Ума не приложу, что делать с одеялом. Слишком оно поганое, чтобы тащить его домой. Эх, надо было сперва сходить взять из шкафчика рюкзак! Я совсем забыла о книжках, которые у меня здесь. Я складываю одеяло, кладу его на пол, выключаю свет и уже стою в дверях, собираясь идти за рюкзаком. Кто-то врезается мне в грудь и заталкивает обратно в подсобку. Вспыхивает свет, дверь захлопывается.
Я в ловушке наедине с Энди Эвансом.
Он смотрит на меня в упор и ничего не говорит. Он не такой высокий, как мне запомнилось, но по-прежнему мерзкий. От тусклого света лампочки на потолке у него под глазами тени. Он словно высечен из каменных глыб, а пахнет от него так, что еще немножко — и я описаюсь от страха. Он хрустит костяшками пальцев. У него огромные руки.
Энди Чудовище: У тебя слишком длинный язык. Ты в курсе? Рейчел бортанула меня на выпускном. Порола какую-то чушь, типа, я тебя изнасиловал. Ты ведь знаешь, что это вранье. Я никогда никого не насиловал. Мне без надобности. Ты хотела этого не меньше моего. Но твои чувства были задеты, и ты начала распространять враки, и теперь все девочки в школе смотрят на меня так, будто я извращенец какой. Ты неделями гнала эту пургу. Эй, уродина, да ты никак ревнуешь? Не можешь подклеить парня?
Слова — как вбитые в пол гвозди, тяжелые, острые. Я пытаюсь его обогнуть. Он преграждает мне дорогу. «Ну нет. Ты никуда не пойдешь. Ты мне реально нагадила». Он протягивает руку и запирает дверь. Клик.
Я:
Энди Чудовище: Ты просто чокнутая сучка, знаешь об этом? Придурочная. Поверить не могу, что тебя хоть кто-то стал слушать.
Он хватает меня за запястья. Я пытаюсь вырваться, но он держит так крепко, что мне кажется, будто еще немного — и у меня треснут кости. Он притискивает меня к запертой двери. Майя Анджелоу смотрит на меня. Она говорит, чтобы я подняла шум. Я открываю рот и делаю глубокий вдох.
Чудовище: Ты не будешь кричать. Раньше ты не кричала. Тебе это нравилось. Ты просто ревнуешь, что я пригласил не тебя, а твою подружку. Похоже, я знаю, чего тебе хочется.
Его рот слюнявит мне лицо. Я верчу головой. Губы у него мокрые, зубы ударяются о мою скулу. Я снова пытаюсь выдернуть руки, и он наваливается на меня всем телом. У меня нет ног. Сердце замирает. Его зубы на моей шее. Я могу только тихо поскуливать, на большее не хватает сил. Он возится, пытаясь удержать меня за запястья одной рукой. Ему нужна свободная рука. Я помню, я помню. Железные руки. Руки как раскаленные ножи.
Нет!
У меня из груди вырывается звук: «НЕ-Е-Е-Т!»
Я следую этому звуку, отделяясь от стены, сбивая Энди Эванса с ног, натыкаясь на разбитую раковину. Он чертыхается и поворачивается, его кулак поднимается, поднимается. В голове что-то взрывается, во рту кровь. Он бьет меня. Я кричу, кричу. Почему не рушатся стены? Я кричу так громко, что вся школа должна рассыпаться в прах. Я шарю рукой в поисках хоть чего-то тяжелого, хватаю банку с ароматическими смесями, швыряю в него — банка падает на пол. Мои книги. Он снова чертыхается. Дверь заперта дверь заперта. Он хватает меня, оттаскивает от двери, одной рукой зажимает мне рот, другой держит за горло. Наклоняет меня над раковиной. Мои кулаки ему по барабану, лапки кролика беспомощно молотят воздух. Его тело придавливает меня.
Мои руки шевелятся где-то над головой, пытаясь нащупать ветку, сук — что-нибудь, за что можно зацепиться. Деревянный брусок — подставка для скульптуры из индюшачьих костей. Я разбиваю ее о плакат с Майей. Я слышу хруст. ОНО не слышит. ОНО дышит, как дракон. ЕГО рука оставляет в покое мое горло и набрасывается на тело. Я снова колочу деревяшкой о плакат, о зеркало, что под ним. Снова и снова.
Осколки стекла скатываются по стене и падают в раковину. ОНО отодвигается от меня, ОНО озадачено. Я протягиваю руку и сжимаю пальцами треугольный осколок. Приставляю к шее Энди Эванса. Он цепенеет. Я надавливаю достаточно сильно, чтобы выступила капелька крови. Он показывает, что сдается. Мои пальцы дрожат. Я хочу воткнуть стекло ему в горло, я хочу слышать, как он кричит. Я перевожу взгляд. Я вижу щетину на его подбородке, белую слизь в уголке губ. У него паралич рта. Он не может говорить. Очень хорошо.
Я: Я сказала «нет».
Он кивает. Кто-то барабанит в дверь. Я отпираю замок, дверь распахивается. Там Николь, а также вся лакроссная команда — потные, злые, с высоко поднятыми клюшками. Кто-то срывается с места и бежит за подмогой.
Последний штрих
Мистер Фримен отказывается вовремя передавать сведения об оценках. Это следует делать за четыре дня до окончания учебного года, но он не видит смысла. Поэтому я остаюсь после уроков в самый, самый последний день для самой последней попытки правильно изобразить дерево.
Мистер Фримен собирается украсить фреской стену с нашими оценками. Строчку с моей фамилией он пока не трогает, но все остальное он ликвидирует с помощью малярного валика и быстросохнущей белой краски. Он смешивает краски на палитре, мурлыча себе под нос. Он хочет написать восход солнца.
В открытое окно врываются возбужденные голоса ребят в предвкушении летних каникул. Занятия в школе подходят к концу. По коридору эхом разносятся звуки хлопающих дверей шкафчиков и вопли типа: «Я буду скучать по тебе — есть мой номер?» Я включаю радио.
Мое дерево определенно дышит, еще очень слабо и неглубоко, словно оно росток, только сегодня утром проклюнувшийся из почвы. Оно не отличается особой симметрией. Кора грубая. Я пытаюсь изобразить ее так, будто на ней вырезаны старые инициалы. Одна из нижних веток болеет. Если такое дерево действительно существует, то неплохо было бы убрать эту ветку, пока она не погубила остальные. Узловатые корни выпирают из-под земли, а крона, пышная и здоровая, тянется к солнцу. Удачнее всего получаются молодые побеги.
Через открытое окно в класс проникает аромат сирени, а вместе с ним несколько ленивых пчел. Я вырезаю линолеум, а мистер Фримен смешивает красный и оранжевый, чтобы получить нужный оттенок заката. С парковки доносится протяжный визг шин, прощальный привет от еще одного здравомыслящего ученика. У меня на носу занятия в летней школе, так что особо спешить уже некуда. Но я хочу закончить мое дерево.
В класс забредает парочка выпускниц. Мистер Фримен обнимает их, но очень осторожно: то ли потому, что он весь в краске, то ли потому, что обнимать учениц не положено и чревато серьезными последствиями. Я спускаю челку на лоб и наблюдаю сквозь вуаль из волос. Они болтают о Нью-Йорке, куда девочки отправляются в колледж. Мистер Фримен записывает какие-то номера телефонов и названия ресторанов. Он говорит, что у него полно друзей на Манхэттене и что как-нибудь в воскресенье они должны сходить вместе на бранч. Девушки — женщины — прыгают от радости и пронзительно верещат: «Поверить не могу, что это не сон!» Одна из них Эмбер из группы поддержки. Ну надо же!
Прежде чем уйти, выпускницы бросают взгляд в мою сторону. Та, что не из группы поддержки, кивает и говорит: «Молодец! Надеюсь, что ты в порядке». Теперь, когда до конца учебного года остаются считаные часы, я вдруг делаюсь популярной. Благодаря трепачам из лакроссной команды, вся школа еще до захода солнца была в курсе того, что произошло. Мама отвезла меня в больницу наложить швы на пораненную руку. А когда мы вернулись домой, на автоответчике меня ждало сообщение от Рейчел. Она просила позвонить.
Моему дереву чего-то не хватает. Я прохожу к доске, беру кусок коричневой бумаги и мел. Мистер Фримен рассказывает о художественных галереях, а я пробую рисовать птиц — маленькие цветные закорючки на бумаге. Работать с забинтованной рукой неудобно, но я стараюсь. Я рисую их не задумываясь — взмах, взмах, перо, крыло. Вода капает на бумагу, и птицы светятся мягким светом, расправляя крылья, как символ надежды.
ЭТО случилось. Это невозможно забыть и нельзя изменить. От этого не убежишь, не улетишь, не спрячешься, не отгородишься. Энди Эванс изнасиловал меня в августе, когда я была слишком пьяной и слишком неопытной, чтобы понять происходящее. Тут не было моей вины. Он причинил мне боль. Тут не было моей вины. И я не позволю этому меня убить. Я могу расти.
Я смотрю на свой безыскусный набросок. Ни прибавить, ни убавить. Я вижу это, несмотря на речной поток, хлынувший из глаз. Рисунок не идеальный, и поэтому он именно то, что надо.
Звенит последний звонок. Мистер Фримен подходит к моему столу.
Мистер Фримен: Время вышло, Мелинда. Ты готова?
Я протягиваю ему рисунок. Он берет его и внимательно изучает. Я снова хлюпаю носом и вытираю глаза рукой. Кровоподтеки цветут пышным цветом, но скоро они побледнеют.
Мистер Фримен: Никаких слез в моей студии. Слезы портят художественные принадлежности. Ну, соль там, сама знаешь, соляной раствор. Едкий, как кислота. (Он садится на табурет рядом со мной и возвращает мне мой рисунок.) Ставлю тебе A с плюсом. Ты хорошо поработала. (Он протягивает мне коробку с салфетками.) Тебе пришлось через многое пройти, да?
