На пятом месяце своей загадочной беременности Мэгги заметила, что на нее стали исподтишка поглядывать коллеги. Она постоянно чувствовала на себе их взгляды и, казалось, слышала их не высказанные вслух мысли. Она перестала брать с собой сэндвичи и батончики мюсли. Теперь, когда ей нужно было есть за двоих, она преспокойно оправдывала свой могучий аппетит и во время ланча раскладывала у себя на рабочем столе пухлые корнуэльские пирожки[76] от «Грегга», целыми упаковками поглощала сладкие булочки с нежно-розовой или белой сахарной глазурью, заедая все это еще и парой пончиков, теплых, вязких, густо посыпанных подтаявшей сахарной пудрой. Интересно, думала она, кто-нибудь все-таки поинтересуется, когда я жду малыша? Но никто не осмеливался спрашивать об этом — в конце концов, все ведь знали, что Джек ходит на сторону. И потом, у них в офисе те, кто называл себя ее друзьями, на самом деле были друзьями Джека, а значит, там, собственно, и некому было задать ей тот сакраментальный вопрос, который давно уже всем не давал покоя: неужели Мэгги действительно беременна?
На самом деле Мэгги отношение сослуживцев к этому вопросу абсолютно не трогало. Пусть себе шепчутся сколько угодно, думала она. То, что никто ничего не знает наверняка, делало ее ребенка еще более чудесным. «Ты только моя, — с нежностью шептала она своей еще не родившейся дочери. — Только моя! Ты — моя маленькая Куки».
Оказалось, что все попытки выбрать для ребенка имя приводят к одному и тому же набору названий сладкой выпечки. Салли Ланн,[77] Энджел Кейк[78] — несколько причудливо, зато так аппетитно! И разве не таковы самые нежные прозвища? Мой сладкий, пышечка моя, моя булочка, мой сладкий пирожок… На этот раз Мэгги ни капли не сомневалась: у нее родится девочка! И чтобы это подтвердить, не нужно никакого УЗИ. Она ни разу даже к врачу не сходила. Да и зачем? Чувствовала она себя прекрасно. И все про себя знала: один раз она это уже проходила. И тогда доктора, кстати, ничем ей не помогли. Так что в этот раз она прекрасно справится и сама.
За работой Мэгги стало клонить ко сну, особенно после ланча. В иные дни она с трудом заставляла себя не уснуть прямо за столом. Ее начальница, Хлоя, даже сделала ей замечание. Что ж, в конце концов, скрывать было бессмысленно, и Мэгги, дико покраснев, сказала Хлое:
— Ну, я, в общем, очень стараюсь, но вы же понимаете, в моем нынешнем положении меня часто одолевает некоторая усталость…
— В вашем нынешнем положении? — переспросила Хлоя.
— Ну да. Во время беременности, знаете ли…
Хлоя так и уставилась на нее.
— Во время чего? — вырвалось у нее.
Да, взгляд у нее, прямо скажем, был не ласковый. Мэгги эта Хлоя никогда не нравилась — тощая, рыжая, выглядит как четырнадцатилетний подросток, на ланч ест исключительно низкокалорийные йогурты. Да что она знает о беременности, эта особа? Разве она может что-то понять?
Но, разумеется, их разговор положил начало всевозможным сплетням. Теперь коллеги уже открыто пялились на Мэгги, когда она в своем закутке поедала очередной, чрезмерно обильный ланч. Она старалась не обращать на них внимания; она знала: ей необходимо поддерживать себя и ребенка. Да они же мне просто завидуют, думала она. Они нам с тобой завидуют, Куки!
Через неделю во время перерыва на файв-о-клок к Мэгги заглянул Джек.
— Это правда, что ты беременна? — спросил он. — Хлоя говорит, ты ей сама призналась.
Мэгги пожала плечами.
— Ну да.
Джек был потрясен.
— Ты что, с кем-нибудь… встречаешься?
— С какой стати? — удивилась Мэгги. — И вообще, я прекрасно себя чувствую. — Она помолчала. — Ах вот ты о чем! Я не сразу поняла.
Она прекрасно знала: если бы она действительно с кем-то встречалась, Джек узнал бы об этом первым. Он, можно сказать, был настоящим гением в том, что касалось сбора (и распространения!) всевозможных слухов и сплетен. И хотя он явно не был заинтересован в возобновлении супружеских отношений с Мэгги, некий предполагаемый бойфренд у нее на горизонте явно вызывал у него легкое раздражение.
Он смерил ее критическим взором и заявил:
— Ты выглядишь просто ужасно!
— Правда? Ничего иного я от тебя услышать и не ожидала.
По крайней мере, он покраснел, понимая, что сказал гадость.
— Мэг, прости, я не хотел тебя обидеть… Но, по-моему, ты все-таки опять немного поправилась.
— Естественно. Я же беременна.
— Да нет, Мэг, ты вовсе не беременна! Правда ведь, нет?
Мэгги пожала плечами.
— Тебе-то откуда знать?
Она посмотрела на Джека и вдруг подумала: а ведь это он выглядит ужасно! Вон как скулы выпирают. И кожа на щеках обвисла, и костлявые запястья из обшлагов рубашки выглядывают. Что-то уж больно он похудел, не слишком ли много он работает?
— Между прочим, у тебя вид тоже не очень, — осторожно заметила она. — Ты все еще с Черри, или эта «диета из свежих фруктов» оказалась недостаточно питательной?
— Не пытайся перевести разговор на меня, Мэг. — Джеку нравилось думать, что благодаря телевизионной передаче «Исцели себя сам» он неплохо овладел психоанализом. — Сейчас речь о тебе. Что за историю ты в последнее время всем рассказываешь? Насчет своей «беременности»?
Мэгги улыбнулась.
— А почему ты думаешь, что это неправда?
— Ну… потому что… это неправда! — воскликнул он, словно маленький мальчик. — Откуда у тебя этот ребенок? Он точно не мой, а другого мужчины у тебя нет. Так кого же ты, собственно, рожать собираешься? Семейную упаковку «Криспи Кремз»?
«Наверное, подобные речи должны меня огорчать», — подумала Мэгги, чувствуя в душе прежнюю сладостную безмятежность — эту безмятежность подарила ей новая беременность. И она улыбнулась Джеку своей новой, безмятежной улыбкой.
— Через четыре месяца ты сам все увидишь, Джек, — сказала она. — Ну, пока. Успокойся и съешь что-нибудь, способствующее пищеварению.
После этой их встречи сплетни о состоянии Мэгги окончательно вырвались на свободу. У каждого было свое мнение относительно ее загадочной беременности — некоторые полагали, что она просто спятила, другие же были уверены, что она все это придумала, чтобы вновь завоевать внимание Джека. Но эти две точки зрения представлялись Мэгги настолько нелепыми и не соответствующими действительности, что она даже не пыталась их оспаривать. Ей и так было хорошо, и она, с нежностью прислушиваясь к чудесному, какому-то теплому ощущению в своем чреве, продолжала кормить себя и свое дитя свежим хлебом, печеньем, бисквитами, пирожными и пирожками.
И с чего она вообще взяла, что для рождения ребенка так уж необходим мужчина? В детской песенке давно уже дано правильное определение: «Из конфет и пирожных, из сластей всевозможных»[79] —вот из этого сделаны девочки, а потому Куки — да именно так ее зовут! — совершенно точно знает, что ей необходимо. Куки, кстати, постепенно становилась все более требовательной: она заставляла Мэгги буквально с ума сходить то по сладкому рисовому пудингу, то по яблочному пирогу со взбитыми сливками, то по слоеному торту с фруктовой начинкой и кремом, то по пирожным с патокой. А то вдруг подавай ей круассаны с медом и хрустящий французский багет.
На седьмом месяце Мэгги чувствовала себя уже настолько тяжелой и какой-то усталой, что по-настоящему ей хотелось только одного: сидеть дома и смотреть телевизор. Да-да, сидеть, завернувшись в плед и поставив рядом с собой кувшин с розовым лимонадом или, может, кастрюльку с горячим шоколадом, тарелку с теплыми лепешками и абрикосовый джем. Она потребовала, чтобы начальство предоставило ей декретный отпуск, и никто ее требования оспаривать не стал. Правда, в приказе говорилось: «Предоставить отпуск по семейным обстоятельствам», — но Мэгги было лень опротестовывать эту нелепую формулировку. Они не верят в существование Куки? Ну и что? Ей-то какая разница! Никто из них ей, Мэгги, теперь не нужен. Сослуживцы все же время от времени ей позванивали. Она понимала, что эти люди желают ей добра, но в их помощи совершенно не нуждалась. Как и в их советах относительно всяких полезных диет. Не требовались ей и советы психотерапевта — ни по поводу налаживания семейных отношений, ни по поводу возможного неблагоприятного исхода ее фантомной беременности. Мэгги твердо знала: ее Куки — никакой не фантом. Мало того, Куки в свои семь месяцев утробной жизни уже проявила себя как личность достаточно сильная, по сравнению с которой все эти «доброжелатели» казались бледными привидениями. Куки была теплой. Куки была милой. Куки была средоточием ее любви. И Куки всегда была голодна. Так что Мэгги без малейшего сожаления покинула офис и теперь все время посвящала Куки. Принятое решение, похоже, придало ей сил, она даже начала сама что-то печь, тем самым избавив себя от необходимости слишком часто ходить в магазин. Она заказала в магазине «Сделай сам» кое-какие краски и сама покрасила стены в детской — в той самой комнате, которую они с Джеком в тот, первый раз так и не сподобились подготовить к рождению малыша. Детскую Мэгги сделала светло-розовой, цвета «розовой воды», а бордюр нанесла по трафарету — он представлял собой нечто вроде маленьких кексов, похожих на чашечку цветка. Она как раз свинчивала детскую кроватку (из светлого дерева, с простынками под цвет занавесок), время от времени отрываясь от работы и подкрепляясь пончиками, когда в дверь позвонили.
