиться с моими австралийскими родителями и признались, что каждый день в мечети молятся за них.
Мама однажды очень меня растрогала, сказав, что, если я когда-нибудь надумаю переехать жить в Индию, она построит мне дом, будет тяжело работать, только чтобы я был счастлив. Конечно, я хотел прямо противоположного: подарить ей дом и сделать все, чтобы она была счастлива.
Деньги в семье могут стать яблоком раздора, но я хотел поделиться всем, что у меня есть. По индийским меркам я был богачом с годовым доходом, о котором они не могли даже мечтать. Но я прекрасно понимал, что нужно действовать осторожно, потому что не хотел, чтобы из-за денег как-то усложнились или испортились наши отношения.
Мы вчетвером обсудили, как поступить лучше всего. Мама, работая домработницей, получала 1200 рупий в месяц – намного больше, чем в то время, когда я был маленьким, но все равно это было очень мало даже для Индии. Мы придумали, как я мог бы увеличить ее доход. Когда я сообщил брату и сестре, что хочу купить маме дом, мы обсудили, захочет ли она уехать из Ганеш Талай и поселиться поближе к Шекиле или Каллу. Но ей хотелось остаться жить там, где она прожила всю жизнь. Поэтому мы решили подыскать ей что-нибудь в этом районе, возможно, даже купить и отремонтировать дом, в котором она жила.
Неизбежно возникла тема моего отца. И брат и сестра не простили его. Они не сомневались в том, что он видел что-то из публикаций или передач о моем возвращении, но оба были непреклонны: если он объявится, тут же получит от ворот поворот, что бы он ни говорил. Он бросил нас, когда мы были еще детьми и нуждались в его помощи, и они решили, что, раз он сделал свой выбор, пусть с этим и остается. Еще они обвиняли его в гибели Гудду – если бы отец не ушел из семьи, Гудду не пришлось бы выполнять опасную работу на железной дороге. На их взгляд, линии судьбы связывают смерть Гудду и мое исчезновение с тем моментом, когда он привел в наш дом свою новую женщину и познакомил ее с тогда уже беременной нашей мамой.
Но, несмотря на то что мои родные поклялись больше не иметь с ним ничего общего, ни при каких обстоятельствах, у меня подобного настроя не было. Если он раскаялся в своем поступке, я смогу его простить. Возможно, потому, что я сам когда-то действовал импульсивно, я мог предположить, что и он поступил так же, а дальше все покатилось по наклонной. Я не мог ненавидеть его за то, что он совершил ошибки. Он остался моим отцом, даже если я почти его не знал, и я не мог избавиться от ощущения, что мое воссоединение с прошлым будет без него неполным.
Я всегда сомневался в том, что он вообще захочет меня видеть, но незадолго до моего отъезда я получил весточку от человека, с которым отец продолжал поддерживать отношения. Он действительно знал о моем возвращении и злился, что никто из семьи с ним не связался. В последнее время ему нездоровилось, он хотел меня видеть. Весть тут же разрешила мою дилемму – несмотря на неприязненный тон, я не мог не увидеться с ним – ведь он болен. Тем не менее времени ехать в Бхопал уже не было, не говоря уже о том, чтобы обсудить этот вопрос с родными и получить их согласие. Эту тему пока не следовало затрагивать.
